[567]. Селуида преодолевает страх, обрабатывает раны Патагона и «сладкими речами» убеждает его принять лечение и пищу, хотя они и не понимают языка друг друга. Здесь проявляется другое общее место позднесредневековых книг и изображений: дикого человека – «зеленого человека» с вывесок пабов, покрытого шерстью или листьями, только что вывезенного из родных лесов, – усмиряет дама, обучая его игре в шахматы, мирным искусствам или любви[568]. Мораль: красота сильнее грубой мощи.
До отплытия из бухты Сан-Хулиан, согласно Пигафетте, отряд водрузил крест на возвышении, названном ими Монте-Кристо, которое лежало на несколько лиг в глубь суши, «в знак того, что страна эта принадлежит королю Испании»[569]. Люди Дрейка, однако, увидели здесь только виселицу – более подходящий монумент в честь зимы тревоги Магеллана. Они сами с поразительной точностью повторили события испанской экспедиции. Как и в случае Магеллана, экспедиция Дрейка была расколота на два лагеря, существовавшие в то время и при английском дворе. Его фракция, состоявшая из воинственных радикальных протестантов, противостояла фракции доверенного лица королевы, сэра Кристофера Хаттона, защищавшего заморский империализм и колонизацию Америки, но не отличавшегося большой религиозностью и потому желавшего избежать фазы активной войны с Испанией. Некоторые обвинения Дрейка в адрес представителя Хаттона, Томаса Доути, вызывают в памяти жалобы Магеллана на Картахену. Доути был «слишком дерзким и превышал свои полномочия, возлагая на себя слишком много обязанностей». Другие обвинения либо туманны, либо фантастичны. Доути был «волшебником и ведуном», «очень дурным и распутным человеком», а брат его «был ведуном и отравителем». «Не могу сказать, откуда он явился, – писал Дрейк, – но думаю, что от дьявола». Большая часть свидетельств против обвиняемых была полной ерундой и глупыми слухами, не доносившими никакой достоверной информации, кроме той, что Доути был склонен бестактно критиковать Дрейка. Обвинения в потворстве португальцам показывают подлинную суть расхождений: сохранится ли в результате путешествия мир или начнется война. Беспристрастные мнения показывают Доути богобоязненным, правдивым, образованным человеком наилучших качеств, «истинным солдатом», «плодовитым философом». Однако после показательного суда ему отрубили голову, а тело сожгли там же, где вершил самосуд Магеллан; говоря словами капеллана Дрейка, «у усыпальницы тех, кто был перед ним, на чьи могилы я поставил камень»[570].
7Врата славыМагелланов пролив, октябрь – декабрь 1520
Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их.
«Вы боитесь говорить»[571]. Магеллан сознательно провоцировал своих офицеров, предлагая им – или даже заставляя их – бросить ему вызов. Легко представить себе сцену в каюте: капитан-генерал в бешеной паранойе извергает угрозы; подчиненные, сжав губы, в неловкости отводят глаза. Снаружи: безжалостное море и сверкающие горы по обе стороны пролива. «Пролив Всех Святых» – название, которое дали ему моряки. Мир начал именовать его Магеллановым проливом. Именно его они и искали – предположительный путь в Азию; правда, никто еще не знал, как далеко на самом деле лежит их конечная цель.
Вожак экспедиции ждал от своих подчиненных выражения радости. Вместо этого оказалось, что они охвачены ужасом. Их цель была совсем близка: по крайней мере, так считал – или объявлял – сам Магеллан, когда флотилия с трудом лавировала и продвигалась через постоянно вводящий в заблуждение лабиринт заливов и узких проливов между сушей Американского континента и островами, примыкающими к нему с юга. Обретение этого пролива стоило года мучений, наступила своего рода кульминация путешествия. Даже самые скептические из критиков капитан-генерала, должно быть, чувствовали смесь ожиданий и надежды: ожиданий еще больших тягот и разочарований, надежды на счастливый исход. Должно быть, то был момент триумфа, столь редкого в путешествии, которое до сих пор преследовали неудачи и злой рок. Несомненно, некоторые моряки на какое-то время почувствовали удовлетворение. Но пушечные залпы в ознаменование успеха отражались от холодных скал, и ответить на них было некому, кроме безразличных пингвинов и не проявляющих любопытства морских котиков.
Путешествие уже следовало признать безнадежным провалом. Пролив находился очень далеко от Испании. Путь сюда был крайне долгим и тяжелым, здесь было слишком холодно, еды оставалось мало, и она не могла насытить, ветры были слишком неблагоприятными, а берега слишком опасными. Маршрут Магеллана, даже если бы он и привел к островам Пряностей, не шел ни в какое сравнение с более быстрым путем, которым давно пользовались португальцы.
Бесконечные несчастья вообразить слишком легко, но маршрут и хронологию следования флотилии через пролив проследить не так просто – отчасти, как обычно, из-за того, что источники противоречат друг другу, а отчасти потому, что по некоторым критическим моментам данных просто нет. Зато можно представить себе атмосферу – характер моря и берегов, громадность пройденного пути, масштаб поставленной задачи.
Пигафетта, открытый защитник Магеллана, восхвалял красоту пролива. Он действительно великолепен: окружен ослепительными горами, с которых в море стекают родники. К югу простирается Огненная Земля, которую словно бы насильно оторвали от южной оконечности Южной Америки, усеяв при этом пролив островками, подобными кусочкам плоти или каплям крови с прокрустова ложа. В результате получился лабиринт обманчивых проливов и заливов, с многочисленными рифами и отмелями, грозящими уничтожить или обездвижить проходящие суда. Хотя на востоке пролива на побережье простираются луга, большую часть пути с обеих сторон над судами круто возвышаются обрывистые скалы. Пройти требуется почти 650 километров, и это трудный путь. Погода меняется непредсказуемо. Туманы спускаются и исчезают, словно сети, которые набрасывает злобный гладиатор-ретиарий. В любом случае красота, в отличие от большинства историй любви, здесь не «сочетается с добротой», не успокаивает и не умиротворяет враждебных чувств. Хотя Магеллан плыл здесь в разгар лета, погода была почти невыносимой; пролив представляет собой широкий туннель, где воющие западные ветры юга Тихого океана препятствуют судам, пытающимся пройти на запад: так произошло с «Сан-Антонио», то же самое заставило «Тринидад» и «Викторию» как можно быстрее искать убежища. Нередко корабли выскакивают из пролива, как пистоны из пистолета, и их относит к самым Фолклендским островам.
Современные отдыхающие на круизных лайнерах могут посетить пролив, чтобы избежать северной зимы и равнодушно испытать те же погодные условия, что вселяли ужас в сердца моряков в век паруса. До XIX века плавание было тяжелым: нужно было непрерывно сохранять бдительность, не предаваясь романтическим мыслям или поэтическим реакциям на великолепие природы. Там, где современные путешественники на входе в пролив видят отлогие холмы со стороны мыса Кабо-де-лас-Вирхенес и белые утесы Огненной Земли на юге, мореходы в эпоху Магеллана наблюдали безжизненные берега, бедные лесом и пресной водой, и длинную полосу предательски опасных песков, преграждающих им путь. На современных судах, где почти не чувствуется качка и сохраняется идеальное равновесие, пассажиры редко замечают набегающие приливы и опасное мелководье. Скалы, которые сейчас выглядят живописно, раньше словно бы так и хотели разорвать корабли на части. Пингвины, живописно строящие свои гнезда в песчаных породах на побережье, были в голодных глазах первых путешественников всего лишь дичью, добыть которую к тому же было непросто. Прекрасно известные ныне заливы и протоки уподоблялись сиренам, сбивающим суда с пути и уводящим в обманчивые туманы. Там, где современные пассажиры увлечены фотографированием природы, корабельные офицеры в отчаянии поедали глазами берега в поисках жизненно важных ручьев с пресной водой или перелесков.
Изображение Магеллана, выполненное во Франкфурте в 1594 году Теодором де Бри и приводимое здесь в варианте XIX века, было, в свою очередь, скопировано с флорентийского оригинала 1589 года работы гравера Яна ван Страата, он же Джованни Страдано. Магеллан изображен как аристократ и профессионал: он бесстрастно стоит в рыцарских доспехах возле мачты своего корабля, держа в руках измерительный циркуль и другие навигационные инструменты. Упавшая мачта символизирует бурное путешествие. На знамени изображен орел династии Габсбургов. Нептун парит слева вверху, ветер стремится отогнать корабль. Огромная птица сжимает в когтях слона – возможно, отсылка к схожему мифу, изложенному Пигафеттой, а также напоминание о том, что за проливом лежит Восток. Вспышки огня символизируют Огненную Землю. Патагонский великан глотает стрелу; рядом резвятся другие местные и морские жители. Аполлон, благословляя корабль и сжимая лиру, словно бы прорицает, что рассказ о путешествии будет чрезвычайно поэтичным, что солнце разгонит низкие облака, а экспедиция обогнет Землю подобно Солнцу. Из F. H. H. Guillemard, The Life of Ferdinand Magellan (London: Philip, 1891)
Магелланов пролив можно грубо описать как расположенный у обшлага рукава Южной Америки шеврон, сужающийся к югу. Мыс Фроуард, самая южная точка континента, находится на его конце. Восточный рукав несколько загибается, как если бы на обшлаге были небольшие складки. Широкий проток, известный как Пасо-Анчо, отходит на север и слегка на запад от мыса Фроуард, прежде чем изогнуться к северо-западу в сторону Атлантики в форме трех заливов почти круглой формы, отделенных узенькими проливами и напоминающих пузыри в детском шаре. С запада на восток действует сильное приливное течение – сначала в части пролива неправильной формы, испещренной бухтами и четырьмя небольшими островами, из которых два по сути представляют собой торчащие из воды скалы; проход в следующий «пузырь», который сейчас обычно называется Байя-Виктория, имеет в длину около 4 километров и в ширину семь с половиной. Вокруг островов лежат широкие поля водорослей. Суровые темные горы на южном берегу поднимаются более чем на 300 метров и даже летом покрыты шапкой снегов. Еще через 37 километров к востоку, за очередным широким плесом, берега сходятся, образуя проходы всего четыре километра в ширину и около 22 километров в длину. Магеллан шел с востока и вошел в пролив со стороны мыса несколько южнее 50 ° южной широты. Он назвал его мысом Дев – де-лас-Вирхенес, в честь отмечаемого 21 октября праздника святой Урсулы и ее 11 000 спутниц, убитых гуннами, захватившими Кельн. Штурманы Магеллана почти абсолютно правильно вычислили широту, а долготу определили (вновь под руководством Сан-Мартина) как 44,5 ° к западу от Сан-Антана на островах Зеленого Мыса; учитывая условия измерений и доступные средства, ошибка чуть более 2 ° была вполне простительна