Предоставлено Национальной библиотекой Португалии
Барруш продолжает: когда Магеллан не добился желаемого в Португалии, «он воплотил в жизнь тот план, о котором писал своему другу Франсишку Серрану еще из Малакки, так что, судя по всему, отъезд в Кастилию уже какое-то время занимал его ум, а не пришел ему в голову внезапно после отказа»[196]. Антонио Пигафетта, который, как мы увидим, стал доверенным лицом Магеллана, подтверждал, что «в то время как Магеллан был в Малакке, он неоднократно писал ему», что находится в Тернате, и «побудил… предпринять это путешествие», не поясняя, когда Магеллан получил эти письма и они ли привели его к переезду в Кастилию[197]. Впрочем, в любом случае Магеллан никогда не терял интереса к Молуккским островам. Письма от султана Тернате прибывали к португальскому двору с 1514 года и вызывали значительный интерес[198]. Магеллан ходил из Молукки на судах, которые добирались по меньшей мере до Амбоины.
Вероятнее всего, план открытия атлантического пути к Молуккским островам был не причиной, а следствием его перехода на испанскую службу. Он вернулся в страну, где все жаловались на инфляцию, а на королевском монетном дворе серебро заменялось медью. Его недовольство, пусть даже вызванное дьяволом, имело причиной финансовые затруднения, от которых его не могли избавить ни покровительство короля, ни португальские суды; а также чрезмерное честолюбие, оскорбленное тем, что король отказал Магеллану в тех наградах, на которые он рассчитывал. Сыграли свою роль и растущие связи Магеллана с другими недовольными, которых в Португалии было предостаточно.
Непосредственным поводом для перехода на испанскую службу стала экспедиция в Марокко и ее итоги. Экспедиция выдвинулась из Лиссабона в августе 1513 года и имела целью освобождение португальской крепости Азамор на Атлантическом побережье Магриба и взимание дани с марокканских вождей. В составе экспедиции находился и Магеллан, только что вернувшийся домой. Номинальным командиром являлся дон Жайме, герцог Браганса. Реальное же руководство, видимо, было отдано подчиненным, однако подчинение герцогу – первое свидетельство связи Магеллана с династией, которая рассчитывала сместить короля Мануэла с португальского престола.
Дом Браганса был основан королевским бастардом, получившим герцогский титул в 1442 году. Жуан II отреагировал на рост благосостояния, власти и амбиций дома Браганса казнью третьего герцога, а также конфисковал его собственность, часть наследников истребил, а часть изгнал в Испанию, где возможность принять участие в завоевании Гранады создавала благоприятный предлог для их отсутствия дома; в Севилье сформировался круг недовольных португальцев, к которому впоследствии присоединился и Магеллан[199]. Возвращение дона Жайме ко двору было частью политики короля Мануэла по отказу от ряда решений своего предшественника, но аристократ находился в двусмысленной ситуации: убив свою первую жену, он поставил себя в полную зависимость от короля, и экспедиция в Азамор должна была частично искупить его вину.
Согласно Баррушу, именно в Марокко Магеллан получил рану копьем, из-за которой впоследствии хромал[200]. Это противоречит приведенному ранее рассказу о ране в Каликуте. Однако Магеллан обрел не только рану, но и перспективы обогащения. Как мы видели, во время захвата Гоа его финансы были настолько плачевны, что Албукерке пришлось подарить ему какие-то старые доспехи. Он потерял один из грузов перца, в который вложил средства; часть он рассчитывал вернуть по суду, подав иск против семьи своего бывшего делового партнера, но процесс требовал времени и денег. Доходы от второго груза он тоже еще не получил, хотя ему и удалось наложить арест на спорную партию товаров, которая оценивалась в 60 крузадо[201]. Чтобы поехать воевать под Азамор, ему пришлось купить боевого коня в кредит, а когда конь под ним погиб, то Магеллан вынужден был отправить прошение королю, «потому что его убили, когда я был на вашей службе, в честном бою, подвергаясь большой опасности, и должен был для спасения биться пешим»[202].
Успех Азаморской кампании улучшил его перспективы. Португальцы захватили в плен 890 человек и 2000 голов скота. Вместе с неким Алвару Монтейру Магеллан стал официально отвечать за скот. Эта должность предусматривала контроль за выпасом стада, его содержанием, кормежкой и уборкой навоза и предоставляла возможности как для сравнительно честного обогащения, так и для прямой коррупции. Очевидно, что предложение продать 400 голов скота местным жителям, которое выдвинул Магеллан, относилось к последней категории. Судя по всему, он передал скот ночью, а затем объявил, что его угнали. Его внезапное возвращение в Португалию в июле 1514 года выглядит попыткой уклониться от обвинений, хотя сам он утверждал, что у него срочные дела при дворе и в судах[203].
Судя по всему, Магеллан указывал на свою хромоту как на свидетельство самоотверженной службы и на финансовые неурядицы, которые, как он считал, ему должны компенсировать. Он начал выдвигать королю требования, среди которых, как писал Барруш, «говорилось, что он требовал увеличения своего содержания – вопрос, всегда вызывавший сложности у знатных людей в этом королевстве; в известном смысле источник мучений для португальцев и частая причина их ссоры с королями».
Значительные расходы на двор заставили понести большой урон даже такую богатую казну, что была у Мануэла. Обязанности тех, кто получал содержание, были плохо определены, а монаршая милость, как объяснял Барруш, не являлась постоянной. Она основывалась на оказанных услугах, личных качествах и происхождении получателя средств. Если в содержании отказывалось, к этому следовало относиться с терпением. Магеллан же посчитал себя жертвой несправедливости и указал, что его менее даровитым соперникам достается больше. По крайней мере, на это указывает наблюдение Барруша по поводу того, что если человек видит, что кто-то равный ему попал в большой фавор, особенно на основании не подлинных достоинств, а сомнительных операций и личного знакомства, то терпение теряется, уступая место гневу, затем ненависти и, наконец, отчаянию. После этого человек переходит к действиям, за которые может быть только проклят вместе со своими приспешниками[204].
Тень дела о похищенном скоте нависала над всеми требованиями Магеллана. Обвинители предполагали, что его сетования на бедность – лишь отговорка. Когда от начальника Магеллана пришло письмо о том, что он уехал без уведомления, король отказался слушать его объяснения и приказал ему вернуться в Азамор к своим обличителям. В Марокко он приехал в июле 1515 года и сумел добиться снятия обвинения или его отсрочки – как не без умысла написал Барруш, «либо потому, что был невиновен, либо (как утверждает большинство) потому, что неразумно было делать что-либо идущее во вред безопасности Азамора. Король, однако, продолжал его подозревать»[205]. Историки выдвигают фантастические версии об иррациональных чертах характера или даже психологических патологиях, из-за которых Мануэл якобы ненавидел Магеллана. Сэмюэл Элиот Моррисон, закаленный в битвах и всегда готовый к бою адмирал, а также профессор Оксфорда и Гарварда, выразился по этому поводу с характерной краткостью: «Никто не знает почему»[206]. Но нет никаких свидетельств ненависти – только подозрения, вполне естественные в реальных обстоятельствах и усилившиеся, как мы увидим, после дальнейших событий.
В марте–апреле 1516 года Магеллан освободился от своих обязанностей в Марокко и смог вернуться в Лиссабон, к своим финансовым проблемам. Средства от продажи второго груза перца с Востока наконец-то прибыли[207]. Получить их, однако, было нелегким делом.
Условия контракта Магеллана с его партнером из Кочина Педро Анешем Абральдесом, судя по сохранившимся документам судебного иска, который был подан в результате этого договора, довольно бессмысленны[208]: они едва ли устраивали хотя бы одну из сторон, так что, вероятно, при составлении договора учитывались какие-то соображения, которых мы уже не узнаем. Подробности весьма утомительны, но важны для понимания причин беспокойства, тревоги и несдержанности, которые Магеллан проявлял в дальнейшем вплоть до отъезда из Португалии.
В 1510 году он вложился в груз перца, заплатив 100 крузадо; в Португалии его должны были ожидать 200 крузадо. Эта стопроцентная прибыль, судя по условиям исходного договора, составляла 50 % общего дохода и подлежала выплате периодическими траншами.
Вероятно, Магеллан ожидал получения своей доли после продажи следующего груза, поскольку иначе вычислить доход было бы невозможно. Однако Абральдес в 1513 году умер в долгах. Несомненно, гибель одного из кораблей, участвовавших в сделке, сыграла роль в его личном крахе. От казначея Каса-да-Индия в 1515 году (более точная дата неизвестна) Магеллан получил значительную сумму в компенсацию за перец и наличные деньги, «которые прибыли к нему на корабле как к партнеру с половинной долей»[209]. Однако он не остановился на достигнутом, продолжал судиться с отцом своего умершего партнера и в результате добился успеха. В 1516 году брат истца Дуарте де Соуза получил от его имени 80 000 реалов, то есть 277 крузадо по официальному курсу, но только 205, если принимать во внимание произошедшее незадолго до того падение стоимости товара. Источник этой суммы не вполне понятен: по всей вероятности, сюда вошли проценты и судебные издержки. Магеллан, впрочем, продолжал безуспешные попытки доказать, что его вознаградили недостаточно