Один из вопросов расследования гласил: «Как индейцы убили капитана Магеллана?» Вплоть до этого момента вопрос мог показаться безобидным. Он отражал ту точку зрения, с которой все уцелевшие участники экспедиции легко готовы были согласиться. Но продолжение было полно яда: «Некоторые утверждают, что он погиб по-другому»[755]. Под некоторыми подразумевались те, кто остался на Востоке или уже прибыл на «Виктории».
При расследовании выяснилось, что Магеллан погиб в битве с туземцами во время нападения на остров Мактан[756]. Но все остальное по-прежнему представляет собой загадку. Показания участников экспедиции, прибывших в Севилью, пленников, попавших в руки португальцев в Тернате, и воспоминания, собранные в последующие годы, полны противоречий. При этом противоречивые сведения сообщают не только разные информанты, но порой даже одни и те же люди в разное время.
Исторические данные могут помочь исключить прямую ложь или предположения, сделанные свидетелями из корыстных мотивов или же из-за того, что на самом деле они отсутствовали на месте событий, о которых вспоминали. После того как мякина отсеется, исследователь, как правило, прибегает для поиска истины к логике, здравому смыслу и знанию человеческой природы. В дело вступает максима Шерлока Холмса: если отбросить невозможное, то, что останется, каким бы невероятным это ни было, и будет истиной. В случае смерти Магеллана нам приходится выбирать между в равной степени невероятными фактами.
Конфликт источников начинается с причин, по которым Магеллан предпринял атаку. Никто не отрицает, что инициатива полностью принадлежала ему. Пигафетта даже предположил, что Магеллан выбрал день битвы – 27 апреля, суббота, «ибо это был особенно чтимый им день» (perchè era o giorno suo devoto), хотя и не поясняет почему[757]. Ни в одном источнике не утверждается, что у Магеллана были сколько-нибудь адекватные причины для атаки. Его ссора с правителем Мактана стала результатом отклонения требования дани в форме провизии, в которой отчаянно нуждалась экспедиция. Один свидетель утверждал, что капитан-генерал чувствовал себя оскорбленным и обманутым, когда ему предложили один бушель риса и козу[758]. Согласно Панкадо – генуэзскому штурману, который утверждал, что спор из-за провианта стал единственной причиной, по которой Магеллан прибег к насилию, жители Мактана в ответ на просьбу дать трех коз, трех свиней, три меры (fardos) риса и три меры проса предложили снизить требования до двух штук в каждой категории, так как «им больше нечего дать»[759].
Провизия действительно была жизненно важна, но не меньшую роль играла и политика. Магеллан уже прибегал к насилию и в Патагонии, и на Марианских островах, либо для мести, либо для получения пищи, либо для похищения жертв. Предметом спора на Мактане была не еда, а власть. Магеллан не мог позволить себе проявить слабость в переговорах. Он должен был скрыть прискорбное состояние своих кораблей и людей за внешней бравадой и всегда готов был пойти на риск. Мы уже видели, как он получил ранение в Каликуте, поставил на кон свою жизнь на Мальдивах, с трудом избежал правосудия в Марокко, провоцировал португальского короля, бросил свою страну и семью, чтобы начать новую жизнь в Кастилии, и отправился в долгое путешествие без каких-либо разумных шансов на успех. Расчетливый игрок, возможно, не рискнул бы всей экспедицией, когда на кону стояло по паре коз и свиней, но для Магеллана такое, возможно, было вполне естественным.
Проблему распространения выгодных союзов на оставшуюся часть архипелага можно было решить или отложить разными способами. Стратегия, избранная Магелланом, напоминала ту, которой примерно в то же время придерживался Кортес в Мексике: сделать одного вождя верховным и пытаться управлять с его помощью остальными. В Мексике Кортес решил положиться на Куаутемока, вождя Теночтитлана; выбор оказался неудачным, эксперимент провалился, и кандидата сместили, приговорив к смертной казни. Магеллан же избрал в верховные вожди раджу Себу.
Альянс с Хумабоном обязывал его. Они стали кровными братьями. Раджа в ответ согласился принять крещение, при котором взял имя испанского короля Карлоса и дал ему формальную вассальную клятву[760]. Себуанцы были самыми послушными союзниками Магеллана, но во многих отношениях выбор оказался неудачен: маленький остров не был готов к распространению своей власти на соседние острова. Магеллан избрал его по незнанию, по продиктованной личными мотивами рекомендации раджи Лимасавы (крещенного в ходе той же церемонии как Хуан). В итоге он оказался в тупике. Он не мог позволить себе оставить на острове гарнизон: его команда поредела и была сильно истощена. Но если бы он бросил Себу на произвол судьбы в войне с Мактаном, поражение свело бы на нет все его достижения.
Стоит помнить, что для извлечения наибольшей выгоды из своего договора с короной Магеллану нужно было прибрать к рукам как можно больше островов: желанную награду ему бы принесли лишь острова сверх шестого[761]. При этом сам он считал, что Молуккских островов всего пять. Даже если бы он смог успешно покорить все, записав на свой счет также Лимасаву и Себу, в его активе было бы всего семь. Хинес де Мафра считал, что желание Магеллана во что бы то ни стало покорить Мактан проистекало именно из этого факта[762]. Такие подозрения вполне обоснованны: Магеллану нужны были острова, которые он мог бы оставить себе, где местные властители целовали бы ему руки, а король подтвердил бы его губернаторские права. Понятно его стремление распространить свою власть и на другие территории.
Магеллан имел основания обеспечивать власть Хумабона над другими раджами, выступая словно бы посредником от имени верховного властителя – короля Кастилии, некоторые из прав которого, как и некоторая часть доходов, по контракту позднее вернулись бы к нему. Сейчас кажется очевидным, что такая политика не могла быть жизнеспособной, но в то время это могло так не выглядеть. Раздробленные государства, как известно, имеют порой тенденцию к консолидации. Слияние племен в единые государства встречается в истории сплошь и рядом. Однако программа Магеллана содержала две роковые ошибки, которых он едва ли мог избежать: во-первых, другие острова не собирались подчиняться Себу; во-вторых, Мактан, с которого Магеллан предложил начать кампанию, был более мощной и крупной державой, которая могла выставить больше вооруженных людей. Возможно, Магеллан просто не знал этого.
Свою самоуверенность он подкрепил, начав жечь деревни и захватив одного или двух – тут источники расходятся – вождей невысокого уровня. Враждебные Магеллану источники уверяли, что своим самоуправством он достиг немногого, поскольку большую часть похищенных продуктов съели его союзники с Себу[763].
Пигафетта, рыцарь-иоаннит, который должен был вроде знать о христианских стандартах рыцарства, возражал. В его изложении поджог деревень был своего рода актом веры, эффективность которого измерялась крещениями: в течение восьми дней все на Себу крестились. «Одну хижину на соседнем острове мы сожгли» словно бы в назидание другим[764].
Источники расходятся в том, что именно Магеллан потребовал на Мактане и почему получил отказ. Те, кто имел на совести мятеж, пытались подорвать репутацию Магеллана, утверждая, что Лапулапу, раджа Мактана, объявил о своей готовности покориться королю Испании и христианскому Богу, но не радже Себу. Несложно считать намек: дескать, Магеллан был больше увлечен собственной выгодой, чем интересами короля Испании. Конечно, это свидетельство пристрастное. Но, на мой взгляд, оно правдоподобно: всегда проще согласиться на формальное подчинение какому-то отдаленному властителю, чем соседу, чьи претензии на господство могут быть обременительными. Одним из преимуществ, которые испанская монархия предоставляла многим сообществам Нового Света, было комфортное расстояние, с которого королю Испании приходилось отдавать свои приказы: даже в том маловероятном случае, если они сохранят свою важность после пересечения океана и достижения пункта назначения, их можно было просто с чистой совестью игнорировать. Чиновники, как правило, встречали их с ритуалами верности долгу: они целовали документы, исходящие от короля, и возлагали себе на голову в знак подчинения, после чего откладывали их в сторону с традиционной формулой: «Я подчиняюсь приказам, но не выполняю их»[765].
Но на этот раз мактанцы отказывались и подчиняться. Один из допрошенных в Севилье моряков говорил: «Жители Мактана не хотели целовать руку этого короля Себу»[766]. Магеллан вновь применил силу, спалив очередную деревню: вероятно, он действительно считал, что мактанцев легко запугать. Меж тем у него был доступ ко множеству точных данных – и на Себу, и во время переговоров с другими общинами. Все сохранившиеся документы показывают единодушие, с которым свидетели настаивают на том, как раджа Себу и некоторые собственные офицеры Магеллана пытались отговорить его от немедленного перехода к насилию. Хинес де Мафра, к чьим воспоминаниям, как мы знаем, нужно относиться с сомнением, высказался наиболее осторожно: «Король Себу попросил Магеллана не беспокоиться, поскольку со временем непокорность уляжется»; более того, раджа «сможет справиться с этим сам, потому что раджа Мактана – брат его жены»[767]