– Вы следили за тем, как горел мятежный город?
– Конечно – я не позволил себе пропустить такое зрелище. Но пришлось скрыться, притворившись мертвым – это было простое благоразумие.
Колдун задумчиво покачал головой, опустил тяжелые веки, перебирая воспоминания, сухие, тонкие губы скривились:
– Вы думаете, я не знаю, что приехавший с вам вельможа – сам низложенный император Церена? В его Империи практикующий ученый не мог чувствовать себя в безопасности, в свое время я не пришел за наградой, не нужна она мне и теперь – от того, кто скатился в прах. Оставьте меня, Фирхоф, я не стану слушать ваших сомнительных предложений.
– Не зарекайтесь, мессир чародей.
– Не заноситесь, молодой человек!
Кевин Этторе, освобожденный от веревки, небрежно расположился на резном табурете в углу.
– Как я посмотрю, церенцы охотно сношаются с дьяволом.
Магус холодно проигнорировал оскорбление чужеземца, его зрачки не отрывались от Фирхофа, Людвиг с интересом заметил, что крупные удлиненные уши Нострацельса слегка шевелятся.
– Ваша вера в науку велика, а моя истощилась, мессир маг, – с нарочито сумрачным видом добавил друг императора.
Нострацельс махнул рукой.
– Вы, молодой человек, так и не продвинулись дальше подмастерья, хотя воображали себя посвященным. В конце концов, вы растеряли те крохи таланта, которые имели, служа не науке, а мирскому властителю, неблагодарному, каким ему и положено быть.
Людвиг и не подумал спорить.
– Согласен, я значил мало, а теперь и вовсе никуда не гожусь. Речь не обо мне. Вы слышали когда-нибудь о гримуарах Адальберта?
Советник ждал ответа со жгучим интересом. Очевидно, магия Хрониста не вполне действовала на Нострацельса, тот не забыл ни лица императора, ни ключевых событий, приведших к катастрофе – изобретатель медных труб отлично помнил бой под стенами Толоссы. Но осознавал ли маг, что вмешательство Россенхеля почти необратимо изменило окружающий мир? Сухой, резкий профиль волхва выдавал его напряжение, в поведении Нострацельса Людвигу почудился оттенок неуверенности. Широкая ладонь старика на набалдашнике трости мелко, едва заметно дрожала. Людвиг вежливо вздохнул и осторожно добавил:
– Простите, почтенный, если мой вопрос вас задел.
Старый магус внезапно встал, опираясь на трость. Тонко задребезжали реторты на столе. Пегие брови под углом сошлись возле вертикальной морщины, прорезавшей высокий костистый лоб.
– Да!
– «Да» – то есть вы меня прощаете? – с самым невинным видом поинтересовался советник.
– Пусть накажут вас Бог, духи и натура! «Да» – это значит, что и вправду задели меня, вы, бывший министр ныне несуществующей Империи! Я знаю, что такое гримуары Адальберта, я вижу, что они натворили, и эта задача мне не по силам.
– Почему?
– Потому что я стар. Потому что, для этого эксперимента мне понадобится э… доброволец особого толка, а вы знаете, как редки в наше время послушные добровольцы. Потому что, распутай я весь клубок, махать клинком ради восстановления династии все равно придется другим, им и достанется незаслуженная слава. И, наконец, а какая мне-то разница? Я никогда не был в чести у императора-капеллана.
– Вот именно поэтому я и предлагаю вам эксперимент ради чистой науки! Вы не хотите ни денег, ни почестей, но, может быть, пожелаете удивительного опыта, блестящей победы над самим Хронистом, вечной признательности царствующего дома, и, наконец, потом, позже – просто покоя. До тех пор, пока уэстеры остаются в Церене, я не дал за вас и ломаной медной марки. Их законы против колдовства гораздо суровее церенских.
Нострацельс сел в кресло, покрутил в руках набалдашник трости – выточенный из мутно-зеленого минерала шар.
– Быть может, молодой человек, быть может… А доброволец?
– Доброволец найдется. Отличная кандидатура – человек никак не причастный к событиям вокруг Адальберта.
– Я признаю, что слегка ошибался в вас. Вы знаток, хотя и неудачник, фон Фирхоф. Ваш доброволец – это он?
Магус ткнул пальцем в сторону скучающего Этторе.
– Да, это он.
– Подойдите сюда, молодой человек.
Кевин встал и нехотя подошел к предсказателю.
– Эй, Людвиг, я обещал тебе слушаться, но никому не обещал слушать речи сумасшедшего старика. Пусть он отвяжется от меня – старые сморчки-ученые не по моей части.
– Не упрямься.
Этторе заглянул в холодные глаза друга императора и поспешил подчиниться. Нострацельс подагрической рукой бесцеремонно ухватил уэстера за запястье, перевернул его руку, рассмотрел четкие линии на ладони, обследовал ногти, потом осмотрел суставы запястий, нащупал и сосчитал пульс, жадно всмотрелся в бледное лицо северянина.
– Неплохой случай. Да, он чист и непричастен к «гримуарным» делам в Толоссе ни прямо, ни косвенно, ни посредством длинной цепочки событий.
– Годится?
– Вполне. К тому же, будучи врагом, он по определению является существом, наносящим вред, следовательно, носителем зла, и его целостность можно не принимать во внимание. Спасибо за предусмотрительность, советник, это великолепный, просто великолепный, во всех отношениях идеально подходящий мне образец…
Кевин Этторе, кажется, испугался, но его подводило несовершенное знание церенского языка – он плохо понимал длинные, витиевато выстроенные, окрашенные двусмыслицей фразы магуса.
– Эй, это кто тут носитель зла? Я мальчишкой видел, как рубаки Гизельгера Церенского кое-что несли в Уэсток на наконечниках своих копий. Соплякам, вроде меня, тогда пришлось или подохнуть или удирать, поэтому я не рассмотрел толком, было ли на тех наконечниках добро…
– Заберите болтливого пациента, советник, – поморщился маг Нострацельс, – меня не интересуют старые истории, к тому же мне противен его акцент.
– Когда начнем?
– Да хоть прямо сейчас. Спускайтесь в подвал, там найдутся все положенные ингредиенты. И еще – я требую, чтобы при акте опыта присутствовал наследственный правитель Церена. Тогда меня не посмеют обвинить в ереси и колдовстве… Это мое окончательное условие – не трудитесь спорить.
– Споров не будет. Условие разумное, мессир маг.
В лабораторию Нострацельса вела крутая, аккуратно сложенная лестница. Старик стучал тростью и охал, преодолевая высокие ступени. Император шел последним, он же собственной рукой запер дверь на прочный засов. Толстый слой земли над головами отгораживал от погреба все звуки.
– Здесь глухо и тихо, как в могиле.
– Не умничайте, мессиры дилетанты. Давайте сюда уэстера.
Кевина Этторе вытолкнули вперед. С него заранее сняли толстой кожи куртку, оставив только рубашку. Пленник бегло оглядел глухие стены, темную комнату, тяжелый светильник, медную чашу, нож с костяной рукоятью, сухую фигуру предсказателя, серые в неверном свете свечей, неумолимые лица врагов.
– О, Господи! Нет!
Этторе попятился, его ухватили за плечи.
– Фирхоф, мы так не договаривались!
Нострацельс встал, тяжело опираясь на резную трость, и брезгливо покосился на уэстера.
– Привяжите его к креслу, побыстрее и покрепче – так, чтобы шея приходилась над чашей.
– Не надо! Пустите меня! Я делал все, что вы хотели, и сделаю еще больше – все, я могу заплатить…
– Нет надобности пререкаться с пациентом. Торопитесь, мессиры, иначе звезды снова продвинутся по куполу неба, и мы потеряем бесценное время.
Кевин Этторе обреченно уставился на блестящую сталь лезвия, на висках уэстера выступили прозрачные капли пота, светлые глаза потемнели.
– Будьте вы прокляты. Ну почему я должен умереть так?
Двери подвала оставались плотно заперты, стены непроницаемы – что до этого? Фирхоф ощутил пронзительное, леденящее дуновение ветра, ему почудилось, словно где-то совсем рядом вновь свистит буря, неистово мчится Снежная Стая, бешено вьется длинная грива вороного скакуна и бессмертный призрак великого грешника Бруно д’Ороско гордо скачет в высоком рыцарском седле.
Усталость навалилась на плечи советника.
«Почему люди порой так покорно подчиняются самым несправедливым поворотам судьбы? Например, этот несчастный уэстер – человек не трусил в бою, но не может сопротивляться собственному мистическому страху перед полушарлатаном Нострацельсом».
Фирхоф осторожно подтолкнул Кевина к креслу. Император отвернулся.
– Прости, Людвиг, прости – я не могу присутствовать, это слишком отвратительно. Сделай то, что нужно, ради нашей дружбы, а я вместо тебя отвечу перед Богом. Потом. А сейчас мне необходимо удалиться.
– Вы так легко и бездумно разбрасываетесь моей душой, государь!
– Ради Империи, Людвиг, ради Империи…
Гаген вышел, не оборачиваясь, коротко и хлестко взлетели полы серого плаща.
«А ведь теперь никто не посмел бы искренне назвать его Святошей», – потрясенно подумал фон Фирхоф. «Мой расчетливый друг изменился почти до неузнаваемости. А кем сделался я сам? Действенность кровавого опыта не подлежит сомнению, но это только из-за гримуаров Адальберта. Согласившись зарезать человека, в душе я продолжаю считать магуса Нострацельса утонченным и высокомерным мошенником. Какой позор! Я, бывший секретарь Трибунала, принимаю участие в нечестивом колдовстве, в которое, к тому же, в своем качестве ученого, не верю».
Старый магус открыл потрепанную книгу, узловатым пальцем отыскал нужную страницу и прищурился, рассматривая мучительно изломанную вязь непонятных Фирхофу символов.
– Ассистент, привяжите пациента как следует. Мне не нужны осложнения, акты на грани искусства и науки требуют не только таланта и знаний, но и обычной лабораторной аккуратности.
– Сколько крови потребуется?
– Эта чаша – полная, до краев, в ней ровно три четверти пинты.
– Тогда незачем рассекать ему горло. Хватит надреза на локтевой вене.
– Молодой человек, в науке существуют нерушимые традиции…
– Так написано в гримуаре?
– Да… То есть – нет, конечно, прямых указаний не существует. Но я в хорошем смысле консерватор.