Тряпкам, костям и пучку волос —
Все это пустою бабой звалось,
Но дурак ее звал Королевой Роз
(Впрочем, как Вы и Я)...
Что дурак растранжирил, всего и не счесть
(Впрочем, как Вы и Я):
Будущность, веру, деньги и честь,
Но леди вдвое могла бы счесть,
А дурак — на то он и дурак и есть
(Впрочем, как Вы и Я)...
В этот раз не стыд его спас, не стыд,
Не упреки, которые жгут, —
Он просто узнал, что не знает она,
Что не знала она и что знать она
Ни черта не могла тут.* [29]
Нимфа уставилась на меня. Видно, она не могла поверить собственным ушам.
— Это я-то? Безжалостная?
— Да тебе же плевать с высокой колокольни на тех мужчин, которыми ты пользуешься, — сказал я. — Все одинаково, и не важно, что тобой движет.
— Чтоб ты знал, они мне не безразличны! Я стараюсь доставлять им столько же удовольствия, сколько получаю сама!
— Ну да, только ты не думаешь о последствиях.
Главное, я вот что понял: нужно стихотворение посильнее.
И побыстрее: нимфа опустила ресницы и подобралась ко мне поближе. За спиной я слышал стоны Фриссона. А нимфа запела — запела так, что все мои гормоны разом очнулись от спячки и помчались по крови, словно очумелые. Слов я не слышал, да они и не имели значения. Как это — не имели? Еще как имели!
Ты бессердечна — в том твоя беда.
Тебя любить — башкой о стену биться,
И ты сама не сможешь никогда
И ни в кого, несчастная, влюбиться.
Нимфа не спускала с меня глаз. Они, казалось, стали еще больше. А потом глаза ее наполнились слезами, слезы побежали струйками по ее щекам. Тимея отвернулась.
— Горе мне, — всхлипнула она, — как же я могла кого-то полюбить, я, которой ведомы только телесные услады!
Мне стало стыдно. У меня за спиной закричал Фриссон:
— Чародей Савл! Как можешь ты быть столь жесток к такой восхитительной женщине! Ты просто настоящий зверь! Дама, не плачьте! Не плачьте, ибо я успокою вас, утешу!
— Я не могла... — хныкала нимфа, — не могла смириться... потому что... есть один, которого я... Почему мне стало так больно... вот здесь... в груди?
Фриссон издал отчаянный вопль:
— Чародей! Ты убил мою мечту! Убил мою мечту побыть хоть несколько часов наедине с нимфой!
— Вот как? — Совершенно обескураженный, я перевел взгляд на поэта.
Нимфа же, заливаясь слезами, посмотрела на меня.
— О да, он прав, ибо я пылаю любовью к благородному монаху, что теперь живет в моем доме. Что ты наделал, чародей? Теперь я не могу больше и думать о том, чтобы соединиться с каким-нибудь другим мужчиной, кроме него, а он не соблазнится на мои чары! О! Откуда эта боль? — И нимфа прижала изящную ручку к своей чудесной груди.
— Это у нее сердце болит, — поставил диагноз Жильбер.
— Сердце? У нимфы? — в ужасе уставилась на него Тимея. — О нет, только не это!
А что? Смысл в этом был. Ясное дело — зачем духу плодородия, готовому совокупляться с кем и с чем угодно, привязанность к какому-то конкретному мужчине — для такого духа это настоящее несчастье и болезнь.
Я решил выразиться более четко:
Ты всласть порезвилась, Тимея, довольно!
Ты станешь покладистым, кротким созданьем.
Ты больше не будешь грешить своевольем,
Ты будешь послушна моим приказаньям!
Нимфа в ужасе распахнула глаза.
— Ты что это такое говоришь? Ни один мужчина не может приказывать мне — это я могу что угодно приказывать любому мужчине.
— Больше не можешь, — жестко заявил я. — Теперь только попробуй не послушаться.
— Я ухожу! — объявила нимфа и повернулась ко мне спиной.
— Нет, ты останешься, — торопливо проговорил я. Нимфа застыла на полушаге.
— Не могу... не могу решиться!
— Правильно, не можешь, — негромко сказал я. — Мое волшебство не дает тебе ослушаться.
На самом-то деле я только надеялся, что не дает, но ее-то мне с какой стати было просвещать?
— А я и сама умею колдовать! — вскрикнула Тимея. — Сейчас спою — и освобожусь!
— Ты бы лучше остереглась, — посоветовал я нимфе. — Только попробуй меня еще хоть капельку огорчить, за мной не заржавеет — я тебя еще душой снабжу.
Я, конечно, нагло блефовал — даже я, агностик, понимал, что сотворить душу под силу только Богу. Однако мое заявление заставило Тимею напрячься, и в ее глазах полыхнули огоньки страха.
— О нет! Ты не превратишь меня в смертную!
— Захочу — превращу, — заверил я ее. — Так что давай не будем обострять, ладно? А теперь пойдем, представишь нас тому человеку, что гостит у тебя.
Нимфа не на шутку встревожилась:
— Что вам от него надо?
— Нам нужен консультант. — Я старательно подбирал слова. — Насколько я понимаю, он в этом деле специалист.
— Да? В чем же это он, интересно, специалист?
Я смерил нимфу взглядом.
— Ни в чем таком, что интересовало бы тебя. Но, боюсь, и ты его ничему научить не можешь. Как говорится, у вас нет общих интересов.
— Нет, есть! — возмутилась нимфа. — Мне только надо ему это доказать! Я не спускал с нее глаз.
— Но тебе это вряд ли удастся, верно?
Она покраснела и выкрикнула:
— Дело только во времени! Он же мужчина, не так ли? А всякий мужчина соблазнится мной, дай только время.
Фриссон за моей спиной жалобно мяукнул.
— А ты докажи, — огрызнулся я. — Познакомь нас с ним, но сначала выпусти моих друзей из клетки.
— Это с какой же стати? — взъерепенилась нимфа, по ее ноги сами пошли к клетке. Она не на шутку испугалась. — Как это? — воскликнула она. — Я этого не хочу!
— Зато я хочу, — нежно напомнил я. — Мое заклинание, помнишь?
— Ни один смертный чародей не властен надо мной! Тем более здесь, на моем собственном острове!
— Ну, это ты так говоришь, — все так же нежно промолвил я. — Мне очень жаль, что приходится так поступать, но на проведение длительного опыта у нас, боюсь, нет времени. — Фраза, спору нет, получилась лихая, да только опасаюсь, что объектом такого опыта, если бы он состоялся, был бы не кто иной, как я. — Ты только их выпусти, ну будь хорошей нимфочкой, ладно? А потом познакомь нас со своим гостем.
Мы миновали пропахший мускусом лес, оказались на лужайке, где среди прочих трав в изобилии росла мята, и увидели беседку нимфы.
Я не могу подобрать другого слова для описания этого жилища. Нет, наверное, с технической точки зрения это был дом, но, когда строят дом, деревья для постройки спиливают или рубят, а тут они просто рядышком росли, и пространства между ними можно было счесть чем-то вроде окошек. Вверху ветви сплетались между собой и образовывали прочную крышу, притом вечнозеленую. Зима тут явно выражалась не более чем в дождях, а от дождя такая крыша вполне защищала.
Ну, и еще, конечно, цветы. По каждому из древесных стволов вверх взбегала лиана, и каждую усеивали цветы всевозможных оттенков — голубые и лиловые орхидеи, алые и белые розы, желтые и оранжевые тыквенные цветы. Смотреть на беседку было радостно, а от цветочных ароматов кружилась голова.
Я просто представить себе не мог, как человек в такой атмосфере мог хоть чуточку работать, как мог помыслить о чем-нибудь, кроме секса.
Мы подошли к «парадной двери» — проему между двумя стволами, который был пошире остальных. Проем закрывала пышная ветка вечнозеленого дерева. Ветка отодвинулась, и мы оказались в спальне.
На самом-то деле в беседке, кроме этой спальни, других комнат и не было. Пол единственной комнаты усеивали горы подушек. Да, там имелся столик — низенький, чтобы удобно было лечь рядом и облокотиться на римский манер. Кроме столика, я заметил еще два предмета с горизонтальной поверхностью. Первый представлял собой скорее всего туалетный столик, а второй — шкафчик для вина. У дальней стены довольно большое пространство было отгорожено висячим ковром — вероятно, там располагалась гардеробная. Правда, хозяйка жилища не очень-то любила одеваться, так же как и те, кто был выткан на ковре.
Но большую часть спальни занимала огромная кровать с толстенным матрасом — такой мягкой и уютной кровати я в жизни не видел. Если на то пошло, казалось, что вся комната звала в эту самую кровать. Просто не верилось, что какой-либо мужчина может отказаться от всего этого.
Тем более странно было видеть около одного из «окон» письменный стол и табуретку, а на столе — свиток пергамента, залитый лучами солнца, а за столом — монаха в коричневом балахоне, увлеченно что-то пишущего гусиным пером.
Глава 26
Я смотрел на него.
Наверное, он почувствовал мой взгляд — а может быть, услышал, как мы вошли, а какой же мужчина мог удержаться от взгляда на Тимею? Но увидел-то монах не нимфу, а меня, Фриссона — исхудавшего, со впалыми щеками, увидел изможденного Жильбера. Монах изумленно уставился на нас. Лицо у него было округлое, черты приятные, однако тут и там залегли морщины страданий. В волосах, обрамлявших выстриженную тонзуру, серебрилась седина. Но вот он радостно улыбнулся.
— Ну и компания! — воскликнул монах. — Вот это радость так радость!
— Вот уж радость нашел! — фыркнула Тимея. — Неужели ты можешь так просто отвлечься от меня, буквоед!
— Нет, — ответил монах и устремил на нимфу влюбленный взгляд. — Когда ты со мной, я не в силах надолго отвлечься на что бы то ни было, красавица. И тогда мне не нужна никакая компания. Однако новизна — это всегда приятно, а новое общество даже полезно. Оно вдохновляет.
Тимея от удовольствия покраснела и потупилась. Я вынужден был отдать должное галантности и дипломатичности монаха. Как он тонко ввернул про «вдохновение». Теперь и нимфа не откажется поддержать беседу. Бедняжка, она не понимала, что монах имел в виду исключительно творческое вдохновение!