5Жестокое мореАтлантический океан, сентябрь 1519 – февраль 1520 года
Если бы не Господь был с нами, – да скажет Израиль, – если бы не Господь был с нами, когда восстали на нас люди, то живых они поглотили бы нас, когда возгорелась ярость их на нас; воды потопили бы нас, поток прошел бы над душею нашею; прошли бы над душею нашею воды бурные.
Первые члены ордена святого Иоанна были убогими и грубыми людьми, достойными своего покровителя – волосатого Крестителя в верблюжьей шкуре. Один из первых посетителей их больницы в Иерусалиме с презрением писал об их неопрятных бородах. Второй магистр ордена, блаженный Раймонд дю Пюи, приказал им раздать свое имущество бедным и больным, хотя все члены ордена были состоятельными людьми благородного происхождения[380].
Но условия средневековой Палестины, где крестоносцы сражались против воспрявших духом врагов, заставили их взять в руки оружие, облачиться в броню, стать рыцарями, а после изгнания из Святой земли продолжить битвы на море. Рыцари Родоса, как их называли во времена Магеллана по острову, ставшему их твердыней, сделались сведущи в морских сражениях и с кораблями были знакомы не хуже, чем с боевыми конями.
Антонио де Пигафетта, дворянин из Виченцы, 3 октября 1524 года получил должность в ордене, которая, по сути, давала ему пенсию за счет доходов с земель ордена – мы знаем об этом из копии именного списка, сделанной в 1738 году одним антикваром[381]. На приеме при дворе венецианского дожа в 1523 году он поделился своими впечатлениями от экспедиции Магеллана, и один из присутствующих назвал его тогда chavalier hierosolomitano, то есть рыцарем Иерусалимского ордена[382]. Сам он стал так подписываться по меньшей мере с февраля 1524 года и позже[383]. По некоторым фразам в произведениях Пигафетты можно судить о том, что он был уже знаком с атмосферой ордена, с его литературными и религиозными традициями еще до отъезда в составе экспедиции Магеллана. Он предстает здесь как образцовый придворный, искушенный в рыцарской литературе и новейшем этикете двора[384]. Бальдассаре Кастильоне, «арбитр изящества» того времени, автор книги «Придворный» и один из «цивилизаторов» эпохи Возрождения, сформулировавший формальные правила поведения для компаний тех, кто считает себя возвышенными людьми, хорошо знал Пигафетту и рекомендовал издателям и патронам[385]. Пигафетта получил неплохое воспитание, был образован в духе гуманизма – недостаточно для того, чтобы из первых рук знать греческих и латинских классиков, но достаточно, чтобы быть исключительно (по стандартам конкистадоров) заинтересованным в культурах и языках тех людей, которых встретил за океаном.
Что заставило высокородного, обладающего хорошим образованием, манерами и связями дворянина принять участие в авантюре Магеллана? Пигафетта сам приводил два мотива, по которым примкнул к экспедиции: разузнать «о великих и удивительных явлениях на Море-Океане…» и «снискать себе некую славу в далеком потомстве»[386]. Оба мотива выглядят вполне правдоподобно. Любопытство было отличительной характеристикой Возрождения: в 1450-е годы венецианский патриций Альвизе Када-Мосто поступил на службу к принцу Энрике Мореплавателю, чтобы, по собственным словам, расширить свои познания о мире[387]. Пигафетта писал, что прочитанные им книги и их обсуждение вызвали у него горячий интерес к Новому Свету: действительно, он упоминает большое количество доступной ему литературы, в том числе первые издания и пересказы первого опубликованного отчета Колумба, книги Веспуччи (или приписанные ему), а также как минимум первые части работы Педро Мартира д’Англерии, которая продолжала публиковаться[388].
«Чудеса», к которым относились экзотические товары, монструозные деформации, научные новинки, обычаи, считавшиеся грубыми или варварскими, и уютные страхи перед дальними опасностями, испытываемые читателями у себя дома, были неотъемлемым ингредиентом рассказов путешественников. А слава являлась одной из главных ценностей того времени.
Скорее всего, Пигафетта познакомился с Магелланом в Барселоне в феврале 1519 года. Он находился в свите папского нунция Франческо Кьерикьяти, последний должен был склонить короля Карлоса к планируемому крестовому походу против турок и сохранил с Пигафеттой чрезвычайно дружеские отношения, что подтверждается в рекомендательном письме, которое он написал от имени своего приятеля Вичентино уже после окончания экспедиции Магеллана. Возможность присоединиться к экспедиции явно привлекла Пигафетту, поскольку это деяние было достойно рыцаря, представляло собой ценный опыт и способ изучения людей и чудес. Для Магеллана Пигафетта тоже был ценным приобретением: грамотный внештатный член экспедиции мог воспеть путешествие, воздать хвалу ее вождю, разнести весть об успехе, оправдать провал и отвлечь критиков.
Пигафетта стал великолепным хронистом. По меньшей мере черновик его хроники был готов для вручения королю Карлосу по возвращении: Пигафетта поднес монарху «не золото и не серебро, а предметы, гораздо более ценимые столь могущественным государем»[389]. После этого автор отправился в то, что в современной книготорговле назвали бы лекционным турне, и посетил Лиссабон, Мантую, Венецию и Рим, повсюду распространяя рукописные копии своего труда[390]. Его рассказы затмили влияние всех остальных очевидцев и ранних хронистов.
О беспокойных водах Южной Атлантики можно судить по изображению «Oceanus Australis» (Южного океана) на карте Левина Хульсиуса. Киты, летучие рыбы и нарвал с бивнем должны демонстрировать экзотичность и коммерческие перспективы местной фауны. Прически Нептуна и Тритона, дующего вместо рога в моллюска наутилуса, украшены травами и вызывают в памяти головные уборы коренных американцев. Вверху слева плывет «португальский флот на пути в Каликут». Именем Магеллана подписан не только пролив, но и обширный Антарктический континент, который географы помещали к югу от него. Нептун держит герб Португалии, помещенный внутрь кастильского, поскольку в это время династические альянсы объединили обе короны пиренейских государств. Хульсиус включил подписи на латинском, испанском и голландском языках, что свидетельствует о высоком уровне конкуренции в борьбе за Атлантику. Из книги: Levinus Hulsius, Kurtze, warhafftige Relation vnd Beschreibung der wunderbarsten vier Schifffarten, so jemals verricht worden («Краткое и правдивое повествование и свидетельство о четырех самых поразительных морских путешествиях, когда-либо совершенных») (Франкфурт, 1626), vi. Помимо Магеллана, рассказывается еще о путешествиях Дрейка, Томаса Кавендиша и Оливье ван Ноорта. С разрешения Библиотеки Конгресса
Достоверность повествования Пигафетты вызывает вопросы по четырем причинам: его слабости к Магеллану, которая положила начало традиции почитания того как героя, сохранившейся у большинства исследователей; его пристрастия к чудесам, в духе требований вкуса читателей того времени; его снобизма, из-за которого книга просто усеяна упоминаниями о его замечательных знакомствах и могущественных покровителях; а также последствий невероятного спасения от неминуемой гибели. Это вызволение от опасности он считал проявлением божественной благодати. Флот Магеллана достиг Филиппинских островов, когда Пигафетта предавался своему любимому развлечению – рыбачил с борта судна: «Я подошел к борту, намереваясь половить рыбу, и, не успев поставить ногу на рею, ведущую в кладовую, поскользнулся, так как рея была мокрая от дождя, и упал в море, а меж тем поблизости не было никого. Я уже погрузился в воду, но тут моя левая рука нащупала веревку от грот-мачты, которая болталась в воде. Я крепко ухватился за нее и стал так громко кричать, что ко мне поспешили на шлюпке и спасли меня. Разумеется, не мои заслуги были причиной моего спасения, а только благость этого источника милосердия (Богородицы)»[391].
Чувство спасения силой божественной благодати усугублялось у Пигафетты тем фактом, что он вообще пережил экспедицию: этот исход действительно кажется чудесным, ведь, кроме него, то же удалось лишь 17 морякам. Поэтому его книга наполнена возвышенной духовностью, которая иногда заставляет его рассматривать явно приземленные события с точки зрения божественного промысла. В сочетании с явным намерением автора полностью оправдать Магеллана это заставляет автора опускать или оттеснять на задний план конфликты, восстановившие друг против друга участников экспедиции, и не замечать или замалчивать все кровавые бойни, в которых Магеллан принимал непосредственное участие. При первом упоминании своего героя Пигафетта хвалит его за многочисленные путешествия, которыми тот снискал «великую славу», и называет его командором ордена святого Якова Меченосца, намекая на узы приязни, порожденной рыцарским братством[392].
Ни одно из других сохранившихся свидетельств очевидцев не может сравниться с хроникой Пигафетты по широте обзора, яркости деталей и легкости языка. Некоторые из написанных в то время источников утеряны. Например, Андрес де Сан-Мартин вел дневник или, по крайней мере, судовой журнал, этот документ известный португальский гуманист Дуарте де Ресенде скопировал для Барруша, который собирался использовать его при написании истории Португальской Азии. Затем журнал исчез. Из других судовых журналов по меньшей мере частично сохранилось три. Один из них написан без всяких излишеств: в основном там приводятся чрезвычайно точные указания направления плавания, хотя записи за два первых месяца путешествия отсутствуют; лишь изредка встречаются дополнительные подробности или комментарии