[481]. Для флегматичного штурмана Франсиско Альбо, чьи интересы всегда были непосредственно связаны с его работой, чистка днищ кораблей была основной задачей и главным мотивом для остановки. В своем путевом журнале он даже не упоминает о событиях, которые произошли во время стоянки, – о кризисе управления и обвинении жертв Магеллана[482]. Трудно, однако, отделаться от ощущения, что Магеллан уже во время прибытия в бухту Сан-Хулиан был сосредоточен на поисках способов устрашения соперников, возмездия врагам и их полного искоренения. Он нанес удар не только потому, что для того сложились благоприятные условия: потребность в самоутверждении, порой максимально жестоким образом, проистекала из его характера и жизненных ценностей. Лопес де Гомара, который был еще мальчиком, когда впервые узнал о путешествии Магеллана, резюмировал события в заливе Сан-Хулиан с тщательно отмеренной иронией: «Будучи исполненным духа и чести, он показал зубы» своим врагам (Mostrándoles dientes, como hombre de ánimo y de honra)[483]. Скорость, с которой стали разворачиваться события, предполагает, что они были спланированы заранее.
Свидетельства очевидцев здесь расходятся: согласно Трансильвану, мятеж и убийства, которыми он завершился, произошли ближе к концу пребывания в бухте. Свои данные он по меньшей мере частично брал, по собственному утверждению (подкрепленному свидетельством его собрата по перу Гонсало Фернандеса де Овьедо), из защитной речи мятежника Хуана Себастьяна Элькано, которую тот произнес после того, как довел уцелевших участников экспедиции до Испании[484]. Однако хронология, которой придерживался Трансильван, – его личная. По его словам, нарушение порядка произошло после долгой и неуютной зимовки, которая возродила «старую извечную вражду между португальцами и испанцами, тем более что Магеллан был португальцем»[485]. Когда Магеллан наказал ропщущих, то, по словам Трансильвана, обратил их в мятежников.
Решающее доказательство того, что Магеллан читал рыцарские романы, получая образование при португальском дворе, – его постоянные отсылки к «Книге Прималеона», титульный лист испанского издания 1535 года которой мы приводим (Primaleon: Los tres libros del muy esforçado cavallero Primaleon et Polendos su hermano hijos del Emperador Palmerín de Oliva – «Три книги весьма храброго рыцаря Прималеона и Полендоса, его брата, сыновей императора Пальмерина де Оливы». Магеллан назвал своего пленника, захваченного на юге Американского континента, Патагоном в честь персонажа этой книги – гиганта, чьи физические и психологические характеристики Магеллан и его люди находили и в местных жителях. Соответственно, Патагонией был назван и весь регион. Встречи с великанами нередки в романе, одна из них изображена на приводимой иллюстрации: Прималеону противостоит великан Гатару, который удерживает на своем острове зачарованную деву. На заднем плане виден луковичный купол, отвечающий за экзотику, а виселица и засохшая ветка вызывают чувство опасности. Судя по всему, Магеллан спланировал собственное возведение в рыцарство по образцу того же Прималеона. Национальная библиотека Испании
Это весьма убедительное изложение, но оно неверно: здесь, как и в других частях книги, Трансильван свел воедино несколько событий, что и неудивительно, ведь он стремился как можно быстрее закончить книгу и опубликовать ее раньше потенциальных конкурентов. Другие источники сходятся в том, что роковые события имели место в самом начале зимовки – «как только мы вошли в бухту», по словам Пигафетты[486].
Еще до того, как появились какие-либо сигналы, не говоря уже о проявлениях потенциального мятежа недовольных, Магеллан подготовил превентивный удар. Если верить позднейшим воспоминаниям Хинеса де Мафры, то капитан-генерал, прибыв на Сан-Хулиан, первым делом созвал команду собственного корабля и сообщил им «со сладкими речами и большими обещаниями» (con palabras dulces y grandes promesas), что другие капитаны планируют убить его на пасхальной мессе на следующей неделе[487]. Памяти Мафры можно было верить не всегда, но ему, как ревностному стороннику Магеллана, не было нужды придумывать ни «сладкие слова», ни горькие предсказания. Так или иначе, Магеллан разоблачил и наказал предполагаемых заговорщиков в течение нескольких дней: первые приговоры и казни случились в субботу перед Пасхой – возможно, чтобы вызвать ужас у колеблющихся, которые все еще ставили под сомнение власть Магеллана или его решимость. После конфликтов, случившихся еще в ходе пересечения Атлантики, результат был предсказуем. Когда мангуст сражается с коброй, бессмысленно жаловаться на нарушение правил игры. Победит тот, кто нападет первым. Трения во флотилии нарастали с момента отплытия из Испании, и ситуация требовала разрешения. Магеллану нужна была возможность разгромить клику офицеров, которую внедрил в экспедицию Фонсека и которая группировалась вокруг Хуана де Картахены. По источникам трудно понять, как Магеллану удалось добиться успеха. Некоторые рассказчики неправильно помнили события, воспроизводя их ход годы спустя: например, воспоминания Хинеса де Мафры полны полезных сведений, но местами противоречат его показаниям, которые он дал во время официального допроса ранее.
Во время этого допроса свидетели постоянно путались в показаниях, что можно списать на ненадежную память. Почти все историки неправильно воссоздали историю в заливе Сан-Хулиан, следуя за Антонио де Эррерой, который писал через 80 лет после произошедших событий и свел воедино разные эпизоды, которые никак не могли разворачиваться в изложенном им порядке и на самом деле, должно быть, разделялись между собой многими месяцами[488]. Однако если не поддаться искушению вставить в свое изложение все данные, пусть даже своекорыстные и малоправдоподобные, из всех сохранившихся документов, и избежать в поисках более систематизированной информации следования фантазиям первых историков, которые пытались составить связный рассказ или поддержать точку зрения, угодную своему патрону, все же можно получить на выходе вполне убедительное повествование.
Все началось в Пальмовое воскресенье, 1 апреля, когда Магеллан пригласил капитанов флотилии на обед после мессы. Обед с Борджиа? Или с Титом Андроником? Или с крестным отцом? Приглашение на смертельно опасную трапезу – общее место в искусстве со времен истории Авессалома и Амнона[489] вплоть до Агаты Кристи и итальянской мафии[490]. Обеденный стол – удобное место для убийства: жертве неловко за столом, она не вооружена ничем, кроме тупых столовых ножей, к ней легко подобраться сзади и перерезать горло или просто отравить. Поэтому, вероятно, мало удивительного в том, что из всех приглашенных явился только родственник Магеллана Алвару де Мескита. Луис де Мендоса и Антонио де Кока, которые, будучи назначенцами Фонсеки и союзниками Картахены, наверняка находились в проскрипционном списке Магеллана, рискнули посетить мессу, но от обеда отказались. Гаспар де Кесада и его номинальный узник Хуан де Картахена и вовсе блистали своим отсутствием[491].
Хотя Хинес де Мафра, вспоминая события годы спустя, перепутал Пальмовое воскресенье с Пасхой, его рассказ о разговорах на мессе довольно интересен.
Магеллан и Мендоса «явно неискренне» (con disimulado semblante) обменивались любезностями.
«Почему другие офицеры не пришли на мессу?» (Cómo no venían los demás capitanes a misa?) – спросил Магеллан.
Мендоса ответил, что не знает, и предположил, что, возможно, они себя плохо чувствуют[492].
Приглашение по меньшей мере вывело врагов Магеллана на чистую воду. Неизвестно, действительно ли он собирался нарушить долг гостеприимства и арестовать или убить своих гостей, но приглашенные проявили понятные признаки тревоги. Они проигнорировали приглашение, подобно гранд-дамам, смеющимся над пригласившей их выскочкой. После этого им оставалось только действовать. Отмененный обед стал сигналом к мятежу. Картахена и Кесада перешли к делу (если можно верить свидетелям событий) той же ночью.
Самое раннее свидетельство, которое у нас имеется, рисует яркую картину случившегося под покровом ночи. Этот документ далек от беспристрастности: это петиция, адресованная Магеллану Алвару де Мескитой, который требовал наказать заговорщиков и приводил свидетельства в поддержку своей точки зрения. Петиция была датирована 9 апреля – после событий прошло больше недели. У Магеллана было более чем достаточно времени, чтобы вместе с лояльными подчиненными придумать благоприятную для себя версию событий. Он официально подтвердил факт получения петиции 15 апреля и сообщил об удовлетворении прошения Мескиты через два дня; в тот день случилось мрачное предзнаменование – полное солнечное затмение. Таким образом, для сговора времени было еще больше.
Расследование происходило в четверг, 19 апреля, на борту «Сан-Антонио», под полным контролем Магеллана. О беспристрастии и речи не было. Свидетели подозрительным образом точно сходились в своих показаниях. Поэтому эти свидетельства ни в коем случае нельзя считать достоверными, но именно их Магеллан явно хотел представить миру. И это единственная версия, зафиксированная во время предполагаемого мятежа, а точнее, через три недели после него. Впрочем, ее общую достоверность подкрепляет тот удивительный факт, что ее в целом подтверждают показания тех мятежников, которым впоследствии все же удалось добраться до Испании. Сохранившаяся копия была сделана в Севилье в мае 1521 года с первичной рукописи писцов Мартина Мендеса и Санчо де Эредии, которые вели и допрос свидетелей; поэтому, если сделать скидку на незначительные погрешности при снятии копии, подлинность содержимого гарантирована