– Покойся с миром. Следующая.
Следующим оказался пухлый том в добротном коричневом переплете. Через плечо ересиарха перегнулся все тот же парень в фартуке и ткнул заскорузлым пальцем в радужную, тонкого исполнения миниатюру.
– А это что? Про что здесь написано, святой брат?
– Бестиарий Афродиты. Об этом тебе знать совсем не обязательно.
– Чудно. А картинку оттуда вырвать можно?
– Нельзя.
Сомнительный «Бестиарий» рухнул в огонь, составив компанию трактату по анатомии.
– А и ученый же вы человек, святой брат!
Подмастерье шмыгнул носом и протянул Бретону еще одну книгу.
– «Sphere Maalphasum, развлекательное сочинение ученой и добродетельной монахини Маргариты Лангерталь, с прологом, эпилогом, интерлюдией, песнями и сражениями, списком монастырского имущества и дивным описанием сооружений». Это я оставлю себе почитать, – заявил Бретон, упрятывая трактат под плащ. – Пригодится для богословских дискуссий, я укажу на этот труд как на пример распущенности имперского духовенства.
– А вот это что такое?
– «Критика тактики или Богопротивный Конный Арбалет», авторства преподобного Феликса Глориана. В огонь, мой друг, в огонь! Я некогда был знаком с автором, это бездельник и словоблуд, мы вместе учились в семинарии…
– А вот еще…
– «Геомантия, некромантия и нигромантия», сочинение доктора Георга Фауста. Опасные бредни демономана!
Рукопись Фауста занялась веселым голубоватым огоньком, пахнуло серой.
– Парадамус Нострацельс. «Новая Метафизика, сиречь воображаемое путешествие за пределы чувственного опыта».
– Про что хоть там писано, ученый брат Клаус? Мудрено больно, ничего я не понял.
– Я, признаться, как ни пытался, тоже не понял ничего. А пергамент добротный. Пускай горит.
Следом в костер отправились: инфернальный двухтомник «Hortus Daemonum» и «Hortus Alvis» в мрачном переплете из шагреневой кожи, «Песни пустошей и холмов», переписанные поверх маловразумительного сарацинского синтаксиса, нравственный трактат Агриппы Грамматика «Наставления трезвенника Биберия»[17], «Иронические Анналы» неизвестного авторства и, под конец, свиток лирических гекзаметров самого Хрониста Адальберта:
Я к берегам отдаленным стремился, с тобою расстаться мечтая,
Встречу нам буря сулила жестоко, мой повредивши корабль.
– А книжек-то еще много осталось, добрый брат Бретон. Все будете смотреть или как?
Ересиарх задумался – ученые труды и изящные сочинения разного качества и объема занимали четыре тележки, на еще пяти тачках громоздились чистые, неисписанные пергаменты.
– Вали все скопом в костер. Мне недосуг проводить за пустым чтением день, а то и ночь в придачу.
Медник немедленно опрокинул в огонь ближайшую тележку, рой веселых жгучих искр взметнулся и закрутился маленьким лихим смерчем. «Наставления Биберия», рассыпавшись в прах, смешались с «Метафизикой» Нострацельса, амбарная книга скототорговца устроилась рядом с «Бестиарием Афродиты».
– Это все?
– Больше не сыскали.
– Теперь остается разыскать самого Адальберта. Брат Арно!
Старательный помощник вынырнул словно из-под земли.
– Как идут поиски колдуна? Где Штокман? Вам удалось напасть на след Адальберта?
– Пока нет, брат Клаус, но подобное ищут подобным. Он пришел сюда не один, а в обществе некого бродячего румийца – из тех, у которых всегда наготове хорошо подвешенный язык, перо и чернильница. Быть может, если мы найдем книжника, то все остальное приложится.
– Отлично. Действуй, брат Арно.
Клаус Бретон повернулся лицом к вечереющему небу.
– Велик Господень мир и много удивительного приходится встречать под солнцем!
Огонь рьяно гудел, растопленный инфернальным двухтомником и критическими трудами Феликса Глориана, пятна оранжевого света легли на лицо мятежника.
– Иногда в спешке бытия, среди мусора суеты удается выловить истинные жемчужины мудрости, – добавил ересиарх и носком сапога задвинул в огонь чудом избежавший костра маленький черный томик алхимических заметок.
– А это про что написано… А вон то… – бубнил неугомонный медник.
– Отменив среди свободных людей сословные привилегии, мы можем открыть всем желающим доступ к истинно благочестивым знаниям… Например, перевести священные книги на народный язык. Ты умеешь читать, брат медник?
– Нет, зато я умею считать монету и не люблю, когда меня надувают попы.
– А ведь в тебе говорит природная мудрость! – охотно согласился Клаус Бретон.
Роскошный оранжевый закат освещал не менее роскошный костер из книг и спорил с ним в расцветке. Пергаменты, потрескивая, дотлевали. Мятежный ересиарх задумчиво и неспешно рассматривал черные силуэты шпилей и островерхих крыш, не подозревая, что под одной из них как раз в этот момент продолжает вершить свои удивительные дела неуловимый Хронист.
– Любуйтесь, Вольф Россенхель, вот он, наш мятежный умник во всей красе.
Фон Фирхоф, Хронист и ученый кир Антисфен из окна наблюдали за задумчивым Клаусом Бретоном и огромным костром из рукописей, который полыхал посреди площади.
– Я всегда думал, что уничтожение материального воплощения духовных ценностей присуще в основном рьяным консерваторам, а совсем не наоборот, – несколько туманно заметил Россенхель.
– О, не думайте лишнего, Вольф, здесь идет не борьба с книгами и просвещением, а лишь охота на вас, дорогой наш магический приз. Вы – живой артефакт. Вас оставляют без средства вольно применять свои способности.
– Но эти рукописи, возможно, бесценны! – всплеснул руками кир Антисфен. Ученый книжник был расстроен едва ли не до слез.
– Не знаю, насколько они бесценны, отсюда не видно, – хладнокровно ответил фон Фирхоф. – Но на них, без сомнения, потрачено некоторое количество труда переписчиков и живописцев. Хотя, среди этих томов премудрости наверняка горят и простые, непритязательные амбарные книги толоссийских торговцев…
– О, кощунство! Смешивать мудрость с расценками колбасников и бакалейщиков.
– Не скажите, мой ученый друг – в этом есть тонкий смысл. Наш мятежный Клаус весьма образован, но он не жалует легкомысленную светскую премудрость – для него сборник куртуазных песенок хуже пустого листа.
– Тогда я предпочитаю Империю как она есть, безо всяких еретических перемен. В ней, по крайней мере, знают толк в том, что касается способов украсить жизнь, – заявил Россенхель.
– О да! Люди состоятельные определенно знают, ведь это стоит немалого количества серебряных имперских марок.
Фон Фирхоф немедленно согласился с румийским киром:
– Бретонисты не одобряют расточительства на светские развлечения, словом, с тонкими искусствами они обращаются скверно. Боюсь, что для вон того молодчика… да, для того самого, в фартуке медника, разница между одетой в тунику музой истории и декольтированной шлюхой весьма невелика..
– Молчите, злоязычный Людвиг! Вам бы только издеваться над собственными друзьями, легкомысленно осмеивая драму безумного уничтожения. Любезный Россенхель! Отойдемте от окна, я не могу видеть это поругание книг и основ.
– Не подумайте, кир Антисфен, что я преувеличиваю или насмехаюсь над представителями трудового народа, несомненно, среди них есть люди любознательные и склонные к образованию… обратите внимание на того ражего подмастерья, который за спиной у Бретона засовывает под свою рубаху вырванную из игривой рукописи миниатюру?
– Хватит! Хватит, Людвиг! Уймите злую иронию, не будем ссориться. В качестве лиц благородного сословия, мы должны держаться все заодно, только так мы можем выбраться из этого проклятого Богом места, ставшего центром восстания босяков и невежд.
– Есть ли разумные предложения, мессиры?
– Бежать.
– Найти пергамент, создать подметный гримуар, воспользоваться им, и бежать.
– Найти пергамент, а если его нет – изобрести из ничего.
– А разве подобное возможно, почтенный кир Антисфен?
– Мне приходилось читать об удивительных заменителях выделанной кожи…
– О Боже! – вскричал Россенхель. – Я совершенно забыл об этой технологии! Мои добрые друзья, должно быть, я совершенно одичал в Церене, раз получил такую прореху в сообразительности…
– Объяснитесь, Вольф.
– При наличии некоторых магических или не совсем магических ингредиентов я могу…
Людвиг выслушал воодушевленного Хрониста и покачал головой.
– Хлопчатое заморское волокно может сыскаться в портовых складах, честное слово, мне жаль его заранее. Ваш поддельный пергамент, дорогой Россенхель, воистину получится золотым.
– Вы предпочитаете оставаться на месте и ждать визита «добрых братьев» Бретона?!
– О нет. Пожалуй, я согласен рискнуть, отправившись в порт, к тому же, вам-то по-прежнему следует опасаться Клистерета…
Хронист смутился, потеряв изрядную долю апломба.
– А ваше мнение, кир Антисфен? Считаете ли вы собственную миссию в Толоссе законченной?
– Вполне. Очередная ересь крепко отложилась в моей памяти. Я не желаю оставаться там, где жгут книги.
– Тогда – в путь.
…Они дождались темноты, чтобы покинуть приютивший их пустой дом. Улица под уклон сбегала к портовым складам, ущербный диск луны предательски светил на беглецов, лаяли собаки, перекликались часовые на башнях Толоссы, ночной бриз нес через залив дымок имперских костров.
– Лучше убраться с острова, покуда не начался штурм.
– Полностью с вами согласен.
Людвиг фон Фирхоф немало досадовал в душе – потратить столько усилий на кражу и уничтожение пергаментов кира Антисфена и теперь страдать от их отсутствия! Румиец не подозревал о нравственных метаниях императорского агента – он шел с советником плечом к плечу, внимательно прислушиваясь к осторожным шорохам ночи.
– Вы слышали?
– Что?
– За нами слышатся шаги.
Людвиг огляделся – в изгибе резной водосточной трубы ему почудился силуэт демона Клистерета.