– Они уже просто обязаны одобрить мне этот кредит! Всем, мать его, кредиты выдают, даже ворам! Все бумаги у меня в порядке! – орет он в телефон. – Нет, я сказал уже, что подал все документы. Да что ж, твою мать, еще нужно-то? Меня вся эта ситуация уже заколебала, и ты в курсе, что бывает, когда…
Не знаю, в курсе ли его собеседник, что бывает, но я могу себе это представить. Следя за ним краем глаза, я замечаю, как он нагибается, чтобы что-то поднять. Хмурит брови. Меня бросает в пот: это одна из моих записок про краудфандинг. Похоже, выпала из кармана.
Закончив читать, он устремляет злобный взгляд на магазин и еще более злобный – на меня. Я принимаюсь отчаянно тереть, делая вид, что сражаюсь с особенно стойким пятном.
– «Ай!» – сказала бы дверь.
Я тут же узнаю голос Шерсти-С-Примесью-Шелка и оборачиваюсь.
– Красота требует жертв.
Вид у Шерсти-С-Примесью-Шелка задумчивый, никогда ее такой не видела. Я спрашиваю, не против ли она, если я вытру дверь, прежде чем мы ее поднимем.
– Сделаем ей укладку или оставим как есть? – шутит она, но каким-то подавленным голосом.
Дождавшись, пока я закончу, она делает шаг назад.
– Ради бога, подними сама, – говорит она. – Полный пакет услуг.
Я вспоминаю, что вчера у нее был обед с отцом. Спрашиваю, нашли ли они в итоге место в этом районе.
Она качает головой.
– Мы с отцом встретились в центре, но знаешь что? Мы прекрасно могли бы пообедать и поке, свесив ножки в Навильо.
Я не понимаю, к чему она клонит.
– Посидеть у Навильо – всегда идея хорошая.
– Но не когда твой отец должен торжественно передать тебе управление агентством, а сам дает задний ход. – Она кладет на сервант конверт с документами и закрывает дверь магазина. – Продажей этого магазина я должна была доказать ему свою значимость. Но, по всей видимости, этого недостаточно.
– Но ведь ты еще даже его не продала.
– Вот именно. Плохо справилась с заданием. Он говорит, что всему виной мои женские слабости, вещи, которые мне вздумалось починить, и так далее и тому подобное…
От дерзкого и бойкого вида Шерсти-С-Примесью-Шелка не осталось и следа. Кажется, она совсем пала духом, и я ее понимаю. Я чувствовала то же самое, когда отвечала неправильно на вопросы о Ноевом ковчеге.
– Что ж, я тебе представилась… а ты мне еще нет. Как тебя зовут? – спрашиваю я, делая последний шаг и преодолевая расстояние, которое нас разделяет.
– Беатриче.
– Беатриче! Как…
– Муза Данте и бла-бла-бла.
– Вообще-то я подумала о «Много шума из ничего». Та Беатриче считается самой первой феминисткой.
– Подумать только.
– Да, в комедиях Шекспира встречаются не только кумушки! – говорю я с улыбкой.
– С этим знанием мне определенно заживется лучше, – подшучивает она.
– А знаешь, от чего тебе действительно заживется лучше? Табачник сто процентов подаст свое предложение. Я только что слышала, как он говорил по телефону.
Она фыркает.
– Да все равно. Мой отец считает, что я еще не готова брать на себя управление делами и, скорее всего, не буду готова никогда. Так что будет лучше, если я устроюсь в какой-нибудь офис и забуду про это, потому что бизнесвумен из меня никудышная.
– Очень жаль, что твой отец так думает. Как по мне, он сильно ошибается. И… прости, что я вмешалась в твои дела, – неожиданно для себя выпаливаю я.
Она взмахивает рукой. Похоже, что она сейчас заплачет.
– Против изящных искусств не попрешь.
– Мой отец очень хотел, чтобы я… продолжила участвовать в его деле, – признаюсь я. – Сын это будет делать или дочь, ему было неважно. Но я ушла. – Я нащупываю конверт в боковом кармане комбинезона. – Я написала ему письмо, в котором прошу о перемирии. У меня ушло на него пять лет.
Я спрашиваю себя, когда я успела перейти этот порог откровенности. Это все, чтобы она почувствовала, что ее понимают.
– Я хочу его отправить, но каждый раз говорю себе: если он ни разу не пытался со мной связаться, какое ему вообще до меня дело?
– Если он не берет меня с ним работать, какое ему вообще до меня дело?
Мы переглядываемся.
– Отправь его, – наконец произносит она.
Я представляю, как мой отец открывает почтовый ящик в конце дорожки. Он делал это каждую неделю просто на всякий случай. В Крепость почти никогда не приходила почта, разве что кто-то совсем отчаянный бросал в ящик пару рекламных листовок. Но ящик мог покоситься или заржаветь, так что отец всегда ходил его проверять.
Я представляю, как он подозрительно рассматривает конверт, недоумевая и не понимая, что с ним делать. Есть два варианта: можно оставить его в ящике, выбросить, сжечь или взять его в руки и рассмотреть поближе. Хватит ли ему смелости его открыть? Дойдет ли он до конца, если все-таки решится прочитать письмо?
Я представляю, как он стоит на дорожке в своих ботинках, крепкий, здоровый, с длинной бородой и маленькими усталыми глазами, от которых глубокими бороздками расходятся в стороны морщины, и смотрит на строки, которые я написала перьевой ручкой на бумаге с жирафами – из Милана, из дома бабушки. Из внешнего мира.
Я представляю, как он сильными своими руками держит перед собой листочек, стараясь не сжимать его слишком крепко, чтобы не испачкать, но все равно оставляет на краях пару черных отпечатков. Я представляю, как он трясет головой, проклинает письмо и сминает его, а потом перематываю пленку назад и вижу, как слеза стекает у него по щеке и, намочив бороду, соскальзывает на клетчатый воротник.
Скучает ли он по мне так же, как я по нему?
– А вот и веселые кумушки, – прерывая ход моих мыслей, замечает Беатриче. Она показывает большим пальцем в окно, себе за спину.
Я так резко бросаюсь к входу, что кружится голова. Снаружи действительно стоят Арья и Аделаида. Последняя, вся сияя, прямо с порога заявляет:
– А у нас первые пожертвования!
Не обращая внимания на присутствие Беатриче, она сообщает, что наше объявление набрало уже больше двадцати просмотров и два человека даже прислали деньги. Пятьдесят и двадцать евро. Видя мое разочарование, она поднимает указательный палец.
– Прошел всего час. Мы собрали семьдесят евро только за первый час…
Беатриче переводит взгляд с меня на Аделаиду и обратно, будто наблюдая, как марсиане играют в пинг-понг.
– Мы организовали краудфандинг, – объясняет наконец Аделаида.
– Только этого не хватало! – закрывает лицо рукой Беатриче.
– Мы не собираемся тебе мешать – просто хотим по всем правилам поучаствовать в аукционе.
– Вы сумасшедшие.
Беатриче произносит эту фразу тоном человека, делающего комплимент.
Аделаида поворачивается в мою сторону:
– Гея, все под контролем. Идея сработает.
Ее уверенность вселяет в меня надежду.
– Настало время фотографий, – объявляет она, доставая из кармана телефон.
Арья оживляется:
– Фотографии, фотографии! Мама, давай я тебе помогу.
Аделаида фотографирует вещи и сам магазин со всех возможных ракурсов («Из-за света!»). Я восхищаюсь ее решительностью и энергией, с которой она бегает по магазину. Вспоминаю о человеке, который подрезал ей крылья. Она бросается в жизнь с головой, чтобы больше не чувствовать себя в клетке? Иначе откуда такая изумительная легкость?
Она бы точно понравилась Дороти. Они бы часами болтали с ней, сидя в обшитых парчой креслах, на что у меня в жизни не хватило бы сил. Если бы в тот день она пришла сюда со мной, я уверена, она сразу дала бы погадать себе на Таро и даже принялась бы раздавать любовные советы тому пареньку.
А сейчас она может кого угодно заставить примерить свои невероятные платья и даже угадать, какая богиня живет в каждом входящем человеке. Я вижу, как она выглядывает из-за ширмы с облаком амарантового тюля в руках и говорит: «Люди восхитительны».
– Подойди сюда, Гея, сделай вид, что чинишь статуэтки…
– Ну Аделаида…
Я собираюсь воспротивиться: меня никто никогда не фотографировал, и мне кажется, что сейчас не лучшее время начинать, а тем более позировать, – но она уже вложила мне в руку одну из моих китайских фарфоровых статуэток. Я опускаю глаза, чтобы скрыться от объектива.
– Великолепно, – комментирует она, делая несколько фотографий подряд. – Я чую попутный ветер.
Закончив фотографировать, она торопливо меня обнимает.
– Побегу на работу. А ты – в детский садик, – добавляет она, обращаясь к дочке. – Тяжела жизнь того, кто борется за свое будущее.
Провожая ее взглядом, Беатриче вздыхает.
– Я не знаю, кем работает ее отец, но, если бы у него был бизнес, уверена, он бы с удовольствием ей его передал.
40
Беатриче уже два часа ходит туда-сюда по магазину, пока я привожу в порядок сундук. Она все еще злится на своего отца. Униженный человек – это потерянный человек. Мир должен остановиться и посмотреть на нее, увидеть ее, утешить ее. Я бы с радостью сделала это сама, но не знаю, чем ей может помочь мой опыт.
Я окидываю взглядом турецкий сундук, которым занимаюсь: к нему вернулся прежний блеск, хотя некоторые пятна еще бросаются в глаза. Вероятно, они образовались в результате случайного воздействия источника тепла. Но они даже придают ему особую притягательность.
Беатриче резко оборачивается.
– Слушай, похоже, ты меня заразила.
– В смысле?
– Мне вдруг пришла в голову одна безумная идея. Я уже два часа не могу выбросить ее из головы, так почему бы не осуществить? Сделку с магазином, хочет того мой отец или нет, в любом случае буду проводить я. Помещения, как правило, продаются пустыми, без всякой обстановки, – значит, вещи, которые здесь находятся, принадлежат мне. Ну так вот, я вам их уступаю. Выставляйте их на продажу. Если прибавить вырученные с них деньги к краудфандингу, то у вас получится выкупить магазин. А если нет – поделим прибыль.
– Ты сейчас серьезно?
– Я сегодня перестала играть роль серьезного человека и стала им.