И снова я пользуюсь военной терминологией, я – пацифистка двадцати семи лет. Смешно. Но мне она досталась по наследству, а от наследства отречься бывает тяжело. Нередко на это уходит целая жизнь, а иногда и жизни оказывается мало.
Первые часы – самые трудные. Мы чувствуем себя оскверненными, как и все эти вещи, которые и без того столько лет томились здесь в одиночестве, а теперь на них посягнула жестокая рука человека, не испытывающего к ним ничего, кроме брезгливости. Но все же мы теперь знаем, что мы не единственные, кто верит в это место и в будущее, которое может его ожидать. Мы повторяем это себе, подметая пол, скобля потолок и очищая мебель. Анджелина принесла нам собственноручно приготовленную гуманитарную помощь и стопку газет, которую в «Ничто» оставила мировая судья. Она мне рассказала, что та перед уходом каждый день оставляет на столике по газете. От этой новости мне становится грустно: я так забегалась, что, за исключением вчерашнего вечера, совсем перестала приносить ей стихи. Я достаю из переднего кармана комбинезона «Волшебника страны Оз», потрепанного и исчерканного карандашом, отдаю его Анджелине и прошу незаметно подложить его сегодня ей на столик. Пусть будет ей хоть что-нибудь почитать, пока я не вернусь в свой привычный ритм.
Натирать гладкие поверхности газетами очень удобно, но только они неизбежно напоминают мне о том, что отец во многом был прав: наша планета висит на волоске и катастрофы стали в порядке вещей. Некоторые сценарии уже воплощаются в реальность. Натирая и полируя столы и окна, я думаю: находит ли папа утешение в том, что мир действительно катится именно туда, куда он предсказывал?
Беатриче в полнейшей ярости, требует принести ей голову врага. Я не призналась ей, что у меня есть запись с камеры, на которой видно, что это табачник. Боюсь, как бы она сразу не пошла с ней в полицию: это поставит крест на всей его жизни. Я видела его жену, осунувшуюся и бледную, и двух его дочек и не хочу, чтобы они платили за него эту цену. Мне кажется более мудрым донести до него, что у нас есть доказательства и что мы в любой момент можем предъявить их полиции.
К магазину потихоньку возвращается прежний лоск, и мы тоже начинаем чувствовать себя легче и увереннее. Нам нельзя сдаваться. Нельзя подводить тех, кто в нас верит. Мы не дадим себя запугать.
Аделаида приедет в агентство прямо из магазина, в котором работает. К счастью, аукцион начнется в час дня, как раз в обеденный перерыв, и ей не придется снова отпрашиваться – скорее всего, ее бы больше не отпустили. Придет и Присцилла.
Прежде чем отправиться на аукцион, я забежала к синьоре Далии, чтобы ввести ее в курс дела. Когда я сказала ей, что мы не собираемся сдаваться, она перекрестилась и протянула мне выцветший и потертый образок: епископ в красной мантии, в белых перчатках и в высоком головном уборе, украшенном разноцветными драгоценными камнями.
– Святой Амвросий[48], душа моя. Возьми, очень прошу.
Я выхожу из дома с Эудженио и Анджелиной. На мне, как всегда, комбинезон (с образком в переднем кармане) и ботинки, но вместо футболки на этот раз я надела рубашку Аделаиды. Она настояла, чтобы я оделась соответствующе, хотя и признала, что «мой обычный аутфит просто отпад, честно говоря».
Мы расхохотались. Она воспользовалась моментом и сказала, что мне не нужно каждый раз уточнять, что я говорю честно, ведь, пусть я чудачка и постоянно выдаю всякие странности, уж в искренности моей никто не усомнится. «И ты не должна, – добавляет она напоследок, – оправдываться за то, какая ты есть. Потому что ты совершенна и так». Я чувствую, что она давно уже хотела мне это сказать, и меня это так трогает, что я чуть не плачу. Оставьте себе эту вашу толпу, которая будет рукоплескать моим победам, – дайте мне человека, который будет болеть за меня, несмотря ни на что. Аделаида… шагом марш в мой Ноев ковчег!
Я не могла не взять с собой рюкзак с бутербродами, бутылкой воды, складным ножиком и бумажными платочками, но оставила дома изотермическое одеяло, сублимированную еду, походную плитку, фонарик на солнечных батарейках, компас и весь остальной арсенал, который еще несколько недель назад не раздумывая засунула бы в рюкзак.
Не скрою, отсутствие этих вещей вызывает у меня некоторое беспокойство. Вдруг мы не сможем вернуться, вдруг начнется ядерная война, вдруг меня похитят… Но я стараюсь мыслить рационально и говорю себе, что единственная катастрофа, которая действительно может произойти, – это если мы не выиграем аукцион. Плитка, компас и изотермическое одеяло вряд ли смогут что-то с этим сделать.
Анджелина тоже оделась сегодня элегантнее обычного: на ней легкая синяя блузка и бежевые брюки со стрелками, а еще кроссовки с мелкими блестками и позолоченными шнурками.
Мы почти добрались до окружной. Эудженио показывает рукой на остановку и сообщает, что «маршрутка» прибудет через семь минут. На телефоне у него приложение, через которое он отслеживает перемещение транспорта в реальном времени.
Сегодня Анджелина впервые видит его в форме водителя автобуса.
– Тебе идет, – признает она, заботливо поправляя ему галстук. – Вылитый англичанин.
Краснея, Эудженио гордо выпрямляет спину.
– Слава богу, хоть с отцом твоим не пересеклись, – добавляет она.
Район остался у нас за спиной. Анджелине удалось уговорить мужа раз в жизни отработать смену в «Ничто».
– Это вопрос жизни и смерти, говорю. Либо соглашайся – либо уходи.
– Представь, что с ним было бы, если бы он ушел, – отвечаю я. – Без тебя он протянет неделю максимум.
– Не преувеличивай, – говорит она смеясь. – Может, месяц…
Эудженио отходит от нас на несколько шагов, чтобы проверить расписание автобусов у остановки.
– Анджелина, – шепотом говорю я, – понимаю, это не мое дело, но я знаю, как важно для Эудженио, чтобы вы приняли его увлечение. Может, если ты поговоришь с его отцом…
Она вздыхает, как бы давая мне понять, что это долгий разговор, одна из тех ситуаций, которые практически невозможно понять снаружи. Я не хочу настаивать, ее ситуация один в один как у меня. Иногда нужно просто решиться и сказать, что ты не снаружи.
Движение на дороге оживленное, мы с Анджелиной едва друг друга слышим. Лето пришло без предупреждения.
В рубашке Аделаиды я чувствую себя как в клетке. Когда-то меня бы это тревожило: в случае нападения я бы не смогла себя защитить, – но сейчас я стараюсь сосредоточиться только на том, что происходит в реальности. «Я снова выбралась за пределы района», – говорю я себе, пока мы молча ждем наш автобус. В этот раз я решилась на это ради того, чтобы приехать в центр и поставить на карту все самое дорогое, что у меня есть. Я знаю, что рискую испытать разочарование, потерять веру в этот мир и начать смотреть на него как на место пустое, унылое и слишком для меня тесное. Но если для осуществления мечты нужно обязательно принять вероятность поражения, разве у меня есть выбор?
Из-за пробок поездка на автобусе превращается в пытку, в полосу препятствий со звуковым сопровождением в виде гудков и скрипа тормозов. В окне, как в замедленной съемке, проплывает город. Распродажи, магазины электроники, лавки деликатесов, прачечные самообслуживания, рестораны национальной кухни, магазины спортивных товаров, булочные, – а чем ближе к центру, тем больше стеклянных отелей, роскошных бутиков и домов с великолепными садами.
Наша остановка находится в центре красивого зеленого бульвара, на котором я успеваю заметить коктейль-бар, магазин керамики ручной работы и клинику эстетической хирургии. Кто угодно засомневался бы, что это все тот же город. Прохожие носят дорогую одежду и ходят с высоко поднятой головой, в отличие от нас троих, ступающих неуверенно, почти испуганно, и бог знает, какое впечатление мы производим на окружающих.
Эудженио подзывает меня и указывает мне на вычищенную до блеска витрину, на которой висят аккуратные объявления о продаже и аренде недвижимости с цветными фотографиями светлых помещений, и ни на одном, разумеется, не указана цена. За витриной я замечаю Беатриче, она разговаривает со своим отцом. Рядом с ними стоит еще какой-то мужчина в сером пиджаке. На Беатриче персиково-розовый брючный костюм и туфли на высоких каблуках. Она машет мне рукой. Выглядит она напряженной. Я поворачиваюсь к Эудженио и Анджелине, надеясь, что они меня как-то приободрят, но вместо этого обнаруживаю, что они тоже нервничают и боятся, да так, что вот-вот бросятся бежать.
– Ну что, – собирается с духом Анджелина, поправляя прическу и приглаживая блузку. – Вперед.
В эту минуту одновременно приезжают Аделаида на велосипеде и табачник на мопеде. Он спрыгивает на тротуар и бросает на нас из-под шлема нахальный взгляд. С надменным и насмешливым видом он расталкивает нас и заходит в агентство, а мы вчетвером остаемся стоять как вкопанные, будто нас заморозило порывом ледяного ветра.
– Вот это уверенность в себе, – процеживает Анджелина.
– Я подала заявление об уходе по собственному желанию, – со стеклянным взглядом произносит Аделаида. – Не знаю, я спустилась сегодня в склад, а за мной мой начальник. Стал руки распускать, будто невзначай. Сказал, что надо было идти к нему за подписью для отгулов, что я не имела права, что если не… Не знаю, если я не… Я будто очнулась от кошмара. Я сказала себе: я смогу. Я ухожу. Я впервые в жизни так поверила в себя. Но я только сейчас осознала, что «Новый мир» еще не наш и что, возможно, он нашим никогда и не будет. Что я сделала глупость, что у меня есть Арья и что…
– Не переживай, мы выиграем, – успокаиваю ее я, совершенно не будучи в этом уверена. – Ты поступила смело, я бы вряд ли смогла на такое решиться.
Она мне улыбается.
– Мне стало немного легче.
Табачник уже пристроился к компании и разговаривает с отцом Беатриче. Он тоже похож на рыбу, которую вынули из воды, но только мы шпроты, а он пиранья. Я говорю себе, что его предложение может и не дотянуть до нашего. Благодаря пожертвованиям Маргарет и читателей той журналистки с красными дредами мы набрали даже больше, чем требовалось. Я оглядываюсь по сторонам, ища глазами Присциллу.