.
Отчеты, которые Себастьян Алвареш посылал домой в Португалию, необязательно полностью правдивы и, возможно, преувеличивают неприязнь кастильцев к португальцам, но депеша, которую он послал на следующий день, усиливает впечатление нарастающего конфликта. Португальский агент сообщал о раздорах между Магелланом и Каса-де-Контратасьон, где путешественника считали несносным; Алвареш прямо писал: «Они не могут его проглотить» (Como no poden tragar a Magalhaes). Мы назвали бы Магеллана костью в горле испанских чиновников. Согласно той же депеше, некоторым другим участникам экспедиции были даны указания, противоречащие тем, что получил Магеллан. Как мы уже знаем, Алвареш впоследствии предоставил Магеллану доказательства двуличности кастильцев. В документе от 18 июля он называет среди получателей других указаний Хуана де Картахену, Кристобаля де Аро и «Хуана Эстебана, казначея» – то ли имелся в виду Луис Мендоса, действительный казначей флотилии, то ли искаженный до неузнаваемости Хуан Себастьян Элькано (или некий генуэзец с похожим именем), имевший некоторый опыт в части финансов и, возможно, бывший помощником Мендосы, которого он впоследствии и сменил на посту[346].
Алвареш утверждает, что спросил Магеллана, почему португалец Жуан Карвалью, способный командовать кораблем, имел лишь ранг штурмана и почему столько штурманов имеют португальское происхождение (на тот момент вообще все штурманы были португальцами). Магеллан с улыбкой ответил, что «в море он будет делать все, что захочет» (respondió que haria en la Armada lo que quisiese sin dar les cuenta). Вскоре после этого Магеллан и королевские чиновники обменялись обвинениями – «многочисленными и суровыми» (pasaron tantas y tan malas palabras). В результате, по заявлению Алвареша (которое не подкрепляется никакими другими источниками), выплаты португальским участникам экспедиции были приостановлены[347].
В день отставки Руя Фалейру поступил новый приказ короля чиновникам Каса-де-Контратасьон: «Я узнал, что в указанную экспедицию набрано 16 или 17 юнг и что в то время, когда они были записаны в число участников, новобранцы требовались, а теперь, когда все юнги и матросы набраны, я приказываю вам набрать других юнг… и не принимать других иностранных членов команды сверх того, что я разрешил ранее, дабы они не служили при капитанах… поскольку я намерен придерживаться того, что приказывали господа мои Католические Монархи, которых Господь приемлет во славе»[348].
На требование подчиниться этим указаниям Магеллан отвечал, что принял португальских новобранцев «так же, как и многих других иностранцев – венецианцев, греков, бретонцев, французов, немцев и генуэзцев, потому что, когда он брал их, уроженцев сих королевств набрать было нельзя». Однако он заявил, что готов взять на замену кастильских моряков, если их предоставит Каса-де-Контратасьон. Говоря же о внештатных работниках, слугах и родственниках, Магеллан настаивал, что не потерпит приказов, которые будут противоречить исходному договору[349]. Чиновники указали, что он должен подчиняться желаниям короля без каких-либо возражений, могущих отсрочить отправление флота. Они повторно сообщили, что капитан может сохранить имеющихся слуг и юнг, только если их невозможно заменить, а число португальцев в каждом экипаже должно быть сведено максимум к пяти. Франсишку Фалейру, которому было отказано в капитанстве, мог пойти в плавание только с Магелланом, а лимит распространялся и на него.
Особого практического результата эти споры не дали. Другие португальские новобранцы продолжали пользоваться почестями. Эстеван Гомеш, который, как мы уже знаем, незадолго до того прибыл из Португалии, 10 сентября был назначен официальным штурманом Каса-де-Контратасьон, имеющим право участвовать в трансатлантических экспедициях. В то же время одним из штурманов, успешно потребовавших увеличения жалованья, был португалец Жуан Лопеш Карвалью (или, как он подписался в прошении, Хоан Лопес Карвальо), вновь назначенный штурманом «Консепсьон». В итоге в экспедицию отправился по меньшей мере 31 участник португальского происхождения, а также минимум 137 испанцев и, возможно, 70–80 представителей других национальностей. Один штурман был генуэзцем, другой греком. Пятнадцать моряков были записаны как французы, имелись в командах итальянцы, немцы, фламандцы и даже англичанин.
9 августа, за день до отплытия из Севильи, Магеллан взял свидетельские показания у офицеров, занимавшихся набором команды, в том числе у Элькано, Эспиносы и Мафры, по поводу того, почему в состав экспедиции вошло так много португальцев и других иностранцев. Он хотел письменно зафиксировать свою позицию: из-за проблем с набором вербовщикам пришлось добираться, например, до Малаги, Кадиса и Уэльвы. В таких обстоятельствах пренебрегать услугами иностранцев было невозможно. Он записал, что в плавание отправились 62 человека на «Тринидаде», 57 на «Сан-Антонио», 44 на «Консепсьон», 45 на «Виктории» и 31 на «Сантьяго» – всего 239. Это число согласуется с одним из сохранившихся списков экипажа, но некоторые имена, встречающиеся в надежных воспоминаниях об экспедиции, отсутствуют в списках, а некоторые из тех, кто отмечен в списках, на самом деле никуда не отправились[350]. Изменения в последнюю секунду, замены, донабор, бегства, болезни и смерти всегда делают такие списки не до конца достоверными источниками.
Очевидно, еще до отплытия экспедиция разделилась на две враждующие фракции: люди Фонсеки против людей Магеллана, испанцы против португальцев. Партия Фонсеки на вид была сильнее. Сам Картахена занимал номинальную должность «присоединенного лица», хотя тот, к кому это лицо было присоединено, собирался все претензии Картахены просто игнорировать. Тайные наказы короля, на которые мы уже намекали, усиливали позицию Картахены в любом потенциальном конфликте, поскольку давали ему явное право следить за небрежением или проступками других капитанов, хотя король и призывал его проявлять такт и благоразумие и «причинять как можно меньше вреда» при проявлении своей власти. Вел он себя как король. Его сопровождали десятеро слуг. Его каюта была огромна, хотя и не больше, чем у Магеллана, что бы ни писали по этому поводу в большинстве предыдущих исследований. В тайных наказах он назначался капитаном первой крепости, которая будет построена или захвачена на Молуккских островах. И именно в его задачи входила организация расселения испанцев на новом месте и обращение местных жителей в христианство, что, по словам короля, «является нашим главным желанием»[351]. Даже если бы на борту не разгорелось никаких ссор, эти условия явно вызвали бы конфликт между ним и Магелланом на месте назначения.
Картахена командовал самым большим кораблем, а среди его приятелей были капитаны двух других – Луис де Мендоса и Гаспар Кесада. При необходимости они могли превзойти Магеллана в численности людей и огневой мощи, если бы вдруг начался бой. Мендоса и Антонио де Кока контролировали финансы экспедиции и могли подчистить записи не в пользу Магеллана. Кроме того, они могли рассчитывать на Хуана Себастьяна Элькано, капитана «Консепсьон», которого наняли в Севилье во время паломничества: он предпринял его в искупление вины за потерю корабля, нелегально им заложенного[352]. Он не проявлял никакой враждебности к Магеллану до отплытия, но сотрудничал в пути с фракцией Картахены и принимал участие в дальнейших раздорах, поставивших экспедицию под удар.
Магеллан мог рассчитывать на португальцев, за исключением, как мы увидим, Эстевана Гомеша, который сделался его врагом. События показали, что на его стороне оказался Гонсало Гомес де Эспиноса, несмотря на его предыдущие связи с людьми Фонсеки; Гонсало Герра, агент Аро, а также Хуан Серрано, ставший капитаном «Сантьяго» после перетасовки, вызванной исключением братьев Фалейру, тоже проявили верность Магеллану в нужный момент. Самыми надежными его сторонниками оказались члены семьи – Дуарте Барбоза, племянник Диего, и родственник матери Магеллана Алвару де Мескита (оба плыли на его корабле), а также, вероятно, Мартин де Магальянес, находившийся на «Консепсьон». Среди личных сопровождающих Магеллана был Кристобаль Ребело – как иногда утверждается (впрочем, чисто хронологически это маловероятно), его родной сын. Магеллан называл его «мой паж»; впоследствии он погибнет вместе с Магелланом в сражении на филиппинском пляже. Магеллан, как оказалось, напрасно оставил ему в своем завещании 30 000 мараведи «за услуги, которые он оказал мне, и чтобы он молился за мою душу»[353]. Предположительное родство не имеет никаких серьезных доказательств и не опирается на свидетельства современников. Как мы увидим в следующей главе, Магеллан взял с собой и личного летописца. Он не собирался, по совету Уинстона Черчилля, сам писать собственную историю, но решил воспользоваться другой возможностью – заказать ее написание.
Тем временем из королевской канцелярии продолжали исходить требования поддерживать мир на борту[354]. В результате предпосылок для конфликта становилось только больше.
Прежде всего, в заявлениях короля подчеркивалась власть Магеллана как руководителя. «Все моряки, отправившиеся в составе указанной флотилии, – объявлял король, – поступают в распоряжение нашего капитана Фернандо де Магальянеса, ибо он наиболее опытен в подобных вещах». Все участники экспедиции «должны следовать приказаниям и мнениям указанного Фернандо де Магальянинса [sic]» (sigais el parecer e determinación del dho Fernando de Magallanins)[355]