[393]. Этот журнал в Испанию привез Франсиско Альбо – моряк из Хиоса или, возможно, из Родоса, который либо имел навигационную подготовку, либо забрал журнал умершего штурмана на позднем этапе путешествия[394]. Документ значительно отличается по стилю и содержанию. Иногда на протяжении многих недель опускаются даты. Есть короткие промежутки времени, в течение которых автор проявляет интерес к окружающим событиям и иногда упоминает их, при этом никаких различий между включенными в журнал и опущенными не наблюдается. В некоторых случаях имеются перекрестные ссылки, которые, видимо, были вставлены в разное время: некоторые, похоже, появились только в конце путешествия. Вероятнее всего, этот журнал переходил из рук в руки, его вели в разное время разные штурманы – или он сразу задумывался как сплав различных текстов.
Второй сохранившийся журнал вел автор, известный научной традиции как Генуэзский Штурман. Долгие дискуссии о том, кем он был, ныне завершены: автором журнала признан Леоне Панкадо из Савоны, который служил на «Тринидаде» и оставался, наряду с 16 другими уцелевшими моряками с этого корабля, узником на Молуккских островах, схваченный португальскими властями. За этим последовали ужасные лишения и ряд потрясающих воображение побегов. Из тюрьмы в Кочине, где держали всех моряков с «Тринидада», он бежал вместе с другим лигурийцем, служившим штурманом на корабле, и спрятался на шедшем домой португальском судне. В Мозамбике его обнаружили и снова заключили в тюрьму, откуда он отправил умоляющее послание епископу Фонсеке и королю Карлосу. Были ли услышаны его мольбы или же местным властям просто наскучило держать его в заключении, но он смог вернуться в Лиссабон примерно в июле 1526 года, когда его товарищ по побегу уже был мертв[395]. Его возвращение примерно совпало с возвращением последних выживших с «Тринидада», которых отпустили из тюрьмы по случаю очередной серии испано-португальских династических браков. Повествование Панкадо менее подробно, чем у Альбо, но включает периодические отступления, выражения негодования и упоминания событий на берегу.
Наконец, имеется предположительно выдержка из третьего журнала, описанная Джованни Баттистой Рамузио, известным компилятором отчетов о путешествии, который опубликовал этот текст в 1554 году под названием «Рассказ португальца, компаньона Дуарте Барбозы»[396]. Название, выбранное Рамузио, предполагает, что автор находился в окружении Магеллана на борту «Тринидада».
В тексте кратко описано все путешествие, при этом рассказ не выходит за пределы сферы обязанности штурмана и ничего не добавляет к материалам других источников, кроме двух пунктов: в нем говорится, что, когда флотилия прибыла к проливу, ныне известному как Магелланов, «мы назвали его проливом Виктории, потому что с корабля “Виктория” первыми его заметили. Другие же назвали его Магеллановым проливом, потому что нашего командира звали Фернандо де Магеллан»[397]. Маловероятно, чтобы текст оказался обычной компиляцией: в противном случае Рамузио снабдил бы его более привлекательными чертами; однако упоминание названия «Магелланов пролив», которое не фигурирует в других источниках до 1527 года, заставляет предположить позднюю вставку.
Помимо Пигафетты, только один участник экспедиции написал воспоминания, предназначенные именно для публикации. Хинес де Мафра был обычным матросом, который поступил на «Тринидад» за жалованье 1200 мараведи в месяц, притом получил его за четыре месяца вперед[398]. Он тоже попал в плен к португальцам и сидел в тюрьме сперва в Тернате, а затем в Кочине. Когда после династического брака 1526 года испанские заключенные были выпущены из тюрьмы, в живых оставалось уже только трое. Когда Хинес наконец-то добрался до Испании, с ним случилась своего рода история Мартена Герра:[399] его жена Каталина Мартинес дель Меркадо, как выяснилось, устроила так, что его официально объявили умершим, после чего вышла замуж повторно и продала его собственность. Обвинив ее в супружеской измене и присвоении чужого имущества, он снова ушел в море. Его рукопись, написанная «его рукой», в итоге оказалась у издателя, который охарактеризовал автора как «человека пожилого, правдивого и немногословного», который «представил свой рассказ обо всем, чему был свидетелем во время путешествия Магеллана, мне как автору, зная, что я желал написать книгу обо всем этом»[400]. Насколько мы знаем, эта книга так и не была написана; ее материалы в основном касались следующих за Магелланом экспедиций. Труд Мафры оставался незамеченным, пока один испанский исследователь в 1920 году его не опубликовал[401]. Язык работы действительно пахнет морем, что, впрочем, конечно, может само по себе быть риторическим приемом, повышающим достоверность; практически никак не проявляется пристрастие автора к какой-либо точке зрения, хотя, как мы увидим, он и был полностью верен Магеллану; если читатели сделают скидку на простительные пробелы в памяти и попытки автора представить дело так, будто он «везде был и все видел», то получат ценный источник, дополняющий и проясняющий остальные.
Еще один рассказ свидетеля известен только через посредство издателя – это так называемый Лейденский манускрипт, названный так по университетской библиотеке, где ныне хранится. Этот текст был в числе материалов, которые хроникер королевского двора Жуан де Барруш отобрал для написания истории Португальской Азии, уже неоднократно нами процитированной. Это своего рода палимпсест из утраченных источников. Его переписал в 1560-х годах Фернан де Оливейра, гувернер одного из сыновей Барруша[402]. Попытки установить авторство оказались бесплодными, и он может быть компиляцией других источников. У Барруша был также ныне утраченный рассказ Гомеса де Эспиносы, но в Лейденском манускрипте трудно обнаружить какое-то сходство с материалами, достоверно написанными Гомесом, а именно отчетом испанскому королю, который он написал после того, как подошли к концу его долгие приключения[403]. В его рассказе описываются попытки пересечь Тихий океан на «Тринидаде» от Молуккских островов в обратном направлении, невозможность это сделать из-за неблагоприятной погоды, попадание в плен к португальцам и долгое тюремное заключение, окончившееся только в 1526 году, когда его, как и Хинеса де Мафру и еще одного выжившего на тот момент моряка, после династического брака между испанской и португальской короной выпустили власти Кочина[404].
Панкадо и Элькано также написали краткие самооправдания перед королевским судом, вернувшись домой с требованиями выплаты жалованья и премий и получения наград, среди которых Элькано добился членства в рыцарском ордене Сантьяго, явно подражая Магеллану (como lo dio a Fernando de Magallanes), и доли во всех доходах, которые корона могла получить от торговли с Молуккскими островами[405]. Элькано, очевидно, написал и более продуманный собственный рассказ об экспедиции – по крайней мере, о какой-то из ее частей. Он упоминал об этом походя во время допроса королевскими чиновниками. «Я не осмеливался, – объяснял он, – писать что-либо, пока Магеллан был жив. Но после этого я был избран капитаном и казначеем и стал записывать то, что происходило»[406].
Некоторые участники, оставившие письменные свидетельства, также устно отвечали на вопросы официальных расследователей по поводу поведения членов экспедиции и ее результатов. Элькано и Альбо были подвергнуты допросу вместе с еще одним выжившим моряком – бывшим хирургом-цирюльником Эрнандо де Бустаманте – в октябре 1522 года по возвращении в Испанию на «Виктории» – единственном корабле, пережившем путешествие[407]. Расследователей больше интересовал вопрос возможных хищений – расхождения в записях грузов или неопределенность судьбы призов и пленных, захваченных в ходе путешествия, – чем реконструкция хода экспедиции, однако в процессе выявился ряд интересных и полезных подробностей. Тем временем дезертиры, вернувшиеся в Испанию ранее, были подвергнуты суровому допросу относительно причин столь скорого их возвращения, а те, кто попал в руки португальцев после захвата «Тринидада», вынуждены были отвечать на вопросы о своих поступках перед куда более враждебными чиновниками[408]. Юнга Мартин де Айямонте, которого португальцы захватили отдельно от других – после того, как он дезертировал или, по его словам, был оставлен на Тиморе по невыясненным причинам, – тоже подвергся допросу и дал показания, в целом благоприятные для своего бывшего командира[409].
Уцелевших участников экспедиции опрашивали и хронисты. Педро Мартир д’Англерия (Англерия – итальянский город, ныне известный как Анджера), получивший доступ к ним быстрее всех как официальный историк при дворе Карлоса I, спешно составил свое описание уже через семь недель после возвращения «Виктории», чтобы как можно быстрее представить его папе римскому. По большей части он опирался на свои беседы с генуэзским моряком по имени Мартинус де Юдицибус (возможно, деи Джудици), изначально плывшим на «Консепсьон» и оказавшимся среди истощенных, утомленных людей, участвовавших в босоногой благодарственной процессии в рубищах и со свечами в руках после прибытия «Виктории» в Севилью. То, что Педро Мартир услышал в ходе этих бесед, заставило его усомниться в честности Магеллана или по крайней мере в его следовании приказам и добросовестном поведении по отношению к экипажу.