– Я не помню, когда уехала тетя Дороти: я тогда была слишком маленькой. Она, по сути, меня никогда и не знала. До нас периодически доходили слухи, что она разорена, что у нее никого нет, что она так и не смогла устроиться в жизни… и наконец, что она открыла комиссионку на окраине то ли Рима, то ли Милана.
Ни у кого из нас нет сил ни отвечать что-либо, ни выражать досаду. Мы ставим на стол свои чашки, утратив всякое желание пить чай.
– Когда мне сообщили, что она завещала мне этот магазинчик на юге Милана, я не захотела его принимать. Решила, что на нем наверняка висит куча долгов, и вообще неизвестно, какие там могут быть подводные камни. Вот почему я отказалась, даже не посмотрев на него, не разузнав о нем и вообще не особенно об этом задумываясь. Конечно, теперь, когда я сюда приехала, я вижу, что это чудеснейшее место, обустроенное энергичной, горящей своим делом женщиной. – Она улыбается нам. – Я очень тронута, что обитель моей тети вам так дорога. Что вы хотите спасти ее любой ценой. Я очень тронута, что вы мне позвонили.
Я смотрю на Анджелину, Аделаиду, Арью и Присциллу, которые, выпрямившись, сидят на обшитых парчой креслах. Перед ними стоят изящные чашки, над которыми еще поднимается пар, блюдца, на которых лежат нетронутые кусочки торта, и мне поневоле становится стыдно за нашу наивность.
Маргарет отпивает из чашечки глоток чая, хотя видно, что делает она это нехотя, и вдруг спрашивает:
– А у вас не найдется капельки виски для вкуса?
– Сбегаю в «Ничто», принесу! – восклицает Анджелина, мгновенно вскочив на ноги.
Мы молча ждем, пока она вернется. Минуты тянутся, и я вожу глазами по комнате, пытаясь не пересекаться взглядом с остальными. Зачем Дороти писала письма дочери, которой у нее не было? Отчего чувствовала эту потребность? Может быть, все эти предметы «Нового мира» нужны были ей, чтобы заполнить бездонную пустоту в ее сердце?
Мы с облегчением встречаем вернувшуюся Анджелину.
– Я понимаю и уважаю то, что построила моя тетя, – продолжает Маргарет, сделав глоток чая с виски, и я боюсь, что догадалась, к чему она клонит. – Но, к сожалению, я ничего не могу для вас сделать, – заключает она.
Я сжимаю в кармане глиняного гуся. Меня просто убивает хладнокровие Маргарет. Еще несколько минут назад я гордилась этим местом, а сейчас я вижу в нем только старый магазин, который, пусть и значил для кого-то многое в прошлом, сейчас не значит ровным счетом ничего.
Допив свой чай, Маргарет ставит чашку на столик. По комнате эхом разносится звон фарфора. Я представляю, как он прокатывается через улицу и разлетается по всему району.
– Почему бы вам его не купить? – спрашивает она с такой простотой, что волей-неволей начинаешь верить в ее искренность. – Вы молоды, горите общим проектом.
Нам? Купить магазин? Без гроша в кармане, каждая со своими проблемами…
У Аделаиды уже нет сил переводить наши жалкие ответы.
К глазам подступают слезы, но мне удается сдержать их. Я вспоминаю о синьоре Далии и говорю себе, что, пожалуй, даже лучше, что она не пришла. Избавила себя от разочарования.
– Что ж, так или иначе, я хотела передать вам вот это, – говорю я, протягивая Маргарет письма ее тети. Уже не как искорку, которая разожгла бы ее энтузиазм, а как некое подобие утешительного приза.
Маргарет с благодарностью их принимает.
– Прошу прощения, но мне нужно спешить на самолет.
Не передать словами, с какой надеждой я смотрю ей вслед и жду, что она обернется, скажет, что передумала. Она ступает неспешно, стуча тросточкой по асфальту, удаляется шаг за шагом. Четыре метра, три, два… Она подходит к машине, водитель открывает ей дверь и помогает сесть. Автомобиль скрывается в конце улицы. Маргарет сделала выбор. Маргарет не ее дочь. Маргарет уехала.
– Вы что, привидение увидели?
Ничего не подозревая о нашей встрече, Шерсть-
С-Примесью-Шелка врывается в магазин, как всегда, в своей торопливой манере, будто мысленно уже бежит в следующее место в ее списке. В одной руке у нее телефон, в другой – сумка.
Я пожимаю плечами.
– В этом магазине их по пять штук на квадратный метр.
– Будь добра, постарайся не рассказывать об этом покупателям! – отвечает она, вся сияя. – Кстати, у меня отличные новости. Учитывая, что мы получили больше одного предложения, мы решили устроить торги. Частный аукцион. Это новый способ поднять цену. Предложения будут подаваться в закрытых конвертах, а вскрытие пройдет через две недели в агентстве напротив конторы нотариуса. Как раз успеем за это время распродать этот хлам и полностью освободить помещение. А потом – здравствуй, новая жизнь.
31
У других будущее было прекрасным, я знала это из книжек. Они жили, не задумываясь о нем, пока судьба не подавала им знак – как когда находишь тропинку в дремучем лесу. «Сюда!» – шептала им жизнь. И они шли по указанному пути, пока не оказывались юристами, врачами, учеными, преподавателями, медсестрами, поварами, водителями, портными, жонглерами… Свободными в этом мире.
Мое же будущее уже было начертано, и было оно простым: я останусь в Крепости навечно. Так решил мой отец, и по-своему это даже успокаивало: мне не нужно было рисковать и терпеть неудачи, испытывать одиночество и быть раздавленной обстоятельствами. Как сейчас.
Меня подготовили к чрезвычайным ситуациям и глобальным катастрофам, но не к поражениям такого рода: личные проблемы не входили в планы.
Я совершенно не знаю, как реагировать. Не знаю, что делать. Авантюре с магазином пришел конец. Мы могли чего-то добиться, но вернулись к разбитому корыту. Все эти волшебные вещи выбросят или в лучшем случае распродадут, магазин превратится в игорное заведение или в забегаловку с дешевыми гамбургерами. В место, которое будет вытягивать из людей деньги и душу, не предлагая ничего взамен.
Я надеваю самую мягкую свою пижаму, набираю в бутылку воды из-под крана, закрываю входную дверь на несколько оборотов. Отправляю Анджелине сообщение, что не смогу сегодня посидеть с Эудженио, потому что плохо себя чувствую, и выключаю телефон. Я уже больше года этого не делала, но кому будет приятно общаться со мной в таком состоянии?
Я плетусь к кровати с коробкой печенья «Роял Данск», которую мне подарила на Рождество жена Я-На-Вас-В-Суд-Подам. Согревающий запах кокоса и масла переносит меня в детство, когда мама покупала их себе на день рождения. Папа ей разрешал, потому что это был ее праздник. Наверное, в глубине души я знала: стоит только приоткрыть крышку, и я снова стану маленькой. Именно поэтому я несколько месяцев прятала коробку за диваном. Я вижу, как мы снова сидим все вместе, собравшись у камина в момент общей радости, пока на улице идет дождь. В такие минуты я по-настоящему верила, что у нас есть все, чтобы жить вдали от всего мира, и что будущее мое только здесь, с ними.
Укрывшись одеялом, с коробкой «Роял Данск» в руках, я испытываю похожее чувство. Если меня никто не видит, значит, я не существую. Запасов еды мне хватит на несколько недель, проведу это время, стараясь забыть о случившемся, а те немногие, кто меня знает, как раз успеют забыть меня.
– Привет, – шепчу я печеньям, снимая крышку. Из всех «Роял Данск» мне больше всех нравятся те, что с дырочкой. – Начну-ка я с вас, – говорю я им, прежде чем пуститься перебирать в голове всю вереницу разочарований последних дней.
Не успеваю я опомниться, как семь штук уже съедено. На тумбочке возвышается стопка сложенных одна в другую бумажных формочек. В кукольном домике Арьи из них можно будет сделать подносы, люльки и столики. Кукольный домик! Как раз будет время его закончить. Оставлю его у них рядом с дверью как-нибудь ночью, а внутрь посажу двух кукол, которых нашла на улице. Отмою их и причешу. Будет приятный сюрприз. Хоть кого-нибудь на этом свете заставлю улыбнуться.
Настенные часы показывают девять, но зачем, если подумать, я вообще на них смотрю? Время мое обернулось спиралью, ждать мне больше нечего. Только я успеваю поднести к зубам печенье-кренделек, как раздается стук в дверь. Два удара, пауза. Три удара.
– Гея?
Голос Аделаиды.
– Ты тут?
Мне, конечно, приятно, что меня кто-то ищет, но нужно гнать от себя это чувство: если я ему поддамся, значит, я слаба. Я решила бежать от этого мира, порвать со всем и со всеми… Я заставляю себя продолжать жевать и подавляю желание побежать и открыть дверь. «Это печенье хрустит сильнее, чем остальные», – говорю я себе, пытаясь сосредоточиться на нежном маслянистом вкусе.
– Гея! – Голос Аделаиды звучит почти встревоженно. – Гея, ты дома?
Я замечаю, что у меня в комнате горит свет. Интересно, заметила ли она его со двора? В любом случае я могла убежать на срочный вызов или заснуть и забыть его выключить. Снова тишина. Жду.
Чего я жду? Похоже, Аделаида ушла. Чувствую, как внутри у меня все сжимается. А что ей оставалось делать? Это я ей не открыла. Пути наши разошлись, нет у нас больше совместного проекта. И не осталось ничего, что бы нас с ней, таких разных, могло связать.
Я тихонько спрыгиваю с кровати, стараясь не шуметь, как во время ночных учений с отцом. Он был уверен: как только случится катастрофа, люди сразу разведают, что у нас есть еда, обогрев, средства связи, надежное убежище, необходимые для выживания инструменты, и нападут на нас. Так что в последние годы моей жизни там он по крайней мере раз в месяц проводил учения, на которых мы тренировались передвигаться по дому в абсолютной ночной темноте, не издавая ни звука.
Я открываю на кухне самый высокий шкафчик, достаю оттуда бутылку «Сан-Коломбано», открываю ее и беру с собой в комнату. Прикладываюсь губами к горлу и, отрываясь, только чтобы сделать вдох, не останавливаюсь, пока не выпиваю половину. Затем выключаю свет, подхожу к кровати, ложусь на спину и смотрю в потолок, изрезанный полосками света, сочащегося из окна.
Я закрываю и открываю глаза. Свет рисует на потолке узоры, они сливаются друг с другом и снова расходятся, ни на секунду не удерживая форму. Я бы осталась лежать так навечно, элементарной частицей, оторванной от материи и блуждающей в бесконечном пространстве. Я представляю, как поднимаюсь в воздух, улетаю все выше и выше, за нашу голубую атмосферу, ставшую таковой трудами бактерий из Куатро-Сьенегас, пока Земля не становится для меня просто размытой маленькой точкой. Улетаю еще дальше, наблюдая, как она исчезает. Парю в первозданной тьме.