На побережье Индии португальский адмирал сперва испробовал ту же тактику устрашения. Зачем он решил похвастаться мощью, которую очевидно не мог поддерживать в дальнейшем на том же уровне, непонятно. Если он намеревался испугать торговые государства Индии, то достиг своей цели лишь частично. Каннанор, где Алмейда объявил себя вице-королем, покорился, хотя верить местным до конца было нельзя. То же самое произошло в Кочине. Каликут, однако, держался твердо. Этот результат был связан не с запугиванием со стороны Алмейды, а отражал местную политику: элиты этих городов ненавидели друг друга гораздо сильнее, чем боялись или презирали португальцев. В Каликуте, по словам Майра, Алмейда «не добился ничего» (fizeram nichil)[130]. Но кое-что, судя по всему, произошло: вероятно, именно здесь Магеллан получил свою хромоту: через несколько лет собиратель историй о португальской Индии Гаспар де Коррейя писал, что будущий путешественник получил серьезное ранение в стычке, о которой раньше ничего не говорилось[131]. В 1506 году Магеллан вернулся на берег Суахили в составе экспедиции по укреплению гарнизонов, которые оставил Алмейда, и решению вопроса о престолонаследии в Килве[132]. Данных о роли Магеллана в этой экспедиции не сохранилось, но, согласно другим собранным Коррейей рассказам, Магеллан принял участие в самой знаменитой кампании Алмейды – битве при Диу в феврале 1509 года, обернувшейся впечатляющим успехом португальского флота в сражении с превосходящим противником. Египетские корабли, посланные на подмогу единоверцам, соединились с флотами Каликута и Гуджарата, дабы поставить португальцев на место; но Малик Аяз перешел на сторону португальцев и смог задержать гуджаратский флот[133]. Победа Алмейды позволила посадить Малика Аяза в Диу, сделав его важным союзником, и укрепила присутствие Португалии в жизни западной части Индийского субконтинента.
Магеллан вернулся в Кочин в июле того же года, о чем свидетельствует сохранившаяся ведомость: часть жалованья он получил зерном[134]. Вероятно, в том же году по дороге из Кочина началась (или впервые отмечена) его дружба с товарищем по экспедиции Франсишку Серраном: вероятно, это путешествие имело целью исследовать не до конца изученные районы океана и убедиться в наличии на берегу Суматры золота, о котором шли упорные слухи. После этого флотилия отправилась в Малакку, чтобы заключить договор, который позволил бы португальским кораблям вести торговлю. Именно в этой экспедиции Магеллан почувствовал вкус к открытиям: ни один португальский корабль прежде не заходил так далеко на восток. В Малакке, согласно не очень правдоподобному мнению первых историков того времени, которое не подтверждается сохранившимися документами, он открыл (или по меньшей мере сделал об этом сообщение) заговор с целью похищения кораблей. В последовавшей схватке он спас Серрану жизнь.
История кажется чрезмерно литературной, но Серран, несомненно, был важной фигурой. Его происхождение неизвестно, но его будущее, как мы увидим, оказалось связано с Молуккскими островами: он стал первым их обитателем среди португальцев, доверенным лицом султана Тернате, активным участником торговли гвоздикой и источником информации о богатстве островов, которая помогла разжечь огонь вражды между Испанией и Португалией или подлить в него масла. Официальная придворная историография Португалии середины XVI века высказывалась в том духе, что дружба Магеллана с Серраном стала «источником большого вреда для нашей страны» (sucedeo muito damno a este Reyno), поскольку рассказы последнего могли разжечь алчность первого[135].
К тому времени, как разведывательная экспедиция в Малакку вернулась на Малабарский берег, Алмейда неохотно передал власть своему вновь назначенному преемнику в роли губернатора (с 1515 года – вице-короля) Афонсу де Албукерке. Новый начальник стремился избавиться от ведущих сотрудников предыдущего режима. Вряд ли Магеллан был достаточно важным лицом, чтобы попасть в эту категорию, но он решил воспользоваться возможностью монетизировать свою службу и, как всякий удачливый конкистадор, отправиться домой в Португалию наслаждаться жизнью.
Сохранившиеся документы о его торговой активности в Индии начинаются только с октября 1510 года, когда он описывает себя как «человека, ведущего торговлю в этом городе [Кочине] с купцами, которым ссужает средства под законный интерес по обоюдному согласию и они, как правило, соглашаются выплатить ему половину доходов от заключенной сделки по ставке 10 процентов в год»[136]. Маловероятно, что первые четыре-пять лет в Индийском океане он отказывался от доступных коммерческих перспектив: слуги португальского короля вполне могли вести торговлю, никак себя не обесчестив. Записи о торговых делах сохранились в составе судебного иска, который он подал в Кочине и Лиссабоне, требуя компенсацию за инвестиции в два груза перца, один из которых он лично сопровождал в Португалию. Трудно удержаться от соображения, что именно этот груз и стал причиной его возвращения домой в 1510 году. В любом случае вскоре после отъезда Алмейды в 1510 году Магеллан сел в Кочине на корабль до Португалии. Он потерпел кораблекрушение у берегов Мальдивских островов.
Согласно одной из самых известных легенд о Магеллане, он принял командование тонущим кораблем, отправив в Каннанор на спасательной шлюпке всех остальных офицеров и дворян, что были на борту. Заручившись обещанием отъезжающих как можно быстрее прислать помощь, он остался на мальдивском мелководье, чтобы успокоить страхи простых матросов, которые считали себя брошенными[137]. Он раздавал пайки и утихомиривал возможные бунты с равным успехом на протяжении нескольких недель, пока не подоспела помощь. Эта история непроверяема, но не невозможна, поскольку Жуан де Барруш – летописец, чья враждебность к Магеллану будет все более очевидна на страницах этой книги, – ее подтверждает. «Если бы только, – отмечал он, – Магеллан проявил такую же верность своему королю и отечеству»[138]. Судя по всему, после катастрофы Магеллан одумался, вернулся к исполнению долга, примирился с новым губернатором и дал ему обязательство вернуться к военной службе. С Мальдивских островов он отплыл не домой, а в Индию: вполне возможно, что потеря груза, в который он вложил и капитал, и все надежды, просто не оставила ему выбора. Тот факт, что губернатор в сентябре 1510 года, прямо перед грядущей новой кампанией, подарил ему подержанную военную экипировку, позволяет предположить, что в кораблекрушении Магеллан потерял свою[139].
В следующем месяце он участвовал в совещании, которое губернатор созвал по поводу предложения о захвате порта на Малабарском берегу. Кочин и Каннанор служили полезными убежищами для португальского флота и моряков, но предпочтительнее было иметь крепость под полным португальским контролем. Целью стал город Гоа. Причины не совсем понятны, но защищать крепость было сложнее, чем Каликут, где Албукерке был отражен и ранен, а естественные преимущества для потенциального создания аванпоста мирового значения были примерно теми же. Первое нападение провалилось, но атакующие, судя по всему, остались довольны увиденным. Гоа выглядел как спелый плод – только срывай. И сам город, и прилегающие территории за предыдущие полвека четыре раза переходили от одного правителя к другому, причем те становились все более жадными. Налоги, которые в основном платили индуистские подданные исламским владыкам, были непомерны и взимались прямо с продуктов крестьянского труда. Часто проводились экспроприации земель в пользу тюркских воинов на службе местных султанов[140]. Большая часть населения, скорее всего, не возражала бы против очередной смены режима. В результате Албукерке «призвал на службу всех – от местных танцовщиц и музыкантов до боевых слонов и наемников», а индуисты позаботились, чтобы отрезать мусульманам на суше пути для отступления и прибытия помощи[141].
Магеллан не упоминался в депешах: его имя отсутствует среди имен тех дворян, которых Албукерке отдельно выделял в своих отчетах португальской короне. На совете, состоявшемся перед кампанией, он выступил против мнения губернатора, но при поддержке большинства капитанов, считая, что торговые корабли нужно исключить из состава военного флота, чтобы не мешать коммерции. Возможно, дело было в том, что на кону стояли и его деньги[142]. Губернатору пришлось прислушаться к совету офицеров, но вряд ли он запомнил с лучшей стороны тех, кто его дал.
Успех кампании преобразил перспективы португальцев. Для Томе Пиреша, главного аптекаря Португальской империи, государство Гоа было или стало «самым важным царством в Индии». Его завоевание свидетельствовало о том, что Бог готовит решающий удар по исламу в преддверии конца света[143].
Внимание Албукерке обратилось на Малакку, куда «прибывало больше кораблей, чем в любое другое место на земле»[144]. Султан отвергал предыдущие предложения португальцев. А там, где не действовала дипломатия, можно было попробовать силу. Томе Пиреш, который некоторое время жил и работал в Малакке после того, как она перешла в руки португальцев, хорошо понимал, почему порт имел такое значение. «Золото здесь – самый дешевый товар», – отмечал он. Но не только богатство делало Малакку «более ценной, чем все Индии». Это был главный торговый узел всего Востока. Малакка контролировала пролив, через который на запад поступали все запасы мускатного ореха, мускатного цвета и гвоздики. Традиционные привилегии Венеции в торговле пряностями, уже пострадавшие, могли окончательно улетучиться и перейти к португальцам. «Властитель Малакки, – продолжал Пиреш, – держит руки на горле Венеции… Малакка – это золотое дно; нельзя забывать, что здесь ценят чеснок и лук (которые в Португалии стоили гроши. –