Но нет, это оказывается Присцилла.
– Захотелось зайти, спросить, как прошел разговор с англичанкой.
– Спасибо, он прошел гораздо лучше, чем мы ожидали. В воскресенье она должна сюда приехать… – Я улыбаюсь через силу. – Если кое-кто не уведет магазин у нас из-под носа. – И я машу рукой в сторону табачной лавки.
– Ох, этот, – бросает она сквозь зубы, – лучше держаться от него подальше.
– Только вот он хочет держаться поближе… Слушай, – мне вдруг приходит в голову одна идея, – тебе этот вопрос покажется странным, но у тебя не осталось от бывшего мужа хлопчатобумажных футболок?
– Осталось. Целая гора. Мятых и страшных, какие только он мог выбрать. Подойдут?
– Идеально.
26
По пути домой из магазина я осознаю, что мне все еще не пришло никакого ответа от моего соседа. «Поэт никогда не спит, но взамен он постоянно умирает». Может, он обиделся?
Он должен был понять, что это метафора, что поэт умирает в том смысле, что он исчезает, самоустраняется, оставляя кусочек себя в каждом новом стихотворении. По крайней мере, я это так понимаю. Есть либо поэт, либо поэзия – вместе они не существуют. Он назвал себя мечтателем, я назвала его поэтом. Наверное, он подумал: что этой девчонке от меня надо? Неужели нельзя просто вставить в уши затычки и дать мне спокойно расхаживать взад-вперед по ее голове? Однако же ходить он внезапно перестал.
Сегодня я видела, как он шел по двору и нес покосившуюся стопку больших и маленьких коробок. От чего они все? Что в них лежит? Я осталась наблюдать за ним в надежде, что я это пойму, а особенно – что он повернется и я наконец увижу его лицо, но, когда он это сделал, лицо его оказалось загорожено стопкой коробок. Какого цвета у него глаза? Что читается в его взгляде? Сколько ему лет? Почему он не ответил на мою записку?
Возможно, наша переписка на этом закончилась. Без всяких последствий. Вряд ли у него есть время на такие отвлеченные беседы, как наша. У него есть настоящая жизнь, ему нужно думать о реальных проблемах, о реальных возможностях. Поддерживать отношения с реальными людьми (хоть я и ни разу ни с кем его не видела), ходить на семейный обед по воскресеньям. А у меня…
Погрузившись в эти мысли, я открываю дверь и не замечаю, как наступаю на лежащую на полу записку. Как и предыдущая, она написана черными чернилами. Мое сердце пропускает удар и вдруг ускоряется, как лошадь, перед которой возникло неожиданное препятствие. Я смотрю вниз, не осмеливаясь нагнуться и поднять листок, пытаюсь расфокусировать взгляд, чтобы слова расплылись и я не сумела их прочитать. Что же он мог ответить? Наверное, что-то вроде: «Живи и дай жить другим. Закончим на этом наш разговор…»
Я снимаю рюкзак и, как обычно, кладу его в угол за дверью. Достаю из него двух кукол, которых нашла на улице. Помою их – и будут как новенькие. Домику Арьи нужны жильцы.
Я иду на кухню и мою руки. Мысль о том, что записка лежит на полу и ждет меня, пробуждает во мне одновременно и волнение, и радость. И не успеваю я как следует вытереть ладони о комбинезон, она уже у меня в руках.
«Бежать от смерти – значит бежать от жизни».
Мои опасения не сбылись: он не поставил в нашей беседе точку. Он мне ответил! Я не знаю, куда мне деть свое тело, хожу взад-вперед по коридору, без конца перечитывая цитату. «Бежать от смерти – значит бежать от жизни». Вспоминаю о Крепости. О том, как мы жили там столько лет, каждый раз придумывая новые способы избежать рока. Я бегу в мастерскую, достаю из ящика новую карточку с жирафами и хватаю перьевую ручку.
А я-то думала, что жить – значит отодвигать от себя смерть…
Не слишком ли это личное? Наверное, так отвечать опасно. Я перекладываю ручку из одной руки в другую, пытаясь отыскать подходящий ответ. «Бежать от смерти – значит бежать от жизни». Нужна нейтральная, но меткая фраза. Пока я над ней раздумываю, снова беру в руки его записку. И только сейчас замечаю заметку на обороте.
Мне нужно повесить на стену витрину, очень пригодилась бы твоя помощь. Я знаю, что ты в этом мастер.
Поднимешься, если есть желание?
Я перечитываю еще раз. Повесить витрину. Перед глазами сразу встает моя дрель. Какое нужно сверло и какой вид дюбелей? Витрина тяжелая. Но насколько? Зависит от того, что в ней будет храниться. Витрина? Зачем вообще ему могла понадобиться витрина?
«Поднимешься…» Поверить не могу, что он приглашает меня к себе. По работе. Доверяет мне, думает, что я смогу ему помочь. А если это просто дурацкий розыгрыш? Стоит ли рисковать? «У тебя нет оправданий, но ты все равно не живешь», – сказала мне недавно синьора Далия. Я перечитываю свой ответ – впрочем, не так уж он и плох. Он настоящий. Мой. Я делаю глубокий вдох, размышляю.
Наконец переворачиваю карточку и добавляю:
…но, может быть, лучше притянуть к себе жизнь.
Или повесить витрину.
Скоро зайду.
27
– Ку-ку! Можно?
Я вздрагиваю, испугавшись неожиданного голоса из-за спины. Оборачиваюсь и вижу Присциллу, которая только что бросила на пол посреди магазина целый пакет одежды.
– Делай с этим все что душе угодно!
– Ты моя спасительница, спасибо тебе.
Сегодня суббота, и я так волнуюсь, что даже забываю спросить у нее, как дела. План у меня такой: починить как можно больше вещей, чтобы магазин предстал завтра перед Маргарет в своем лучшем виде и мы убедили ее его выкупить.
– Bonjour![37] – здоровается с нами Аделаида, показавшаяся на пороге. На ней короткое белое платье с декольте в форме сердца и кроссовки цвета фуксии. Она машет нам рукой, а затем спрашивает у Присциллы: – Ты хозяйка Сахарка?
Присцилла кивает.
– Он сейчас у парикмахера… Стрижется чаще, чем я!
Аделаида с беспокойством оглядывается вокруг.
– Похоже, дел еще невпроворот, – говорит она, засучивая воображаемые рукава. – Какой у нас план?
Арья повторяет за мамой.
– Порвать на тряпки эти старые футболки и помыть, починить, навощить всю деревянную мебель, которая тут есть, – объясняю я, показывая сначала на мешок с пожитками бывшего мужа Присциллы, а потом на рояль, сервант, столики, стулья и табуретки.
Аделаида подходит к мешку и начинает раздавать футболки.
– Я надеялась, что мне перепадет отсюда что-нибудь для моих нарядов, но, пожалуй, спасибо, не надо, – смеется она.
Похоже, Присцилле тоже весело, не говоря уже о том, какое облегчение она испытала, избавившись от вещей мужа.
– Давай покажу, как надо, – говорю я Аделаиде, доставая из рюкзака ножницы. Я беру из кучи футболку и разрезаю ее поперек.
– Можно мне? – вдруг порывисто просит Присцилла.
– Располагайся. – Я протягиваю ей ножницы, будто волшебную палочку.
Присцилла хватает футболку бывшего мужа и принимается ее резать, сначала нерешительно, а потом все более уверенно.
– Господи, как же это приятно! Сплошное удовольствие! – повторяет она, глядя, как на пол сыплются обрывки ткани.
Арья сгребает тряпочки в кучу и, смеясь, подбрасывает их в воздух.
– Слушай… – смотрит на меня Присцилла, порезав все футболки. – Сегодня суббота, и у меня нет абсолютно никаких планов. Давай я останусь и помогу вам.
– Спасибо. Обычно никто об этом не задумывается, но, чтобы помочь человеку подняться, достаточно протянуть ему руку.
Арья поднимает руки:
– А у меня их целых две!
– Кстати говоря. – Я открываю рюкзак и протягиваю Присцилле подарок, который мне вручили в магазине постельного белья «Хулиган с 1987 года». – В качестве извинения за ущерб, причиненный тебе на днях.
– «Лучшее еще впереди», – читает она, держа полотенце перед глазами. – Спасибо большое, не стоило. Это действительно… замечательная идея.
Не знаю, имеет ли она в виду сам подарок или вышитую на полотенце фразу.
– Что это у вас тут, собрание виндзорских проказниц?[38]
Я поднимаю глаза от крышки рояля, которую заканчиваю натирать воском. Шерсть-С-Примесью-Шелка стоит, прислонившись к дверному косяку, в дизайнерском костюме, на высоких шпильках, с папкой под мышкой и еле заметной улыбкой на лице. Я не слышала, как она вошла.
Я вдруг замечаю, что мы застыли будто посреди танца. Выполняя мои распоряжения, Арья протирала влажной тряпкой миниатюрный венский стул, Присцилла опускала ткань в смесь оливкового масла, спирта и лимонного сока, чтобы придать блеск столешнице большого журнального столика, Аделаида проводила огарком свечи по краям ящичков серванта, чтобы они лучше выдвигались.
Шерсть-С-Примесью-Шелка сегодня пришла с распущенными волосами, а не собрала их ободком, как обычно. От этого создается впечатление, будто она спешит или что-то забыла. Похоже, у нее хорошее настроение и она в предвкушении чего-то нового.
– Если хочешь присоединиться… – предлагаю я, поднимая пропитанную воском тряпочку.
– Звучит заманчиво, но… нет. Спасибо, – насмешливо улыбаясь, отказывается она. – Обо всей этой черной работе я не хочу ничего знать, понятно? Но чем раньше вы закончите, тем лучше, а я просто закрою на это глаза.
– На горизонте замелькали предложения?
– Мы готовимся получить целых два.
– Как так?! – вырывается у меня.
– Что фастфуд, что твой приятель настроены весьма решительно. Мы ждем от них официальных предложений.
Фастфуд не отказался? Табачник не сдается? Этого следовало ожидать – конечно же, мое невиданное счастье оказалось мимолетным. Из некоторых тюрем не сбежать, особенно когда собственными руками выковал решетки…
– Гея! – зовет меня голос за спиной. – Эудженио мне сказал, что ты будешь здесь. Я пыталась до тебя дозвониться…