Не надо винить себя за счастье.
С любовью,
19
Когда я жила в Крепости, Конец сопровождал меня повсюду. В шесть утра я открывала глаза – и Конец открывал их со мной. Принимала ледяной душ – и Конец стоял рядом и смотрел на меня. Он не оставлял меня даже во время тренировок. Он обедал и ужинал на пустом стуле во главе стола. Он следовал за мной по пятам, куда бы я ни пошла. Каждый раз, когда я отвлекалась, погрузившись в какое-нибудь дело, и потом возвращалась в реальность, он уже поджидал меня в комнате.
Я старалась во что бы то ни стало всегда быть начеку. Я держала ухо востро, чтобы не пропустить ни звука, ни свиста, ни взрыва, ни сирены, ни гула военного самолета над головой, которые возвестили бы о Конце. Странные огоньки в небе могли означать вторжение пришельцев или падение метеорита, готового поразить нашу Землю, как тот, что привел к вымиранию динозавров.
Каждый раз, когда во внешнем мире происходила катастрофа, я чувствовала, как Конец подбирается ко мне все ближе. Во мне росла уверенность, что следующая катастрофа настигнет нас. Я уже привыкла к тем приливам адреналина, которые у меня случались от этих мыслей. Мне было страшно, но в то же время я испытывала это захватывающее чувство предвкушения, будто раньше я просто смотрела вступительные титры к своей жизни, а теперь начнется настоящий фильм. Конец мог прийти в любой момент.
В «Новом мире», похоже, никого нет. «Мы опоздали», – упрекаю я себя. Всегда надо все предвидеть, всегда надо ко всему готовиться, правильно я волновалась об этих вдруг. Поддаться течению, да уж! Аделаида, находясь на какой-то совершенно другой волне, очарованно гладит богемский хрусталь и принимается читать табличку, когда с тротуара вдруг доносятся голоса.
Шерсть-С-Примесью-Шелка ведет переговоры с владельцем табачной лавки.
Худой, угловатый, с длинными волосами, собранными в хвостик, и лиловыми кругами под черными глазами. Он не может стоять спокойно, всегда активно жестикулирует и любит повышать голос, бросая колкости идущим мимо соседям и прохожим или рассуждая о спорте и политике. Я знаю его в лицо, но мы с ним даже ни разу не здоровались. Он патрулирует район, будто тот ему принадлежит. «Хоть ты тут и родился, но ты здесь не один», – хочу я ему сказать, и тот факт, что его магазин притягивает самых мерзких и отвратительных субъектов района, меня не пугает. Я убегала от куда более страшных волков, когда мы бродили по лесам вокруг Крепости. От настоящих волков из плоти и крови.
– Вот выкинешь все это барахло, – кричит он, угрожающим жестом показывая на «Новый мир», – будет другой разговор! Мне надо понимать площадь, а так на кой черт мне магазин, заваленный мусором?
Шерсть-С-Примесью-Шелка засовывает руки в карманы, вынимает их, берет телефон, хочет проверить уведомления, но передумывает и кладет телефон обратно в сумку.
– Понимаю, – отвечает она. – А пока, если хотите, я зарегистрирую ваше предложение.
– Свое предложение я потом сделаю твоему подельнику.
Она глотает это с застывшим лицом. Аделаида, разозлившись, выходит из магазина и вмешивается в разговор:
– А пока вы можете зарегистрировать наше предложение. Мы готовы подписать договор в кратчайшие сроки.
Мы все ошарашенно на нее смотрим.
– Предложение? – отвечает Шерсть-С-Примесью-Шелка официальным тоном. – Пройдемте со мной. – И направляется внутрь магазина.
– Что за цирк вы тут устроили?! – К нам подскакивает табачник, как кот, которому наступили на хвост. Будто готовясь к драке, он приподнимается на носочках и закатывает рукава до самых бицепсов. Но в итоге просто смотрит на нас, нахмурив брови, и презрительно улыбается. – Цирк! – кричит он еще раз.
– Я вас слушаю, – говорит Шерсть-С-Примесью-Шелка, когда мы оказываемся внутри. Но тут же нас узнает, и облегчение испаряется с ее лица. – Вы действительно хотите оставить предложение?
– Ох, если бы! – вздыхает Аделаида.
– Это вам не шуточки, – фыркает Шерсть-С-Примесью-Шелка тоном недовольной матери.
– Мы увидели, как с тобой обращается тот тип… и решили, что нужно тебя спасать.
– Меня спасать не нужно, спасибо. Я и сама справлюсь. Это моя работа.
– Конечно, конечно, – вмешиваюсь я. – Прости нас.
– Кто, черт возьми, сорвал табличку «ПРОДАЕТСЯ»?! – восклицает она, заметив это только сейчас.
– Может, это хозяин табачной лавки? – подсказывает Аделаида, кивая в сторону табачника, который все еще стоит снаружи и сердито на нас смотрит.
Шерсть-С-Примесью-Шелка прячет руки в карманы своего небесно-голубого платья. Я вижу, как в одном из них она терзает телефон, а в другом, возможно, ключи. Она в бешенстве. Из-за таблички, из-за нашего представления – из-за всего сразу.
– У меня просто нет слов от этого района. Продать бы поскорее этот магазин и отделаться от него. Кто больше предложит, тот его и получит – точка. И мне все равно, как он будет ко мне относиться.
– Зря ты так с собой, – шепчет Аделаида.
– Я и так уже не могу уследить за своим подельником. Это очень важное дело, и, с вашего позволения, я разберусь с ним сама. Или вы тоже считаете, что умеете делать мою работу лучше меня?
Мы стыдливо мотаем головой, как две непослушные дочки.
– Ну так что, могу я на тебя рассчитывать? С починкой и инвентаризацией? – внезапно спрашивает она меня как ни в чем не бывало.
– Конечно, можешь на меня рассчитывать.
– Отлично, значит, выручу с продажи еще кучу денег.
Она проводит указательным пальцем по полке старого серванта, стирая слой черной пыли. Сервант скрипит, и она бросает на меня обеспокоенный взгляд.
– Он так с тобой здоровается, – говорю я ей, чтобы успокоить.
– Эта штука на части разваливается.
– Немного терпения – и все будет готово.
– Сколько именно?
– Сейчас сложно сказать, – отвечаю я, окидывая взглядом магазин. – Но обещаю, что сделаю все быстро.
– Ладно, я пока все равно буду заниматься просмотрами.
– Конечно, – спешу я подтвердить.
Это именно то, что мне нужно.
– Хорошо, не будем терять времени. Встречаемся завтра утром? – заключает она, протягивая мне руку с маникюром, чтобы закрепить сделку.
Я ее пожимаю, но, кажется, слишком сильно. Не знаю, чем это все закончится, но пути назад нет. Может быть, вступительные титры к моей жизни прошли и наконец начался фильм.
Я еще раз быстренько осматриваю магазин, чтобы определиться с планом работ. И как только мы с Аделаидой выходим на улицу, сталкиваюсь с Присциллой.
– Я тебя через окно витрины увидела! – восклицает она, заглядывая внутрь. – Вот он, знаменитый «Новый мир»! Славное местечко, убраться бы только как следует… Слушай, у меня для тебя хорошие новости. Я собиралась тебе позвонить. – Она роется в сумке и достает оттуда бумажку. – Маргарет Смит. Парк Кресент, 14, W1B 1LT, Лондон, Соединенное Королевство.
– Господи боже! – я почти порываюсь ее обнять. – Спасибо!
– Она отказалась от наследства, – добавляет Присцилла серьезным голосом. – Это строго конфиденциальная информация, но я знаю, что для тебя это важно. Так что, если хочешь, могу дать ее номер.
Я дрожащими руками беру бумажку.
– Парк Кресент![30] – восклицает за моей спиной Аделаида. – Это же одна из самых элитных улиц Лондона.
– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я, испытав облегчение, что она еще здесь.
– Я жила в Лондоне три года, работала няней в очень богатой семье. В этом городе я и встретила человека, который стал главным бедствием моей жизни. Но с тех пор много воды утекло. – Она машет рукой. – Я выплыла и больше никогда туда не вернусь.
– Значит, ты знаешь английский, – заключаю я.
– Да, я знаю английский.
– Позвоним Маргарет вместе?
– Конечно. Но давай завтра, если тебе удобно. Мне уже надо бежать на работу. Если эта твоя Маргарет живет на Парк Кресент, она точно богачка. Может, и получится уговорить ее возродить магазинчик.
– Очень на это надеюсь, – вздыхаю я.
Если Дороти ездила в Лондон закупаться на Портобелло, почему она не встретилась с Маргарет? Почему Маргарет отказалась от наследства матери? Они разорвали отношения? Доходили ли до нее письма? И вдруг меня охватывает отчаяние. Зачем богатой англичанке, которая даже слышать ничего не захотела об этом магазине, о нашем райончике, о своей матери, о ее мечтах, – зачем ей сейчас выслушивать наши просьбы?
– Вот увидишь, у нас все получится, – подбадривает меня Аделаида, будто прочитав мои мысли, и кладет мне руку на плечо.
– Если события развиваются стремительно, значит, мы движемся по наклонной, – возражает Присцилла.
Аделаида ей улыбается:
– А я зову это судьбой.
– Останавливаться нельзя.
20
Домой я возвращаюсь насвистывая, размышляю о судьбе и о наклонной плоскости, в которой я уж точно понимаю больше, чем в судьбе, ведь от каменной ванны, в которой скапливалась дождевая вода, мы провели систему наклонных оросительных каналов для огорода.
Я полна воодушевления, но чувствую за это вину. Я боюсь, что меня охватит хюбрис, гордыня древних греков, о которой постоянно говорил мой отец: это грех излишне самоуверенного человека, за который всегда настигает возмездие судьбы или кара богов. Я не привыкла испытывать подобное. Еще, пожалуй, не счастье, но хотя бы надежду. И это уже что-то.
Погрузившись в мысли, я не замечаю, как наступаю на записку, лежащую на полу. Наверное, кто-то просунул под дверь. Я поднимаю ее и пытаюсь стряхнуть след от своего ботинка. Это лист разлинованной бумаги, вырванный из тетрадки на кольцах. Почерк (черные гелевые чернила) мелкий и неразборчивый, как у врачей. Попытки так с пятой у меня получается его расшифровать:
«Настоящие мечтатели никогда не спят».