Я представляю Энцо здоровым парнем с усами и в круглых очках, который прямо сидит на велосипеде и везет на багажнике рис, молоко и девушку с платочком на голове.
Далия наливает себе еще ликера, но не выпивает одним глотком.
– Ладно, расскажи мне что-нибудь хорошее.
– Нам повезло, – объявляю я. – У меня прекрасные новости! Вы готовы?
– В мои годы человек готов ко всему и не готов ни к чему, – отвечает она, промокая платочком уголки глаз.
– Уверены? Завтра в «Новый мир» приезжает Маргарет!
– Мамочки родные! – Она хватается за сердце. – Такой новости я точно не ожидала.
– У нас получилось до нее дозвониться, и она согласилась приехать. Вам тоже надо прийти с ней познакомиться.
– Мне?
– Она будет в магазине к пяти, – улыбаюсь я. – Увидимся там. Сделайте это ради меня, если не хотите для себя, – добавляю я перед тем, как встать и прополоскать свою рюмку в раковине.
– Нет, – качает она головой. – Я не приду. Не могу…
Я подхожу к входной двери, открываю ее, но оборачиваюсь и говорю:
– Приходите, такая возможность выпадает раз в жизни.
Она вздыхает и снова качает головой.
– Любая возможность выпадает раз в жизни, иначе она бы не называлась возможностью.
Она машет мне рукой на прощание, а я всем своим существом надеюсь, что она передумает.
29
Он дома. Я слышу, как он ходит туда-сюда и что-то двигает по полу. Может, витрину? «Скоро зайду», – написала я в записке, которую вчера вечером просунула ему под дверь. Я наклоняюсь, чтобы достать из металлического шкафчика в кабинете-мастерской чемоданчик с дрелью. Подняться и позвонить в звонок в семь часов вечера – не слишком ли это скоро? С другой стороны, на заказ клиента ты либо приходишь сразу, либо опаздываешь, а он для меня сейчас не кто иной, как клиент.
– Это работа, – говорю я себе, подтягивая ослабившиеся подтяжки комбинезона.
Мельком взглядываю на свое отражение в зеркале ванной. Пучок, в который я собрала волосы, разваливается, но, даже если я его переделаю, вряд ли это как-то улучшит ситуацию. Оставлю так. Не хочу выглядеть так, будто я полчаса к нему собиралась. Чтобы просто повесить витрину. Это было бы смешно.
Я умываюсь кусочком мыла с ароматом розы. Натираю зубы листиком мяты, полощу рот. Выдавливаю из себя улыбку. Может, я себе и не нравлюсь, но от этого факта ничего не изменится: я такая, как есть. Если бы я хотела что-то в себе исправить, исправила бы все, так что, наверное, нет смысла и начинать. Это просто работа, это просто работа, это просто работа…
Я беру чемоданчик с дрелью, делаю глубокий вдох и поднимаюсь на этаж выше.
Я, как обычно, стучу. Звонок создает впечатление чего-то срочного, влечет за собой ощущение неотвратимости плохих новостей. Стук кажется мне более спокойным. Стучат обычно соседи, близкие люди, те, кто никуда не торопится. Кто пришел за солью, угостить пирогом или максимум – попросить об одолжении.
С первого раза почти никто никогда не открывает, это и хорошо, дает мне время подготовиться. На самом деле я и не хочу, чтобы мне открыли с первого раза. Да и со второго тоже. На третий я уже начинаю подумывать о том, чтобы развернуться и уйти. А на четвертый, когда я уже более-менее готова, из-за двери обычно доносится слегка неуверенное: «Кто там?»
Но сегодня все идет не по плану. Не успеваю я постучать в первый раз, как дверь тут же распахивается, будто только меня тут и ждали, и отправляет меня прямиком в пропасть. Именно тогда, когда мне действительно нужно было подготовиться.
На пороге появляется высокий молодой человек в абсолютно черной толстовке (даже не нужно, чтобы он поворачивался ко мне спиной, я и без того знаю, что сзади написано «Дождь не может лить вечно») и в джинсах. Босиком.
На первый взгляд он не красавец. Не Кэри Грант или Пол Ньюман, фильмы с которыми нам показывала мама. Но, присмотревшись, начинаешь замечать в его чертах какое-то варварское очарование. Крупный нос, высокий лоб, огромные глаза, пухлые губы – все в его лице непропорционально большое, будто он сошел с детского рисунка. Он тоже меня рассматривает, с каким-то легким изумлением, и у меня создается впечатление, что он тоже волнуется.
Вот он, мой сосед. Ночной топотун, автор записочек, переносчик коробок. Я стою перед ним, как дорожный знак, и понятия не имею, что говорить.
– Ты, наверное…
– Это я.
– Проходи, – едва уловимо улыбается он.
Может, ему показался смешным мой голос или моя походка? Чувствую себя неловко. Должна ли я счесть это за оскорбление? По рукам проходит дрожь, но я пытаюсь не обращать на это внимания. Сейчас я увижу квартиру, которую уже много дней себе представляла, следя за траекториями его движений и доносящимся звукам. Прохожу за ним внутрь. Он уверенно ступает по каменному полу коридора. Теперь я понимаю, почему я так хорошо слышу его снизу. Его ноги так бухают по полу, что удивительно, как на нем не отпечатываются следы. Два старинных бра из матового стекла наполняют длинное и узкое помещение холодным мерцающим светом. Лампочки вот-вот перегорят, бог знает, сколько им лет, но я не решаюсь спросить.
Гостиная обставлена довольно просто, без роскоши. Некоторым вещам на вид лет пятьдесят, как, например, висящей на потолке люстре из муранского стекла, а остальные – диван, журнальный столик и письменный стол – дешевые и безликие, какими обычно обставляют квартиры, которые сдают студентам в аренду.
Вместо разбросанных по полу носков, коробок из-под пиццы и пепельниц, из которых вываливаются окурки, квартира вся завалена непонятными вещами и инструментами: картотеками, учебниками, стамесками, щетками всевозможных размеров, – и в ней стоит стойкий запах клея. Я пытаюсь скрыть свое недоумение, но получается у меня плохо.
Сосед делает неопределенный жест, как бы извиняясь за беспорядок. У него длинные, сильные, слегка загорелые пальцы.
Я улыбаюсь:
– А кто-то мою квартиру называет гаражом.
– Значит, моя – это лаборатория.
Среди кучи вещей на столе мне удается различить какие-то камушки и кисточки, но я стараюсь не останавливать ни на чем взгляд, чтобы он не подумал, что я люблю лезть не в свое дело.
– Покажу тебе витрину… – говорит он, втаскивая в центр комнаты стеклянный саркофаг со множеством отделений. – Хочу повесить на стену, – неуверенно произносит он. – Выдержит, как думаешь?
Интересно, что он собирается в такой витрине хранить, что подразумевает под лабораторией и как со всем этим связан запах клея?
Я стучу по стене, на которую он мне указал.
– Несущая.
– Это хорошо?
– Для тебя хорошо, для меня отвратительно.
Он радостно хлопает глазами.
– То есть?
– Витрину-то повесить я могу, но разобью себе дрелью все руки.
– Не хотелось бы, чтобы твои руки остались на моей совести.
– Да ладно, они и не такое выдерживали.
Я изо всех сил пытаюсь не делать вид, что у меня нет рук, и не прятать их за спиной.
– Спасибо, ты меня правда этим очень выручишь, мне такие вещи не поддаются.
– Когда-то для этого были мужья. А теперь есть я.
Он смеется.
– Видимо, в те времена я сама была бы мужем.
Он опускает глаза и какое-то время стоит, уставившись на свои босые ноги. Потом замечает, что я рассматриваю стоящую на столе фотографию, на которой изображено голубое озеро на фоне пустынного пейзажа.
– Ты знаешь Куатро-Сьенегас? – спрашивает он.
– Кажется, нет…
– Когда-то это были четыре больших озера, а сейчас от них осталось только двести голубых луж посреди пустынной мексиканской долины. – Он размашистым движением сгребает со стола фотографию, чтобы показать мне ее поближе. – Это одна из самых первых экосистем Земли. Некоторые из живущих там бактерий – самые древние наблюдаемые существа в наше время. Именно эти бактерии научились превращать углекислый газ в кислород и поменяли цвет нашей атмосферы с оранжевого на голубой.
– Pale blue dot.
– Ты знаешь эту фотографию?!
– Вид на Землю с «Вояджера-1». Голубая точка в космическом вакууме.
В выражении крупных черт его лица читается удивление. Он смотрит на меня так, что я потихоньку впадаю в ступор, хоть и пытаюсь сохранять спокойствие.
– Хочешь узнать, чем закончилась эта история? – спрашивает он.
– Она закончилась?
Он кивает, но, судя по его мрачному взгляду, конец у нее невеселый.
– Эти бактерии, живущие на нашей планете уже несколько сотен миллионов лет, пережили все виды изменения климата и пять массовых вымираний, но оказались не способны выстоять перед человеком. – Он ставит фотографию на место. – Люди стали нещадно перекачивать воду из Куатро-Сьенегас для полива плантаций лекарственных растений и для разведения скота. За последние сто лет мы осушили девяносто процентов объема этих озер. Для планеты это влечет катастрофические последствия, и мы уже очень близки к точке невозврата.
Он проводит рукой по волосам. Я пытаюсь незаметно за ним наблюдать. «Вот, значит, какие мысли не дают ему спать по ночам», – думаю я про себя с неожиданным чувством причастности, нежности и недоумения.
– Когда же мы наконец поймем, что мы все – часть одного целого, одной системы, – вздыхает он, – часть хрупкого, но совершенного механизма? У всего на свете есть в этом мире своя роль. Дыхание планеты – это наше дыхание.
Чувствую, что он ждет от меня ответа.
– Я почти никогда не хожу в супермаркеты.
Вот так сказала, молодец.
Он вопросительно на меня смотрит.
– Я имею в виду… что не верю в покупку вещей. В смысле – купить и выбросить… – Я делаю глубокий вдох, пытаясь взять нужный темп. – Каждый может внести свой вклад, достаточно ограничиться… достаточно… сотрудничать друг с другом. Я верю в циркулярную экономику района.
Он обводит меня взглядом, просит объяснить ему, как она работает. Я пытаюсь сделать это, используя как можно меньше слов. Кажется, он понимает сразу, еще до того, как я начинаю рассказывать. И одобряет.