– Девятнадцать почти, – поправил я.
– …а не тридцать. Но это тоже неправда. Нам и восемнадцать, и тридцать. Мы и юнцы, и взрослые люди. С этим придётся жить, сколько уж осталось – столько и придётся. Такая судьба у магов. Такая цена у волшебства.
Мира замолчала, опустила глаза. Добавила:
– Наверное, не время. Мы ведь даже не решили, остаёмся ли здесь навсегда. Если ты скажешь, что не стоит… я пойду и поглажу простыни.
Я встал, шагнул к ней, обнял. Поцеловал в макушку. Кажется, Мира тихонько плакала, но я не хотел и виду подавать, что это заметил.
– Я тебе поглажу! – пригрозил я. – И посуду нечего мыть: у нас что, прислуги нет? Лучше возьми книжку и почитай.
– Все давно прочитала.
– Я схожу в книжную лавку. Там привезли три тома модного сочинителя из Восточных Провинций. Отпечатано в типографии, одно удовольствие в руки взять. Назидательные и развлекательные истории о похождениях магов, о сражениях между хорошими и плохими, о заколдованных и проклятых амулетах.
– Выдумка, что ли?
– Ну да, неправда. Но очень интересная неправда. Проклятое кольцо с тайными рунами, злодей-волшебник…
– Ты рад или нет? – спросила Мира прямо.
Я подумал.
– Наверное, рад. Только ошарашен. Я думал мы как-нибудь попозже об этом подумаем.
– Да куда уж позже! – сказала Мира. – Моя мать в пятнадцать замуж вышла, в шестнадцать брата родила, в семнадцать – сестру… ну, ту, что умерла от красной сыпи, я рассказывала…
В Западных Княжествах было принято выходить замуж не раньше семнадцати, а то и восемнадцати лет (мне кажется, это потому, что дочери очень много работали по хозяйству, помогая родителям сбивать масло и пасти скот). Но вообще-то Мира права. Мы не дети, и даже выгляди на свой возраст, о наследниках стоило задуматься.
– Я рад, – сказал я. – Я пойду и куплю тебе книжку, чтобы ты могла с чистой совестью ничего не делать.
– Сама схожу, – решила Мира. – Спасибо, но хочу прогуляться. А ты… я же знаю, чем ты занимаешься. Иди уж!
Она встала (никаких следов слёз, но я знал, что они были), и мы некоторое время целовались, обнявшись.
Если честно – мне всё-таки было не по себе.
Натурфилософам для работы нужна лаборатория со столом для вивисекции; всяческие стеклянные колбы, реторты, пробирки и перегонные кубы для экспериментов с жидкостями; химикаты щелочные, кислотные и нейтральные; хирургические инструменты и пневматические нагнетатели для операций; яркие лампы на газе или земляном масле для должного освещения; лупы и микроскопы для тонкой работы; медицинские банки и электрофорные машины для создания электричества; оранжерея, виварий и клетки для содержания существ природных и монстров; некоторое количество рунных амулетов для поддержания жизни в том, что иначе бы умерло; хорошая библиотека с книгами, содержащими разрешённое и запретное знание.
В общем – очень и очень многое, стоящее больших денег.
И очень хорошо, что это так, иначе натурфилософов со скальпелями в руках было бы больше, чем собак нерезаных.
Волшебнику для работы требуются лишь чистая бумага, остро отточенный карандаш и твёрдая рука.
И мозги, конечно.
Линейки, циркули, шаблоны, схемы и книги тоже не помешают, но это всё не обязательно.
Так что натурфилософия – наука для богатых, а магия – для бедных.
Зато посмотрел бы я на доктора Ирбрана или доктора Секта, попытайся они заняться своим искусством в другом государстве. Я уж не говорю о том, что даже эксперименты на животных не очень-то нравятся обывателям, что же касается экспериментов на людях, то тут и власти начинают хмуриться. Мучить живых людей и выжимать из них соки – привилегия правительства, а не учёных.
Таким богатым, как натурфилософ, я не был, но и к бедным странствующим магам, рисующим свои руны в пыли грязным пальцем, тоже не относился. У меня был свой дом, а в доме, на втором этаже, кабинет – маленькая комната с видом на наши цветники, кусок улицы, дом господина Снобели, дом госпожи Аувиш и кусочек реки. У окна стоял большой письменный стол, на нём две стопки бумаги – потоньше и посерее – для черновиков и плотной белой – для окончательных построений. Карандашей было две коробки – и цветные (иногда помогает в работе), и чёрные, разной твёрдости и остроты заточки. Стояли две точилки и лежал старый скальпель, им затачивать удобнее всего, если рука набита. Линеек, транспортиров, циркулей, шаблонов было два выдвижных ящика. Помимо яркого света через большое окно, стол в вечернее время освещала газовая лампа с большим карбидным бачком и зеркальным отражателем. Кресло у стола было жёсткое, в таком удобно работать, но не разнежишься.
Да, ещё на столе лежала большая аспидная доска с алюминиевым стержнем для письма. Самые первые наброски удобнее делать на ней, экономя бумагу.
Я сел в кресло, посмотрел на спокойное течение Шпии, на госпожу Аувиш, возившуюся в своём саду – ожидалось похолодание, и она укрывала грядки с луковицами тюльпанов. Окно было открыто, и в кабинете было холодно, но это и бодрило. Зато небо чистое, и солнечный свет падал хорошо.
Из кармана я достал ключ хитрой формы и отпер самый нижний ящик стола. Там, на куске бархата, лежал амулет Акса Танри, некогда похищенный мной у доктора Ирбрана.
Серебристый диск (всё-таки не серебряный, я проверил, металл был гораздо твёрже серебра) с цепочкой, на одной стороне вензель «А», на другой – руна.
Я уже много раз перерисовал эту руну и легко смог бы сделать это по памяти. Но разобраться в знаке я никак не мог, и перерисованная руна оставалась мёртвой, чёрными линиями на бумаге или белыми штрихами на аспидной пластине. Чтобы руна заработала, её надо понять.
А я не мог.
То, что было выгравировано на амулете, с трудом, но отзывалось на магию, пило моё время (не меньше минуты, чтобы получился хотя бы слабенький отклик). Перерисованная руна молчала. Значит, надо было в ней разобраться. Я чувствовал, что это важно; может быть, даже важнее несчастного боевого создания, сотворённого Ирбраном из человеческой девочки, людоящера и ещё каких-то тварей. Это был амулет времён Великой войны, амулет одного из Шести Героев, чей подвиг переломил ход битвы.
Такие вещи не хранят в потайном отделении сейфа просто так.
Взяв со стола мощную лупу, я в очередной раз принялся изучать амулет.
В первой руне, лежащей в основе, я был абсолютно уверен. Это была руна Альгиз – руна Лось или иначе Жизнь. Мощная, полезная, составляющая главную часть всех лечебных заклинаний. Она была повторена многократно, кольцом обвивая перевёрнутую руну Манназ – Человек.
Беда была в том, что замкнутая в кольцо и соответственно перевёрнутая руна Альгиз работать не могла. Каждой руне Жизнь соответствовала такая же перевёрнутая, то есть руна Смерть.
Ну а перевёрнутая руна Манназ? Иногда она использовалась в боевых заклинаниях, чтобы сбить противника с толку или нанести урон здоровью. Но атакующий потенциал у руны был совсем небольшой. В перевёрнутом виде она вообще ничего не давала, только обозначала, что цель – не человек.
Был в рунном узоре и Турс, универсальная руна удара. И руна Вуньо – Радость, причём как в обычном, так и в перевёрнутом образе, означающем Горе. И две чёткие одиночные руны, ориентированные влево и вправо: Наудиз – Нужда и Гебо – Дар.
Шесть рун!
Причём три из них в двойном виде, обычном и перевёрнутом.
Неудивительно, что медальон пил время, как раскалённый песок пустыни – воду. Если бы я хоть приблизительно понимал, что медальон делает, то пожертвовал бы ему час-другой и посмотрел на результат. Но с таким набором рун медальон мог меня убить.
А почему бы нет?
Хитрый амулет для самоубийства!
Или для взрыва. Выкачивает всё время из мага и выбрасывает в пространство чистой энергией. Вот это кольцо из рун Альгиз вполне способно запустить самоподдерживающийся процесс; на каждой руне, если смотреть под лупой, есть такие маленькие штришки-колючки, которые сами по себе напоминают руну Турс и не позволят волшебнику прервать заклинание раньше, чем амулет насытится временем.
Коварная штука!
Если бы Манназ не был перевёрнут, картина хоть какой-то смысл бы обрела…
Я вздохнул, откинулся в кресле. Побарабанил пальцами по столешнице, глядя на медальон. Манназ в круге напоминал младенца во чреве матери…
Голова кругом идёт от новостей. Ну как тут работать? Перевёрнутый Манназ, бред какой! Вот стоит маг, на шее у него висит амулет, маг готовится колдовать и смотрит на медальон…
Стоп. Как он на него смотрит? Снимает с шеи?
Да нет же. Не зря на нём такая длинная цепочка.
Волшебник приподнимает серебристый диск, не снимая с шеи. И смотрит на него – на перевёрнутый амулет!
И значит, Манназ нарисован правильно.
Дурацкая цепочка, протянутая сквозь приваренное к медальону кольцо! Она сбила меня с толку! Все знают, что где у медальона цепочка – там и верх, ведь медальоны делают для того, чтобы на них смотрели другие люди, со стороны!
Кроме тех медальонов, на которые должен смотреть маг, не снимая их с себя.
Такую сложную составную руну очень трудно удержать в памяти. Бумага может порваться или запачкаться. Поэтому самый надёжный способ – выгравировать руны на медальоне.
Я перевернул амулет и посмотрел на него.
И всё сразу стало обретать какой-то смысл.
В центре Манназ – Человек.
Как и должно быть.
Теперь бы ещё понять, откуда мы начинаем читать рунную надпись. Из центра? Или с периферии? Либо от человека, либо от жизни-смерти…
Очень важно понимать, куда именно ты вливаешь своё время.
Схватив лист, я сделал несколько набросков, пытаясь вычислить ход мысли придумавшего руну мага. Вроде бы получалось и так, и эдак. Если рисуем от центра… будет что-то вроде удара во врага, но с рикошетом в заклинателя. Зато удар практически неотразимый. Имеет смысл? Имеет. Как боевое заклинание последнего шанса. Я решил, что этот приём в любом случае стоит запомнить.