[312]. 19 апреля еще один кандидат Фонсеки, Гонсало Гомес де Эспиноса, 32 лет от роду, был назначен офицером экспедиции, хотя и не получил корабль под свое командование. Эспиноса поплывет на том же корабле, что и Магеллан, и станет ему близким и верным товарищем, но Кока останется на стороне Фонсеки и сделается подозрительным и, как покажут дальнейшие события, враждебным.
Тем временем, словно бы желая подсластить горечь, которую могли вызвать все эти назначения, король решил оказать чрезвычайное доверие Фалейру и Магеллану, возведя каждого в звание рыцаря ордена Сантьяго. К ним стали обращаться как к таковым начиная с 19 апреля. Реакция Магеллана до нас не дошла, но о его удовлетворении можно косвенно судить по его прошению, чтобы король даровал всем капитанам и офицерам рыцарское звание в случае успеха экспедиции[313]. Наконец-то он получил то, к чему готовился при португальском дворе и чего должен был страстно вожделеть при своем круге чтения. Рыцарство пришло к нему в изгнании из рук чужеземного короля и являлось, с точки зрения бывших сограждан, не знаком отличия, а каиновой печатью. Можно было считать его и утешением, ведь контроль за предприятием ускользал из рук Магеллана.
Дарование рыцарства сопровождалось пожалованием 125 000 мараведи. Однако Магеллан не успел получить деньги до отъезда из Испании, так что он попросил короля отдать их в обитель Нуэстра-Сеньора-де-ла-Виктория в Триане в пожизненное владение с возвращением его наследникам после его смерти «в связи с огромным почтением, которое я питаю к этому монастырю» (por la mucha devoción que yo tengo al monasterio)[314]. Монастырь сыграл огромную роль во время последних дней Магеллана в Испании: здесь он накануне отплытия получил королевский штандарт, здесь все моряки флотилии слушали последнюю мессу на родной земле.
Наконец, в контракте подчеркивалось, что Магеллану и Фалейру необходимо уважать границы испанской зоны мореплавания и не вторгаться в португальскую: «Вам надо во время указанной экспедиции понимать, что вы не должны проводить исследования или предпринимать еще что-либо в пределах демаркационных линий и границ зоны светлейшего короля Португалии, моего дражайшего и возлюбленного кузена и брата-монарха, не делать ничего ему во вред, но оставаться внутри границ, выделенных нам»[315].
В общем-то, этот фрагмент проливает свет на подлинные цели всего путешествия, потому что Молуккские острова находились «внутри границ, выделенных Португалии». Но даже если бы испанские требования были справедливы, а острова лежали там, где их помещали испанские космографы, экспедиция все равно была бы обречена на провал по иным причинам, возникшим на протяжении следующих месяцев.
Дело выглядело решенным. Но предстояла еще самая сложная часть: нужно было собрать, экипировать и укомплектовать флотилию. Условия соглашения короля с Магелланом неоднократно менялись по мере изменения обстоятельств.
Расходы были поразительны; неизвестно, понимали ли сразу королевские чиновники необходимость партнерства с частным сектором, но затраты росли как на дрожжах, в то время как чиновники Каса-де-Контратасьон то ли из благоразумия, то ли по злому умыслу изо всех сил стремились держать Магеллана на голодном пайке. Средства появлялись медленно и с большим трудом, как при химическом титровании; приоритетами государственные служащие явно считали экономию, а не спешку. Например, 24 сентября 1518 года они выделили на расходы Магеллана и Фалейру мизерную сумму 5000 мараведи, что заставило обоих всего через месяц умолять короля дать больше денег, в особенности на товары, поскольку «такой незначительной суммы не хватит на приобретение полного груза специй»[316]. Частично экономия была связана с тем, что экспедиция Магеллана была далеко не единственной, требовавшей денег. Как сообщал своему королю португальский агент Себастьян Алвареш, три корабля должны были отправиться к западному побережью Центральной Америки с конечной целью попасть в Китай, а Кристобаль де Аро работал над организацией коммерческой экспедиции на четырех судах для поддержки путешествия Магеллана или следования за ней.
Сложно точно оценить размер издержек на снаряжение флота, поскольку в Каса-де-Контратасьон не слишком хорошо вели бухгалтерию, но изначальные расчеты, в том числе расходы на товары, которые так и не были взяты на борт не то по небрежению, не то из-за перевеса, составляли 8,5 миллиона мараведи[317]. Пугающая сумма: весь годовой доход короны, вероятно, не превышал 520 миллионов. При этом сюда не вошли многие издержки, понесенные позже: дополнительные выплаты, пенсии, долги, затраты на бухучет, расследования, судебные иски. Из денег, пошедших на экспедицию Магеллана, корона выделила почти 6,5 миллиона; почти все остальное дал Кристобаль де Аро – он вложил больше полутора миллионов в виде товаров, которые нужно было обменять на специи, или дешевых подарков для встреченных коренных жителей, которые нужно было предлагать им за хорошее поведение или в благодарность за поддержку или поставку провизии (например, тесть Магеллана приобрел в этом качестве 20 000 колокольчиков для соколиной охоты). На 1000 мараведи было куплено гребней, экспедиция везла 600 пар ножниц, тысячу маленьких зеркалец, 500 фунтов цветных бус и «четыреста ножей самого худшего качества, какое только может быть в Германии»[318]. Аро потратил множество времени и денег на попытки вернуть свои вложения после завершения экспедиции. Выплаты по счету он получил в 1537 году, за три года до смерти. Офицеры и матросы имели право взять с собой личные товары для обмена в количестве, соответствующем их рангу, и тем самым попытаться увеличить свои доходы (однако Магеллан ограничил их свободу пользования своим имуществом).
Соотношение государственных и частных инвестиций было исключительным для той поры: корона покрыла более 77 % затрат. Уместно будет провести сравнение с другими экспедициями по поиску Молуккских островов, которые иногда продолжались до 1537 года – даже после того, как Испания отказалась от своих требований в пользу Португалии. Хотя беспрецедентные риски отталкивали большинство частных инвесторов, корона никогда не выделяла такой же суммы в процентном отношении, давая максимум чуть больше половины.
Одни только корабли экспедиции Магеллана обошлись почти в 4 миллиона мараведи, включая сюда весь рангоут, такелаж и пушки. Тесть путешественника, работавший и на Каса-де-Контратасьон, и вместе с Кристобалем де Аро, приобрел в Бильбао почти три тонны пороха и получил за это возмещение 84 000 мараведи[319]. Дальнейшие закупки запчастей, досок и медной обшивки для ремонта добавили к этой сумме еще более 1,25 миллиона мараведи[320].
Источники расходятся в оценке водоизмещения кораблей экспедиции. Оно измерялось в количестве бочек различного (и всегда приблизительного) размера, которые может взять на борт корабль. Согласно отчету епископа Фонсеки, отправленному королю, в состав флотилии вошли два корабля водоизмещением 120 тонелад, два – 80 тонелад и один – 60 тонелад. Никаких точных стандартов измерения не существовало, и небольшая разница между двумя бочками одного класса могла дать на выходе значительную разницу в водоизмещении судов. Слово tonel означало просто небольшой на вид бочонок.
Когда в XIX веке ввели стандартные меры объема, тонеладу приравняли к 2,83 куб. м. Однако бочки во времена Магеллана были сравнительно малы – в среднем, вероятно, их объем составлял около полутора кубических метров.
Видимо, более точные сведения содержатся в другом документе, где указано водоизмещение 120, 110, 90, 85 и 75 тонелад для «Сан-Антонио», «Тринидада» (этот корабль стал флагманским), «Консепсьон», «Виктории» и «Сантьяго» соответственно. Суда кажутся небольшими, но на самом деле путешественники того времени ходили на еще более мелких судах. В данном случае, однако, организаторы экспедиции считали, что она будет не только разведывательной, но и торговой. Для подготовки к ожидаемым условиям путешествия (предполагалось, что суда пойдут по ветру по меньшей мере до другого берега Атлантики) корпуса кораблей, вероятно, сделали округлыми, у них было по две или три мачты и квадратные паруса. В записях они обозначаются то как «каравеллы», то как «нао», что соответствует практике того времени. Строго говоря, каравелла была совершенно конкретным типом судна – со сравнительно узким корпусом и, как правило, латинским парусным вооружением; однако этот термин употреблялся довольно свободно, даже моряки использовали эти слова как синонимы, так что от сухопутных чиновников, которые обычно составляли документы, трудно было ожидать большей точности. Больше всего нам известно о четвертом по размеру судне – «Виктории», единственном, которое смогло завершить кругосветное путешествие: остальные были потеряны или оставлены. Согласно традиции, которая пошла с заметки на полях рукописи XVI века, «Виктория» была построена в Сараусе, провинция Гипускоа, для Хуана Себастьяна Элькано – последнего оставшегося капитана экспедиции, который и привел судно в Испанию[321]. Но это слишком хорошо, чтобы быть правдой, и звучит как история разлученных и воссоединившихся возлюбленных. Впрочем, вполне вероятно, корабль действительно был построен на одной из верфей Кантабрийского берега. Он стоил 300 000 мараведи и имел три мачты, на центральной из которых было два паруса.
Владелец, продавший «Викторию» короне в баскском порту Ондарроа, жаловался, что цена недостаточна, но в пересчете на тонну стоимость корабля была огромной: на 38 % выше, чем обошлись все остальные корабли в среднем. Возможно, купившие корабль агенты подметили в нем какие-то качества, которые и помогли успешно завершить путешествие. Изображение «Виктории», несущейся по Тихому океану на всех парусах с поднятыми флагами, на знаменитой карте мира Абрахама Ортелия, созданной в 1589 году, прославило ее облик, по крайней мере среди историков. Ведь это изображение, выполненное в золоте, украшает почти каждый том из серии научных изданий описаний путешествий и исследований, которую Общество Хаклита издает на протяжении последних 175 лет. Если перед путешествием Магеллана корабль был переименован, то крестной матерью его стал монастырь Богоматери Победы в Триане на другом берегу Гвадалквивира в Севилье. Магеллан очень почитал этот монастырь. В своем завещании, как мы увидим, он оста