Со временем эти приступы стали реже. Даже она перестала верить в необходимость украшать и приводить в приличный вид вещи, которым со всей вероятностью суждено было когда-нибудь кануть в небытие.
Она целыми днями лежала в кровати, мучаясь головной болью. Думаю, корни этой боли крылись в той жизни, которую она когда-то решила оставить. Они путались в воспоминаниях и пронизывали сделанные и – в особенности – не сделанные ею выборы. И вырвать их становилось все тяжелее.
Я все еще смотрю на платье цвета старого золота, и мне кажется, что оно смотрит на меня в ответ. Ничего сложного здесь нет, убеждаю я себя, нужно сосредоточиться на конкретных действиях. Снять комбинезон и футболку, просунуть в него голову, аккуратно, чтобы не порвалось, расправить его и выйти к Аделаиде. И пока я повторяю про себя эти действия, платье уже оказывается на мне.
И в груди, и в бедрах оно мне широко, да и по росту тоже длинновато. Я выхожу из ванной совершенно не с тем ощущением, которое себе представляла.
Аделаида закатывается громким смехом – кажется, скорее из-за выражения моего лица, чем из-за того, как на мне сидит платье.
– Ладно, здесь есть над чем поработать.
Изо рта у нее торчит целый ряд зажатых между губами булавок, которыми она ловко и со знанием дела закалывает мне платье на бедрах и в декольте. Робким жестом я пытаюсь дать ей понять, что это лишнее, хочу сказать, что даже не знаю, куда такое платье надевать, а уж тем более – как ремонтировать в нем унитазы. Но она поднимает указательный палец: не мешай.
– Потерпи еще секунду.
– Почему тебе так нравится наряжаться? – спрашиваю я и сразу жалею об этом.
Тон получился неправильный, почти агрессивный, она может принять его за оскорбление.
– Я не хотела… Я не имела в виду…
– Наряжаться – мой способ самовыражения, – спокойно отвечает она.
Нависает какая-то фантасмагорическая тишина. К такому я не привыкла.
– Я просто из любопытства, – спешу я уточнить. – Мне очень нравятся твои творения.
– Один человек в прошлом причинил мне очень большую боль. Он хотел, чтобы я целиком принадлежала ему, заставлял меня чувствовать себя картинкой без контуров. А контуры рисовал мне он сам. Сначала мне это нравилось, придавало уверенности. Наконец-то я стала кем-то себя ощущать. Но потом эти контуры стали мне жать, они навязывали мне ту форму, которую хотел видеть он. Я хотела выйти за их пределы, нарисовать себя в собственных красках. Я хотела быть чем-то другим, чем-то большим. Но мне это не было позволено. Я была заперта в контурах, нарисованных за меня.
Она говорит это таким ровным, спокойным тоном, будто описывает висящую перед ней замысловатую картину.
– От нашей связи родилась Арья, и теперь я понимаю, что назвала ее так не случайно. Она стала тем воздухом[28], которого мне так не хватало, пространством для полной жизни. Тебе кажется, что ты кого-то теряешь, но очень часто так случается, что в этот момент ты на самом деле обретаешь себя. На днях мне попалась на глаза фотография, единственная сохранившаяся у меня от тех лет. Вряд ли ты бы меня на ней узнала: серая кожа, потухшие испуганные глаза, бесформенная прическа. Я смотрела в объектив, как кролик смотрит на фары приближающейся машины. Я боялась всего. Я чувствовала, что у меня больше ни на что не осталось сил. Даже на побег.
Я пытаюсь представить эту фотографию, но получается плохо. Сейчас Аделаида яркая и сияющая, такая, какой мне самой хотелось бы стать. Настоящая дива, богиня в человеческом обличье.
– А потом появилась Арья. «На что я готова пойти ради нее?» – спросила я себя однажды. Когда-то я позволила обвести в контур себя, но обойтись так с ней я не позволю никому и никогда. Вот поэтому я и собрала чемоданы. Я выбрала цвет, выбрала легкость, выбрала быть такой, какой пожелаю, – рисовать себе новые контуры каждый день, если сама того захочу. Я больше никому не позволю сажать меня в клетку, определять меня, обладать мной. Мы с Арьей теперь одни, но мы свободны, и мы вместе.
Я боюсь вымолвить хоть слово, боюсь дышать. Створка одного из двух открытых окон вдруг хлопает. Мы подпрыгиваем, но сразу вздыхаем с облегчением: это всего лишь ветер.
– Прости, что заставила тебя вспомнить прошлое, – произношу я наконец. – Я знаю, что прошлое не всегда нас отпускает, даже если уже подошло к концу. И неважно, сколько проходит лет, – оно продолжает давить на тебя, как тесное платье, мешает тебе двигаться и…
Я останавливаюсь. Аделаида все поняла. Она кладет руку мне на плечо и смотрит на меня совершенно не так, как обычно. И неожиданно я понимаю, что, несмотря на всю веселость, душа ее полна грусти.
18
Аделаида просит меня отвести с ней Арью в садик перед тем, как пойти в «Новый мир». Мне хочется отказаться, потому что вдруг. Вдруг женщина из агентства не дождется? Вдруг она передумает? Вдруг кто-нибудь придет и купит магазин, как только она его откроет?
Но потом я поднимаю на них глаза. Девочка одной рукой сжимает мамину руку, а другой – лямку рюкзачка в форме единорога. Они обе смотрят на меня с надеждой во взгляде. Не пойти с ними значило бы разрушить что-то живое и совершенное в своей простоте. Дружбу? Вдруг я замечаю, что они, кажется, именно так ко мне и относятся – как к подруге. А я к такому не привыкла.
Садик находится неподалеку от площади и окружен красивым садом с живой изгородью. Из-за нее доносится шум голосов детей и воспитателей. Остановившись перед калиткой, я наблюдаю, как Арья с Аделаидой идут по дорожке. Я не могу перестать думать о том, что моя мама никогда меня никуда не водила, и единственным, что я сжимала в своей руке, была та невидимая веревочка, за которую я держала маму, как шарик, чтобы она не улетела. Но это все не считается. Считается то, что происходит сейчас. Здесь и сейчас. Арья оборачивается и машет мне ручкой. Я – часть чего-то прекрасного.
Скоро моя подруга вернется, и от меня потребуется выдавить из себя такую порцию энергии, чтобы хватило на наши приключения. Я прокручиваю в памяти одно из писем Дороти, перечитанное мной за последние вечера столько раз, что я почти запомнила его наизусть.
22 мая 1971 года
Дорогая Маргарет!
Поздравляю тебя! Мне уже скоро пятьдесят, а тебе еще вчера было тридцать. Важный возраст… Как бы мне хотелось увидеть тебя в этот день. Вплела ли ты цветы в волосы? Надела ли нарядное платье? Отмечаешь ли? Отмечать очень важно, прошлого не вернуть. Нужно праздновать настоящее. Радоваться достижениям.
Насчет достижений: у нас еще только шесть утра, а я уже час как подняла дверь своего нового магазина. Нет, он для меня вовсе не бремя. Наоборот! Я не могу выразить, какое это счастье – иметь наконец собственное место. «Новый мир».
Я дала ему такое название, потому что в нем можно совершить кругосветное путешествие, даже не выходя на улицу. И потому что в нем есть все, что мне нужно. Ванная, кухонный уголок и матрас в подсобке. А девочки подарили мне печку. Магазин находится на окраине Милана, за нами сразу поля, а рядом Навильо, по которому баржи перевозят груз. Район рабочий, многие жители работают в местных лабораториях. Атмосфера тут интересная. Мне удалось выкроить себе кусочек мира и поставить в нем свою палатку. Я зову это счастьем.
Я продаю вещи, которые мне нравятся. Грустно сидеть на том, что ты любишь, – приятнее это продавать: подержать немного и отпустить, осчастливить другого человека, оставить в мире что-то от себя.
Милая моя Маргарет, очень важно научиться отпускать то, что нам дорого. Это чувство посещает меня каждый раз, когда я захожу в свой магазин, и каждый раз, когда думаю о тебе. Я черпаю силы из мысли, что у тебя все хорошо и что ты ко мне приедешь. Видела бы ты это место!
Три-четыре раза в год я езжу на фургоне в Лондон за вещами для магазина.
Я думаю о тебе, пока хожу по Портобелло-роуд[29]. Ох уж эта лондонская атмосфера! Все ходят с гордо поднятой головой, одеваются как хотят и обожают вести дела. Не знаю, все ли истории, которые мне рассказывают о вещах, правда, но это и не важно. Главное, чтобы у каждой вещи эта история была. Даже наша ложь может о нас что-то сказать.
У меня полно постоянных покупателей. Булочница, которая коллекционирует портсигары (недавно мне удалось раздобыть ей китайский портсигар XIX века). Хромая женщина, собирающая старинные кружева. Далия, женщина помоложе и пободрее меня. Праздник весны, который я устроила пару дней назад, перевернул ее жизнь, но это уже другая история… Расскажу тебе, когда ты приедешь.
Ты нам с моими девочками очень нужна. Каждую пятницу мы с ними по вечерам собираемся для нашей газеты. Наконец-то в Италии легализовали разводы, но супружеская измена пока наказывается, и – ты не поверишь – все еще существует «убийство чести». По-твоему, такое возможно в 1971 году? Нужны перемены. А чтобы они случились, нужно за них бороться. Прекрасно, когда ты не одна, когда чувствуешь себя частью «семьи». Одна моя подруга привозит обувь из Перу, и я выделила для нее несколько полок в магазине. Еще одной вздумалось гадать на картах Таро, и она через день приходит ко мне с колодой. Никогда бы не подумала, но она привлекает мне покупателей.
Конечно, есть в округе и те, кому я не нравлюсь. Эти люди против наших собраний, против меня, я ведь «разведенка», живу одна, темная лошадка. Некоторые даже плюют на землю, когда я прохожу мимо. Но я держу голову высоко, как прохожие на Портобелло-роуд. Я никого не боюсь. Наоборот, я все больше убеждаюсь, что это они боятся меня.
Маргарет, сокровище мое… Сколько ночей я не спала, спрашивая себя, как бы все сложилось, если бы ты была со мной.
На твой день рождения хочу подарить тебе совет, которому я научилась за все эти годы: цени себя такой, какая ты есть, потому что другой нет на свете. Не бойся нарушать правила, потому что время неизбежно нарушит их все. Если не видишь перед собой дороги, проложи ее сама.