Академическая среда, где царили кумовство и коррупция, а его диплом инженера-физика с отличием был не более чем бумажкой, разочаровала его окончательно и бесповоротно. Прилагать усилия в мире политических интриг, борьбы за власть и равнодушия к планете, к другим, к самим себе было совершенно бесполезно.
Не в таком обществе он хотел бы растить детей. Ему вдруг стало совершенно ясно, что нет иного выхода, кроме как построить собственный мир и самодостаточно жить в нем, самим выбирая, как проживать каждый свой день.
Его невеста была студенткой филологического факультета с высокими идеалами, и ей не пришлось объяснять дважды. Сбежать от расписанной по пунктам жизни, чтобы построить себе более значимое, подлинное существование, защищенное от всяких иллюзий, было и ее мечтой. Отец был человеком харизматичным, и она его любила. Доверяла ему. Чувствовала себя рядом с ним нужной, любимой и защищенной.
Через несколько недель они отыскали полуразрушенный сельский дом на границе с лесом. К нему прилагались сад, место под огород и сарай для скота. Чтобы привести его в порядок, потребовалось бы, конечно, несколько лет, но их это не пугало. Город постепенно становился далеким воспоминанием. Развеялись все ожидания, забылись конкуренция, победы и поражения. Были только они с мамой, молодые и влюбленные. Потом появился Андреа. И наконец я.
Шерсть-С-Примесью-Шелка сегодня пришла в магазин в компании своего коллеги.
Это пожилой, аккуратно одетый господин с седыми волосами, зачесанными назад, и видом человека, который умеет договориться со всеми, не опускаясь до компромиссов. Темно-серый костюм в полоску сидит на нем так, будто он в нем родился. Он вычищен и выглажен так, что глазу не за что зацепиться, однако на вид довольно поношен, и это, вместе со строгими лакированными туфлями, выдает в их хозяине безоговорочную уверенность в себе.
Он кладет Шерсти-С-Примесью-Шелка руку на плечо так уверенно и нежно, что я невольно задаюсь вопросом, в каких они отношениях.
– Ну папа… – жалуется она, даже не подозревая, что ответила на мой вопрос.
Он ее отец? Такого я не ожидала! Значит, это семейный бизнес.
Если присмотреться, они друг на друга похожи. От отца ей достались губы и орлиный нос, но вот глаза у нее другие: большие, ясные и светлые, а у отца – маленькие, темные и близко посаженные. Глаза, от которых ничего не ускользает.
Я собираюсь уйти, но они меня замечают. Я застенчиво киваю Шерсти-С-Примесью-Шелка в знак приветствия, а она показывает мне жестом, что я могу приступать к работе. В этот момент мимо проходит табачник и задевает меня плечом. Он подходит к отцу и обменивается с ним крепким рукопожатием. Я как можно незаметнее проскальзываю вглубь магазина и подхожу к китайским статуэткам проверить, хорошо ли схватился клей.
– Торговый зал магазина очень светлый, он прекрасно освещается с улицы, – начинает Шерсть-С-Примесью-Шелка, повернувшись к табачнику. – Прошу обратить внимание на эти старинные рамы, которые…
– Мне на ваш свет и витрины по барабану, все равно тут будет темно.
– Пространство для кассы в углу…
– Где поставить кассу, я сам решу, но уж точно не в угол. Где, по-твоему, должна стоять касса?
Она впадает в ступор и бросает взгляд на отца.
– Ну в центре же! – отвечает сам себе табачник. – Разве это не самое главное? Касса должна быть на видном месте.
Отец кивает.
– Касса должна стоять в центре, это и ребенку известно, – подтверждает он, пронзая дочь укоризненным взглядом.
Шерсть-С-Примесью-Шелка хочет что-то ответить, но ее отец берет табачника под руку и вместе с ним отворачивается, становясь к Шерсти-С-Примесью-Шелка спиной. Судя по тому, как она вытягивается, она собирается их окликнуть, но передумывает.
– Слушай, давай к делу, – обращается к отцу табачник. – Табличку можете снять. Помещение покупаю я. Назови сумму.
Шерсть-С-Примесью-Шелка подходит ко мне.
– Привет, – с совершенно неожиданной теплотой в голосе говорит она.
Как бы мне хотелось знать ее имя, но я не решаюсь спросить: вдруг это окажется неуместно. Кто обращается по имени к деловому партнеру?
– Касса в центре. Где, по-твоему, должна стоять касса? – передразниваю я шепотом визгливый голос табачника.
Она пытается сдержать смех.
– Тут будет темно, самое то для моего мозга, – продолжаю я.
Она закатывает глаза, демонстрируя, как ей неприятен этот тип.
– Будем знакомы, я Гея, – выпаливаю я на одном дыхании.
– Красивое имя, – отвечает она, и я не понимаю, комплимент это или насмешка.
Своего имени она не сообщает.
– Туалет можно приспособить для людей с ограниченными возможностями, – доносится из подсобки. – Я уже проверил.
– Ладно, туалет не помешает, – фыркает табачник. – Но так ли уж надо его для инвалидов приспосабливать? Им по жизни не повезло. Как будто туалет тут чем-то поможет.
Я собираюсь снять статуэтки с пластилиновой подставки, но от этой фразы встаю как вкопанная.
Приспособить туалет для людей с ограниченными возможностями – это обязанность. А табачник и здесь хочет вывернуться.
– Не хочу и цента на это тратить, – продолжает он, ведя себя так, будто помещение уже его. – Побелить слегка стены, пробить в стене дыру для прохода – и останется только вложиться в технику. Но тут у меня уже все схвачено: игровые автоматы я нашел почти задаром, а компьютеры выдает букмекерская контора. Все лучше, чем то, что здесь сейчас…
Как бы я ни старалась не обращать внимания, я все равно вслушиваюсь в его слова. Я хочу знать, до чего может опуститься человеческая душа ради лишнего цента. Ну и просто – мне весело его слушать.
– Люди думают, что могут выиграть, такие самоуверенные. Считают себя такими важными, верят, что у них получится. Что именно они станут теми счастливчиками из миллиона. Кто я такой, чтобы лишать их этой иллюзии?
Отец Шерсти-С-Примесью-Шелка отвечает ему снисходительной улыбкой и провожает к выходу.
– Я вижу, что вы уже все продумали, это прекрасно, но цена такова, как я вам озвучил. И обсуждению она не подлежит.
И тут они перестают казаться добрыми приятелями. Отец Шерсти-С-Примесью-Шелка поправляет галстук, как бы дистанцируясь от собеседника. Он продолжает улыбаться, но его улыбка становится более серьезной.
– Да кто отдаст столько денег за этот вонючий магазин? Сто лет стоял никому не нужный, – кричит табачник.
– Интересующиеся уже есть. Недвижимость здесь быстро растет в цене… если вдруг вы не заметили, – отвечает риелтор, настойчиво обращаясь к нему на «вы».
– Посмотрим, какие тебе еще поступят предложения.
– Посмотрим.
– Ты что, на слабо меня хочешь взять? Я сказал тебе, что это помещение мое.
– Чтобы подтвердить свои слова, вам достаточно предложить нужную сумму.
– Пусть только посмеют продать его кому-нибудь еще, я все тут сожгу, – разъяренно процеживает сквозь зубы табачник и, направляясь к выходу, проходит мимо меня. – Я думал, механики машины чинят, а не всякое барахло.
Он смеется над собственной шуткой, и в этот момент на меня обращает внимание отец Шерсти-С-Примесью-Шелка. Пытаясь сохранять спокойствие, я отрываю взгляд от статуэтки, но замечаю, как у меня напряглись мышцы шеи и ног.
– Вообще-то Гея не механик, – неожиданно вмешивается Шерсть-С-Примесью-Шелка. – Она реставрирует эти вещи. Ценные вещи.
– Избавьтесь от них, да поскорее. Мусорка за углом, – язвит табачник.
Как только он уходит, Шерсть-С-Примесью-Шелка обращается к отцу:
– Омерзительный тип. Еще и игровые автоматы…
– От тебя требуется не дружбу с ним завести, а сделку заключить. Чтобы продолжать наше дело, нам нужно зарабатывать. Думаешь, если закрыть все игровые автоматы, люди избавятся от всех пороков? Перестанут чувствовать неудовлетворенность и лелеять несбыточные мечты? Клиенты есть клиенты, надо уметь общаться со всеми.
Судя по тому, как она на него смотрит, она сама в шоке от того, что она в шоке. Как он мог такое сказать? Я хочу признаться ей, что мне тоже хорошо знакомо это чувство, но боюсь показаться слишком фамильярной. Мы с ней здесь исключительно по делу.
Шерсть-С-Примесью-Шелка обижается и уходит не попрощавшись, а я остаюсь и прячу глаза в пол. Слава богу, отец тоже решает уйти. Он достает из кармана ключи от машины, а потом оборачивается ко мне.
– Этот хлам действительно чего-то стоит? – Но прежде, чем я успеваю ответить, добавляет: – Может, этот тип дал не такой уж плохой совет. – И уходит.
Я остаюсь в магазине одна, с тяжестью на душе.
Пытаюсь примириться с тем, что только что услышала, но не могу. Да, возможно, какие-то потребности в людях искоренить нельзя, но ведь можно предложить им другие способы их удовлетворения. Мне хочется верить, что у красоты, добродетели и достоинства всегда есть шанс победить. Я не могу даже представить себе, что в этом месте, которое много лет работало под лозунгом второго шанса, может открыться заведение, которое не оставит шансов ни одному посетителю. Я не могу принять то, что отец способен так обидеть свою дочь, отказавшись даже выслушать ее.
Чтобы меня не поглотили эти мысли, я пытаюсь сосредоточиться на работе. Нужно оценить состояние всех предметов из дерева. Их очень много, и каждому нужно уделить особое внимание, но мой разум увяз сам в себе, преследуемый видением игровых автоматов, заполонивших магазинчик, и людей, которые нервно ходят туда-сюда с билетиками или пялятся в мониторы, пока электронные колокольчики раз за разом звонят и повторяют: «Вы проиграли. Попытайтесь снова, в следующий раз вам повезет больше», а потом объявляют результаты скачек, и проигравшие игроки в отчаянии разрывают билетики. Но все же голос внутри меня не сдается: может быть, я смогу это остановить? может быть, удастся убедить Маргарет?
Вдруг позади меня раздается стук в окно витрины. Я оборачиваюсь в страхе, что это Шерсть-С-Примесью-Шелка вернулась, чтобы меня прогнать, сообщить, что все эти прекрасные вещи окажутся в руках человека, который тут же их выбросит, и что сделка с табачником свершилась.