– Кто такой?
– Да вот, с папой приехал…
– Это тот, который в серой рубашке?
Лёня кивнул.
– Ну, всё понятно, – устало произнёс гость. – А твоя мать не устала от его неврозов? Впрочем, с её-то мигренями… Неудивительно, что твоим родителям нездоровится, Лёня, ведь дела-то у них так себе: невыплаченный кредит, долг соседям в сто тысяч. Старый вонючий холодильник, выбитое стекло в машине, эти твои двойки по географии и математике, в конце концов. К тому же, апеллируя к статистике твоих невыученных уроков, которая имеется у меня с собой, в следующей четверти эксперты прогнозируют двойку и по русскому. Но скажи мне вот что: съёмочная группа наверху насчитывает больше тридцати человек?
– Ну да. Хотя… – Лёня принялся считать, но сбился.
– А бюджет какой?
– Папа говорил, что курам на смех.
– А точнее он не выражался?
– Не-а, – подозрительно протянул Лёня. – А вы шпион из какой страны?
– Из Америки, – ответил шпион и вытащил сигареты.
– Я так и знал! – довольно ответил мальчик. – А что вы напишете своему начальнику?
Шпион прикурил.
– Я напишу ему: мистер Уилстер, это мышиная дыра, из которой нет выхода. Сыр, даже превосходного качества, заманит в мышеловку только последних дегенератов, остальные же в курсе: нельзя подставляться. Каждый знает своё место как в жизни, так и на кладбище; стремление изменить свою судьбу сходит на нет при дальнейшем обдумывании в девяноста трёх процентах случаев; надеяться свергнуть монархию не представляется возможным, ведь даже при ничтожных госдотациях в культуру народ любит своего мышиного короля, как дядюшку, обещавшего наделить всех своих мышат нескромным наследством.
– Ого! Это у вас такой шифр?
– Да.
– А если я тоже захочу быть шпионом? Что мне делать? – спросил Лёня американца.
Тот подался вперёд и с расстановкой произнёс:
– Смотри внимательно вокруг. Замечай ускользающие детали. Гляди на мир, будто паришь над ним, и подсчитывай головы, даже самые маленькие. Каждая цифра, обстоятельство, слово – фрагмент грандиозного полотна, которое нужно постичь, мышонок.
Шпион захлопнул ноутбук, встал со стула и направился к окну. «Гуд лак!» – сказал он напоследок.
Лёня вышел из комнаты, взглянул на коробку с пауками и заметил, что их там четыре, а коробка не конфетная, а из-под зефира «Шармэль». Заметил, что стены комнаты обтянуты ветхими зелёными обоями, а дверная ручка совсем новая. «Откуда она взялась?» – думал Лёня, пока поднимался обратно к отцу, и ситуация менялась от одного предположения к другому.
Случай на почте
– Девочки, вы знаете, кто это был?
– Кто?
– Победитель «Битвы экстрасенсов», Нар… Нар… Как его там…
– Ой, точно…
– А я ещё подумала, что похож на него…
– Нарзабаев! На конверте же написано! И адрес.
– У-у, и чё? Где он живёт?
– Да вообще Нинкин сосед! Слышь, Нин, сосед твой, прикинь!
Давно работницы почты не были в таком хорошем расположении духа в разгар рабочего дня. Но что же делать с этой информацией? Когда все отсмеялись, наступила тишина, прерываемая постукиванием клавиатуры и разговором двух тётушек в очереди – вполголоса – о рассаде.
Нина, молоденькая, заворачивала посылку и думала о том, что бы подкинуть Нарзабаеву в почтовый ящик. Такой колоритный мужчина. Может, открытку с трогательными пожеланиями без подписи? Или высушенные лепестки азалий? Или бумажку с номером её телефона? Она стала представлять, как он входит к ним на почту и громко так спрашивает:
– Кто положил в мой почтовый ящик засушенные азалии? Я хочу пригласить эту чудесную женщину на тарелку домашних хинкалей!
Она бы подняла руку и, залившись краской, пропищала: «Это мои азалии!» Потом, уже у него дома, она бы рассказала, как заказывала эти цветы из Японии, как волновалась, дойдут ли они и будут ли такими же красивыми, как на картинке.
Алла Фёдоровна, внося данные отправителя в новую почтовую программу, доводящую всех до белого каления, вспоминала, как на неё посмотрел Нарзабаев. Прямо, с интересом. Может, он что-то увидел в её прошлом? Как она чуть не погибла в молодости, провалившись весной под лёд? Как почти выиграла конкурс красоты? Когда же это было?.. Да лет тридцать прошло. Как бы узнать? Какая уникальная возможность пообщаться с таким человеком! Может, позвонить ему и сказать, что он забыл расписаться в квитанции? А потом пригласить на чай в их каморку, провести для него экскурсию по отделению? А что, запросто сработает. С той певицей же получилось. Потом за пятьсот рублей её автограф толкнула подруге – бизнес, не кот в тапок написал, как говорит её муж.
Вера Анатольевна, начальница отделения, сидела за второй кассой. Январь, эпидемия гриппа, и ей пришлось трудиться за оператора, который слёг. Но вот как прелюбопытно получилось – Нарзабаев пришёл. Какой-то он щуплый, а по телевизору мощным таким мужиком казался. Бороду сбрил… Интересно, это всё постановка или он правда слышит голоса с того света? Вот бы с Анькой поговорить, рассказать ей, как живётся, а то застрелили её случайно молодой совсем, муж-то бандитом работал в конце девяностых. Она общительная была, ей бы понравились социальные сети и телефончики без кнопок. Как они на выпускном веселились! Платья сами шили! У Ленки, дочки, тоже скоро выпускной будет. Иностранный язык учит, не пропадёт. Платье ей купим…
Нарзабаев шёл по улице и думал: «Собачий холод, ну ё-моё, машина ещё не заведётся. Сорок минут проторчал, сука, на почте, не видят, что ли, человек известный, нет, бред про рассаду слушал, зря, что ли, по телевизору показывали? Та молодая вроде ничего, может вернуться, сказать, что расписаться забыл, позвать куда?.. Нет, там эта очередь, ну их к чёрту».
Дедовы «жигули»
Неторопливо идёт эрдельтерьер, похожий на усталую советскую игрушку, мимо дворовой лавки, где сижу я и жду Антона, заставляющего всегда себя ждать, знает, что мне больше не к кому обратиться, только сейчас, наверно, сползает с дивана, который весь в пятнах, потому что Антон раз в день проливает на него крепкий чай, выходит, щурясь, на солнце Бибирева и вздыхает, потому что ему лень ехать куда-то, да и вообще жить, но он тепло ко мне относится и ему нужны деньги, так что сейчас он уже должен сидеть в трамвае, подумывая, куда заскочить после встречи со мной.
Откуда вообще взялось это солнце, только что были тучи и леденящий ветер, а уже жарко, я снимаю плащ, через минуту расстёгиваю шерстяной жилет, ощупываю рукой потную спину и озираюсь с интересом, наблюдает ли кто за мной, но никому дела нет, ну разделась, ну засунула руку под футболку, я вспоминаю цитату из американской литературы «он жил, он потел», и происходящее словно наполняется смыслом.
Зачем древние славяне покинули свои дома у зелёных Карпат, из какой жадности они погнали лошадей в эту равнину, продуваемую насквозь, где не знаешь, от чего в первую очередь спасаться – от непогоды или от бога, где уже в начале июня вся зелень в пыли и стоит такой до осени, где леса глухи и губительны до такой степени, что недалеко от трассы можно обнаружить замшелый ботинок заблудившегося профессора, почему?
Жили бы пусть тут северные народы, им всё это привычно, так сказать, из глубины веков для них характерно, а мы до сих пор как закинутые ни за что в тусклую преисподнюю, где вместо жары всё остальное, хотя и жара бывает, сразу пылают торфяные болота – только подумайте, что под ногами зрелище для Данте.
Снова задул ветер и стало пасмурно, застёгиваю пуговицы жилета, молнию плаща, оглядываюсь, снова никто не смотрит, и Антона нет, помятый забулдыга лезет в урну, достаёт окурки и – в карман, он, наверно, далёкий правнук свирепого Желолюта из Богемии или Мислава, грешного священника из Моравии, а скорее всего, его предки обычные крестьяне, как и у меня, все мы крестьянские потомки, разбрелись, предаёмся самосозерцанию и отдаляемся от природы, то ли саморазрушаясь, то ли приближаясь к аристократическим родам, или всё одновременно.
С другой стороны, так ли плохо мне здесь, на самом деле нет, если есть квартира, а у меня есть, живи как хочешь, продукты дешёвые, железная дорога подорожала, но всё равно нормально, топят, если платишь, люди иногда приличные попадаются – вот Антон, мог бы не ехать ко мне, сидеть у себя в Бибиреве, но отзывчивый, надо признаться, потаскун он ещё тот, но добрый, может, мы сейчас вместе, как в старые времена, то есть пару лет назад, расслабимся и попытаемся разобраться, для чего мы здесь и кто мы друг другу, раньше мы состояли в тех иллюзорных отношениях, когда один думает, что любит, но за любовь принимает привязанность, а другой хочет полюбить, но у него не выходит.
А, вот он идёт, заметил меня и лыбится, рада его видеть, обнимает меня, улавливаю знакомый сладковатый запах, садится рядом, я ему про миграцию древних славян, он смеётся, полностью со мной согласен, тогда говорю, что и тут тоже неплохо, он кивает, рассказывает про новую подружку, она зарабатывает рекламой и по ночам они придумывают слоганы, ну мне пора, говорит, и протягивает пакетик с травой, я ему отдаю деньги, и он уходит, вот и пообщались.
Возвращаюсь в машину, жёлтые дедовы «жигули», рассматриваю пакетик, не пожалел, больше, чем договаривались, вдруг стук в окно, я дёргаюсь, ожидаю увидеть мента, а это таджик в кепке, стучит настойчиво, будто работу выполняет, кручу ручку, окно со скрипом открывается, просит огонька, акцент смешной, достаю последнюю зажигалку из бардачка, на, говорю, отец, это тебе от всего приползшего сюда столетия назад неразумного славянского народа; он кривится в улыбке, трясёт головой, я закрываю окно, таджик машет мне рукой, в зеркало заднего вида вижу, как он закуривает, прикрывая сигарету ладонью от ветра, и снова показалось солнце, я включаю первую передачу, повышаю обороты двигателя до трёх тысяч и плавно отпускаю сцепление.
Ныряльщики
Набережная Тамани, мучительные звуки эстрады. Говорят ведь: не пой, соловей, возле кельи; так нет же. Константин рассуждает о раках: «Рак раку рознь; нет, дорогая, двух одинаковых раков, да и кошек тоже нет: посмотри на эту, какой у неё перламутровый глаз». А я больше смотрю на старые дома и вещи, которые стоят внутри квартир на подоконниках: чебурашка, красный телефон с циферблатом, швейная машинка.