Печатается с разрешения Библиотеки Конгресса
Не сохранилось документов о рождении Магеллана, что, впрочем, не редкость для тех мест и времен. По традиции считается, что наш герой родился в 1480 году или около того: одни авторы просто переписывают этот факт у других, он распространяется, как древесная гниль, но на самом деле никаких доказательств тому не существует. Судя по хронологии последующих событий, Магеллан вряд ли родился до середины того десятилетия. Нет и причин считать, будто он служил пажом королевы Леоноры до того, как стал пажом короля[91]. Это предположение впервые возникло лишь в начале XVII века. С тем же скепсисом нужно отнестись и к рассказам о том, что смерть родителей, после которой он остался опекуном своих родственников со стороны Соуза, стала причиной его переезда ко двору: все объясняет уже факт восшествия на престол Мануэла – представителя дома герцогов, которым служила его семья. Время переезда Магеллана ко двору неизвестно, но, когда Мануэл стал королем, Магеллан, вероятно, уже был подходящего возраста: пажами обычно становились в семь лет, хотя не исключались и более старшие мальчики. Документальные подтверждения статуса юноши при королевском дворе появляются только в 1505 году: он обозначен как придворный в списке участников путешествия на восток Франсишку де Алмейды, первого португальского вице-короля Индии[92]. Переход с придворной службы к активному участию в войнах или экспедициях был инициацией королевского пажа – своего рода выпускным экзаменом по окончании обучения при дворе. Подходящим для такого шага являлся возраст 16–20 лет.
В Португалии королевский двор уже был средоточием политической жизни. Монархия забрала себе власть не силой оружия, не ореолом королевского трона, а обычным дерганием за ниточки. Большое значение имел успех на рынке династических браков, а также раздача титулов, фискальных привилегий или прав вершить суд. Играло свою роль и право короля назначать людей на доходные должности в администрациях, рыцарских орденах и в какой-то степени в католической церкви[93]. Преступников и авантюристов, которых среди аристократов было большинство, удавалось удерживать от мятежей – порой с трудом – благодаря войнам и приключениям за морями.
Казна была пуста, так что король не мог предъявлять слишком больших претензий. У Жуана II практически не было земли. Подобно Роджеру Миллеру в знаменитой песне бродяги, он был, по собственным словам, «королем дороги»[94], поскольку предшественники растратили почти все королевское имущество. До воцарения Мануэла траты всегда превышали расходы[95]. В 1480-х годах открытие гвинейской торговли обогатило королевство Жуана и придало его двору некоторый лоск. Иеронимус Мюнцер, критически настроенный нюрнбергский врач, совершивший турне по Пиренейскому полуострову и посетивший Португалию (причинами путешествия стали одновременно благочестие, любопытство и желание уехать подальше от эпидемии чумы, разразившейся дома), рад был увидеть товары, ввезенные из Германии, наряду с такими экзотическими вещами, как золото, рабы, слоновая кость и перец из Малакки – зерна рая. Разговоры за обеденным столом короля показались ему более учеными и яркими, чем мрачный интерьер дворца, «за которым король почти не следил после смерти сына Афонсу, упавшего с лошади»[96]. Надежды путешественника на то, что такому замечательному королю суждена долгая жизнь, не оправдались: Жуан умер вскоре после отъезда Мюнцера.
Восшествие на престол Мануэла I изменило все. Поэт Гарсиа де Резенде, который служил пажом короля Жуана II и стал доверенным лицом его преемника, подвел итог этой трансформации:
Новый король был, по большинству расчетов, следующим по порядку наследования, хотя его предшественник сделал все возможное, чтобы этот порядок максимально запутать; однако иностранная поддержка и искусный подкуп сделали свое дело. Король получил прозвище Счастливый, и счастье сопутствовало ему в обоих значениях. Ряд династических инцидентов – трагедии на поле боя, во время охоты, политические убийства – привел к устранению соперников, а заодно и сделал его самым богатым человеком во всей Португалии[99]. Личное состояние Мануэла и то искусство, с которым он управлял деньгами, наполнило сундуки королевской казны. Мне вспоминается случай из детства Р. У. Сазерна: в школе он написал сочинение, в котором утверждал, что Генрих VII был «первым бизнесменом у власти в Англии… Конечно, – добавил он, – я был не прав, но в тот момент я стал историком».
Мануэл был если и не бизнесменом, то вполне по-деловому настроенным королем, склонным извлекать прибыль и сокращать расходы. Он взял себе титул «властителя коммерции», который традиционно настроенный монарх мог бы счесть оскорблением. Новый король в прямом смысле жил над лавкой: королевские покои располагались над Каса-да-Индия – складским и бухгалтерским помещением, куда стекались все товары из Индийского океана. Мануэлу принадлежала пятая часть всех доходов от бурно развивавшейся сахарной промышленности Мадейры[100]. Унаследованные им доходы от герцогств Бежа и Визеу и доля гроссмейстера самого богатого португальского рыцарского ордена позволили Мануэлу значительно увеличить свой двор. Расходы на его содержание существенно выросли. Он выплачивал пенсии уволенным со службы, и за первые три-четыре года его правления расходы короны увеличились более чем вдвое – до 16 миллионов реалов. В целом за время правления Мануэла количество молодых людей при его дворе выросло со 140, что было близко к официальным лимитам, установленным обеспокоенными налогоплательщиками в кортесах, до более 400. В самой же дорогостоящей категории придворных рыцарей, входивших в королевский совет и, как правило, получавших более 50 000 реалов в год, произошло практически четырехкратное увеличение[101]. Но король мог это себе позволить.
Эта стратегия пользовалась большим успехом у европейских монархов того времени. Набирая себе пажей и удерживая знатную молодежь при себе так, чтобы они оставались под наблюдением и в прямой зависимости от короны, монархи могли осуществлять над ними контроль. Знатные отпрыски, выросшие среди принцев и принцесс, гарантировали будущее сотрудничество и нынешнее подчинение своих родителей, фактически являясь заложниками. Однако такая ситуация устраивала обе стороны: знать могла сэкономить средства, а их дети могли попасть в фавор к монархам. Монархи же получали то, что современные политологи именуют рычагами влияния. Молодые дворяне получали выплаты – так называемые морадии, которые еще теснее связывали их с короной. Эти выплаты выделялись в приблизительном соответствии с представлениями королевских чиновников о том, чего стоит поддержка той или иной дворянской семьи. Знатная молодежь ужинала в компании короля – их сажали по старшинству за параллельными столами, как в школьных или университетских столовых. Они преломляли с королем хлеб-соль, тем самым воздавая символический долг почтения. Им выдавалось оружие и платье на сумму, превышающую их содержание. Финансовая зависимость выстраивала между ними и королем практически нерушимые узы.
Магеллан появился на свет, вероятно, как раз в то время, когда Мануэл начал расширять двор. Что делал будущий путешественник примерно в те десять лет, что прошли между его появлением при дворе и отплытием на восток? В источниках сохранились намеки, каково было расти при дворе короля Мануэла. Образование при дворе стало более тщательным, чем когда-либо, даже при Жуане II, чье окружение так поразило Иеронимуса Мюнцера. Можно было изучать древнегреческий язык. Алхимия королевского золота помогла трансмутировать некоторым лиссабонским школам в настоящий университет. В 1500 году Мануэл I поставил выплату морадий молодым дворянам в зависимость от их успешной сдачи экзамена по грамматике[102]. Перо начало соперничать со шпагой и становиться аристократической доблестью[103].
Однако уклон в военное дело при воспитании никуда не делся. Поля боя по-прежнему нуждались в рыцарях с дорогой экипировкой – лошадьми, оружием, доспехами, а рыцарям необходимо было долго обучаться весьма специфической форме ведения боевых действий. Целью знатных юношей – moços fidalgos, к числу которых относился и Магеллан, – при королевском дворе было стать оруженосцем и принять участие в войне, после чего самые умелые и успешные могли уже сделаться полноценными рыцарями. Тех, кто умел владеть пером, могло ожидать членство в королевском совете, но это был, как сейчас бы сказали, вариант почетной пенсии. Магеллан учился благородному поведению и владению оружием. Для большинства представителей элиты доблесть была большей ценностью, чем гуманизм, что сказывалось и на воспитании. Эта доблесть, возможно, не делала людей такими уж хорошими, зато помогала выигрывать войны. Например, в 1492 году монархи испанского королевства Кастилия расширили границу христианского мира, завоевав Гранаду – последнее мусульманское государство в Испании. Венецианский посол называл эту войну «прекрасной… Не было ни одного властителя, который не был бы очарован какой-либо дамой», а та «часто вручала воинам оружие… с просьбой доказать свою любовь делами». В 1504 году королева Изабелла II Кастильская умирала с молитвами к архангелу Михаилу как «принцу доблести среди ангелов»