– Чуть не забыла! – неожиданно восклицает моя подруга. Она бежит в свою комнату и через пару секунд возвращается со свертком желтой папиросной бумаги с чем-то мягким внутри. – Наконец-то готово.
Я не знаю, что и сказать.
– Это… мне?
– А в чем ты собралась в театр идти? В рабочем комбинезоне?
Я робко поддеваю скотч ногтем. Бумага соскальзывает на пол, и в руках у меня оказывается мягкая и гладкая ткань цвета старого золота. Я расправляю ее и узнаю в ней то самое платье, которое Аделаида превратила в костюм из топа и брюк.
– Мне показалось, так оно пойдет тебе больше, – поясняет она, ожидая моей реакции.
– С ума сойти, просто с ума сойти. – И я ныряю в него лицом.
Костюм пахнет свежестью и новизной. Я не знаю, где найду смелость, чтобы его надеть, но я найду ее обязательно, чего бы мне это ни стоило.
– А у меня тоже есть для вас кое-что, – говорю я.
Я отлучаюсь в прихожую, в которой я оставила объемистую коробку, завернутую в газету.
Сразу же догадавшись, что это такое, Арья, не теряя времени, на нее набрасывается. С другой стороны, она уже давно этого ждала.
– Какой же он красивый! Просто с ума сойти! – восхищенно восклицает она, сорвав всю бумагу с кукольного домика. – Тут и кухня, и гостиная, и спальни, и гараж… И даже мастерская, прямо как у тебя, Гея! Как бы мне тоже такую хотелось.
– Теперь у нас будет магазин! – выпаливает Аделаида.
Похоже, она это осознала, только произнеся вслух, потому что вдруг притихла и ошарашенно на меня посмотрела. На меня эти слова тоже оказали какое-то странное воздействие: будто наша победа стала реальной только сейчас.
– Тут еще и две куклы спрятались! – восклицает Арья. – Я назову их Гея и Аделаида, и они будут подружками.
Ее мать смотрит на нее со смешанным чувством нежности и беспокойства, а затем поднимает глаза на меня, как будто спрашивая, правда ли это.
– Подругами и партнерами, – подтверждаю я, растягивая оба слова, чтобы вполне ими насладиться. – И все благодаря тебе.
– Шутишь? Тебе, конечно.
– Ну, может, немножко, но…
– Пусть будет пятьдесят на пятьдесят, как у настоящих партнеров?
Я пожимаю ей руку и говорю, что мне нужно закончить пару дел, встретимся уже в «Новом мире». И убегаю.
Я мчусь вниз по лестнице, перепрыгивая ступеньки, пробегаю через двор и стучу в дверь синьоры Далии.
Странно, но она не появляется на пороге в ту же секунду. Я стучу еще раз. Настукиваю простенький мотивчик. Тишина. Стучу снова. И снова, и снова. В голове начинают мелькать пугающие мысли.
– Синьора Далия?
Сердце вырывается из груди, руки трясутся.
– Синьора Далия?
Но именно в тот момент, когда я формулирую первое условное предложение, дверь наконец приоткрывается и из щелочки показывается один ее глаз и нос.
– Гея, ты, что ли?
– Да, синьора Далия, а что такое?
Я с облегчением выдыхаю.
– Я тебя помню более понурой.
– Просто у меня хорошие новости.
Я терпеливо жду, пока она откроет мне дверь, но, похоже, она не спешит.
– Можно войти? – спрашиваю я тогда.
Секундное колебание.
– Там кто-нибудь есть?
Я смотрю направо, потом налево – во дворе ни души.
– Никого.
Синьора Далия открывает дверь чуть пошире, чтобы было место и для второго глаза, высовывается наружу и проверяет лично. Убедившись наконец, что никого рядом нет, она дергает меня за футболку, затягивает внутрь и спешно захлопывает дверь. Беспокойство постепенно сходит с ее лица.
– Никто не должен знать.
– Что, синьора Далия?
Спросив это, я тут же замечаю на ней заляпанный краской фартук; на щеке, прямо под очками, красуется кобальтово-синяя закорючка; вид у нее оживленный. Она жестом зовет меня за собой в коридор. Вся мебель отодвинута от стен. Пол накрыт полиэтиленом. В воздухе стоит довольно резкий запах краски. Индийский желтый, темно-красная киноварь, сине-сиреневый, изумрудно-зеленый.
– Могли бы и попросить меня помочь!
– Ох, тебе было не до этого, душа моя. Без картин в квартире стало так пусто. Так грустно. Так одиноко. Ну и надо же было что-то сделать со всеми оставшимися красками.
Я с улыбкой замечаю, что кухня осталась такой, как прежде, – для соседей, для любопытных, для всех, у кого нет пропуска в ее вселенную. Я горжусь тем, что я одна из немногих, кто удостоился входного билета.
Мы отмечаем мои хорошие новости двумя рюмочками ликера.
– Значится, придется иной раз к вам наведываться, – заключает она после первого глотка. – Но и ты не забывай приходить меня красить.
Я разрываюсь между желанием побыстрее отправиться в магазин и желанием оттягивать этот момент как можно дольше, чтобы продлить предвкушение. В «Ничто» я врываюсь практически бегом.
За одним из столиков в расслабленной позе сидит Анджелина. Подойдя поближе, я замечаю у нее в руках Horse & Hound[50], один из старейших английских журналов. На обложке фотография королевы Елизаветы верхом на лошади, с платочком на голове и с ослепительной улыбкой.
– Ты что-нибудь понимаешь? – спрашиваю я, подходя к ней со спины.
– Картинки, солнышко, значат больше тысячи слов, – отвечает она, улыбаясь почти как королева. – По пути домой я заметила его из окна автобуса в одном газетном киоске и не смогла устоять.
Я бросаю взгляд на барную стойку и замечаю за ней ее мужа. Он только что вытер рот рукавом, но, похоже, занимается делом.
Вставая, Анджелина протягивает мне журнал.
– Держи, по нему не так скучно учить английский. А меня долг зовет. И так уже отдыхаю столько, сколько и надеяться не могла. Соизволили вот выделить мне перерыв.
– Вижу, даже вмешательство профсоюза не понадобилось.
– Хватило моего сына! А, кстати. Он просил передать тебе это.
Она достает из кармана фартука коробочку пыльно-синего цвета и записку и вручает их мне.
Не теряя ни секунды, я открываю коробочку. Внутри лежит бледная черно-белая фотография, на которой я сразу же узнаю себя. Я еду напротив него в автобусе, на лице у меня читаются тревога и неуверенность. С тех пор прошла всего пара дней, но та я, которая тем утром в панике отправилась его искать, действительно кажется мне далеким фотоснимком из старого альбома воспоминаний. «Спасибо, – пишет Эудженио. – Ты спасла мою мечту. Теперь знает и папа. Теперь и он вносит свой вклад».
С несколько печальной улыбкой я вспоминаю о пустой вешалке в своей квартире. Больше никакой тайной формы, никаких пряток, никакого секретного плана по осуществлению его желания быть самим собой. Эудженио дорос до этого очень быстро.
– Я горжусь им, – произношу я вслух. – А как рада была бы его бабушка!
Я провожаю Анджелину к барной стойке.
– Мне только что звонила Беатриче, у нее хорошие новости: похоже, табачник сходит с дистанции, какие-то проблемы с законом, кредиты, задолженности… – Прежде чем продолжить, я делаю паузу и наслаждаюсь изумлением в ее глазах. – Магазин теперь наш.
Анджелина хватается за сердце. В этот момент я думаю: приносить людям хорошие новости – это тоже циркулярная экономика района. До смерти это обожаю.
– Солнышко, – наконец отвечает она, – обещаю тебе, что отныне и вовек я буду заниматься питанием на всех ваших праздниках и банкетах.
Осталось завершить только одно дело, и можно отправляться в магазин. Я подхожу к лавке табачника и достаю из рюкзака флешку с записью с камеры наблюдений. Привязываю ее веревочкой к опущенной подъемной двери. Небольшой сюрприз от его новых соседок. Теперь он, по крайней мере, знает, с кем имеет дело. Я оставляю ему записку, начерканную на обратной стороне старого чека. «Неважно, кто сделает первый шаг, если это шаг к перемирию».
Стоя перед «Новым миром» и зная, что теперь он принадлежит нам, я чувствую, как у меня кружится голова. Я сжимаю в руке гуся Дороти. Наконец он сможет вернуться на свое место – и я тоже. Я ждала этого момента много лет. Все это время я думала, что это и была моя цель, однако теперь понимаю, что это лишь первый этап большого путешествия. Это путешествие – только мое, и неизвестно, куда оно меня приведет. Но теперь я знаю: подготовиться невозможно. А вдруг действительно лучшее еще впереди?
Беатриче с Аделаидой уже на месте, я наблюдаю за ними снаружи. Они порхают по залу, двигают мебель, организуют пространство. Пока я на них смотрю, во мне формируется очень простая мысль: жизни всегда всего мало, ей нужно все сразу. Если мы хотим чувствовать себя живыми, нельзя уклоняться от препятствий и бояться поражений. Но наши пределы – это и наше богатство: они указывают нам, кто мы и чего мы можем достичь, если найдем в себе смелость. Они рассказывают нам нашу историю и помогают написать продолжение.
Мы ошибаемся – иногда, чтобы оградить себя от опасности, а иногда, чтобы проложить себе путь; мы причиняем зло другим, но нередко причиняем его и себе; мы не умеем отпускать прошлое, упускаем настоящее и теряем надежду на будущее. Но еще мы умеем слушать друг друга, помогать друг другу, верить в мечту – и порой даже пытаемся ее осуществить. Словом, мы умеем быть друг для друга рядом.
И это – теперь я это знаю – вещи, которые нас спасают.
Я делаю глубокий вдох, готовясь шагнуть за порог «Нового мира», как вдруг в конце улицы замечаю нежно-голубое пятнышко. К тротуару подъезжает старенькая «Панда». Двигатель издает заключительный рев и, кряхтя, затихает. Синхронно открываются передние двери. Из них не спеша выходят двое мужчин: тот, что с бородой и в клетчатой рубашке, как-то растерянно озирается по сторонам; другой, помоложе, но тоже с бородой, двигается более уверенно. Они достают из багажника огромный тканевый чемодан, стянутый ремнем. Я вспоминаю о том последнем толчке, которым я отправила письмо в прорезь с подписью «Все прочие назначения», и о том, как близка была к тому, чтобы вытянуть его обратно. Эти двое мужчин, вероятно, не направлялись бы сейчас к бабушкиному дому, который теперь я, наверное, могу назвать своим, если бы в тот день во мне не взяло верх желание перекинуть мост между нашими островами.