Альма вскинула голову, удивлённая и слегка смущённая. Неужто она так засиделась за старыми газетами, что потеряла счёт времени?
Надо было поспешить к себе и переодеться к ужину. А после трапезы – вернуться в кабинет отца, да не одной, а в сопровождении кого-нибудь из слуг: перенести стопки газет в библиотеку… нет, лучше в одну из пустовавших комнат на втором этаже.
Не всякий так печётся о фамильных драгоценностях, как покойный господин Эшлинг заботился о выпусках «Вестника Волшебства». За долгие годы – десятки лет! – он накопил их немалое количество. И его бумажная сокровищница приносила ему несравнимо больше радости, нежели золото или драгоценные каменья. Первым удовольствием было получить очередной выпуск газеты – свежий, ещё пахший типографской краской и путешествием, не успевший ни смяться, ни выцвести, манивший новыми тайнами и вызовами. Вторым удовольствием было прочесть его – жадно, залпом, будто припав к освежающему источнику в оазисе посреди пустыни. Третьим удовольствием было перечитать его, вдумчиво, делая пометки, занося в специальный каталог заголовки статей с краткими описаниями, дабы впоследствии всегда знать, в каких выпусках говорилось о защитных свойствах железа, а в каких – о пагубном влиянии ретроградной первой планеты. Четвёртым удовольствием было время от времени перечитывать избранные фрагменты в ожидании свежего выпуска. Даже оплата подписки оказывалась для господина Эшлинга не дорогостоящей повинностью, а очередной отрадой: никаких денег ему не было жаль на то, что он по-настоящему любил. Вдобавок подписка являлась обещанием новых удовольствий.
Трудно любить то, во что не веришь. Ещё труднее, если тебя усиленно этим пичкают, принуждая поверить. Альма не любила магию и почти не надеялась извлечь из «Вестника Волшебства» хоть какую-нибудь пользу. И действительно, первые пару-тройку выпусков она бегло пролистала, не найдя там ничего интересного для себя и лишь с отстранённым удивлением отметив, сколь много материалов выходило из-под пера некоего господина Рондо, будто он в своей жизни только и делал, что писал для газеты.
Но вот четвёртый выпуск… он был особым. Одним из тех, где примерно раз в год публиковались репортажи о чудесах, совершаемых господином Уилкомби – бессменным издателем «Вестника Волшебства», председателем клуба магов «Абельвиро» и первым чародеем современности.
Альме было неведомо редакционное закулисье, иначе бы она не удивлялась тому, что имя господина Рондо столь часто попадалось ей на глаза. Темы для публикаций распределялись между приближёнными господина Уилкомби; особой честью было получить дозволение писать о самом господине Уилкомби, и господин Рондо делал всё, чтобы удостаиваться её как можно чаще.
Лишь однажды, когда господин Рондо некстати захворал, репортаж о магических опытах господина Уилкомби доверили господину Толмиросу. Тот не имел родичей в клубе магов «Абельвиро», сам вступил в клуб каких-то полдесятка лет назад и в сравнении со старожилами был почти неприлично молод, но уж очень он был деятельным, и очень лёгким было его перо – господину Толмиросу удавалось даже сухие отчёты превращать в увлекательнейшее чтение.
Репортажи «Вестника Волшебства» о чудесах пестрели цветистыми эпитетами и восклицательными знаками. Основных целей у них было две: привлечение внимания читателей и укрепление авторитета господина Уилкомби – и без того, впрочем, несокрушимого, ибо господин Уилкомби оставался единственным (по крайней мере, из членов клуба магов «Абельвиро»), кому беспрекословно подчинялась магия.
Побочной целью, в которой господин Уилкомби с трудом признавался даже самому себе, а уж кому другому не признался бы и под пытками, было привлечение внимания господина придворного мага – могучего чародея Ирртума Блеккингара, о котором было достоверно известно лишь то, что он существует, что он стар (шутка ли – полвека на королевской службе!) и что он пользуется безграничным доверием правящего монарха. Господин придворный маг почти не покидал пределов королевской резиденции – и совсем никогда не имел сношений ни с кем из членов клуба магов «Абельвиро», к их изрядному недоумению, граничившему с досадой и порождавшему злословие.
Как матери с напускной серьёзностью пугают своих шаловливых отпрысков детьми леса, злокозненными фатаморами, которые придут и заберут их, так члены клуба магов «Абельвиро» в шутку пугали друг друга гневом господина придворного мага. Само имя его было среди них под негласным запретом – то ли с подачи господина Уилкомби, то ли просто в силу привычки. Для них господин придворный маг был чем-то средним между божеством и пугалом.
Кого-то чрезмерная восторженность отвращает. Кого-то – воодушевляет. Читатели «Вестника Волшебства» в большинстве своём были из вторых, а вот Альма едва не оказалась в числе первых: слишком уж высокопарным, слишком приторным было описание деяний господина Уилкомби, самого господина Уилкомби, ну и присутствовавших членов клуба заодно. Автор репортажа – опять господин Рондо, ну разумеется, – раздувал из мухи слона без всяких увеличивающих заклинаний. Было бы из чего делать столько шума: господин Уилкомби всего-навсего соорудил одноразовое гадательное приспособление, умевшее делать выбор лишь между «да» и «нет»…
Погодите-ка. А вдруг это как раз то, что Альме было нужно?
Она вернулась к началу инструкции. Так-так-так, серебряное блюдо… текучая вода, как минимум одну ночь отстоявшаяся под лунным светом… венок из ветвей тиса… Да нет же, рябины.
Альма непонимающе моргнула. Ну да, рябины. Как можно было вместо «рябины» прочесть «тиса»? Эти слова ведь ничем не похожи! Вот что происходит, когда живёшь в окружении тисов в «Тёмных Тисах»: везде тисы мерещатся.
Перечитала строчку: венок из ветвей тиса… Да что ж такое-то?!
Она вперилась взглядом в слово, прочла его по слогам, беззвучно шевеля губами, почти вслух: «ря-би-ны». Чёрным по белому написано, никакой ошибки тут нет.
…Но почему-то возникло ощущение, что есть. Что вот именно это слово режет глаз. Что оно – лишнее. Что вместо него должно быть другое. Обязано. Венок из ветвей рябины разрушал всю инструкцию так, как портит слаженную мелодию единственная фальшивая нота.
Да и выглядело-то слово странно, будто раздваивалось под пристальным взглядом Альмы.
Но вот поплыл перед глазами и остальной текст, боль иглами вонзилась под брови и в виски, в ушах зазвенело. Альма оттолкнула от себя газету и закрыла ладонями и без того зажмуренные глаза, съёжилась в большом отцовском кресле.
Боль исчезла так же внезапно, как возникла. Перед вновь открытыми глазами больше ничто не двоилось. Разве что огонь свечей казался чрезмерно ярким.
Довольно на сегодня газет. И тисов-рябин. И вообще всей этой дурацкой магии! Надо дать себе отдых.
Последнее, впрочем, оказалось затруднительным – ведь матримониальная угроза никуда не делась. Даже наоборот: капитан Эшлинг, за время одиночной прогулки имевший возможность ещё раз взвесить все «за» и «против», в полной мере этой возможностью воспользовался – и почти сразу после ужина, когда они уютно устроились перед камином в гостиной, капитан – с курительной трубкой, Альма – с вышиванием, прямо спросил, согласится ли Альма составить его счастье.
Счастье?.. Нет, она не принесёт ему счастья. Как и он ей. Если счастье вообще существует на свете, а не является сладкой ложью, призванной хоть немного скрасить жизнь.
В них текла одна кровь, и всё же они были абсолютно чужими друг другу. Альма всячески отрицала это, старалась убедить себя, что дядюшка – идеальная партия для неё, почти преуспела в самообмане… И вдруг прозрела. А прозрев, более не могла закрывать глаза на очевидное.
Трудно было признаться себе, что она не хочет стать супругой капитана Эшлинга. Ещё сложнее было признаться ему. Однако тем же вечером всем возможностям бракосочетания двух Эшлингов был положен конец.
Глава VI,в которой звонят свадебные колокола
Капитан Эшлинг был, по единодушному мнению местного общества, кладезем различных дарований. Но проживавшие по соседству господа и особенно госпожи отнюдь не обрадовались, когда обнаружилось ещё одно его дарование, доселе сокрытое, – способность устраивать сюрпризы.
Дело в том, что капитан Эшлинг, вопреки ожиданиям, не избрал своим предметом ни одну из местных девиц на выданье. Он исправно отвечал на приглашения, посещал танцевальные вечера и милые семейные ужины, поначалу вместе с племянницей Альмагией Эшлинг, а в дальнейшем, что было ещё лучше, почти всегда без неё. Он беседовал, прогуливался и танцевал с блистательнейшими из местных красавиц – томной госпожой Волюпте, весёлой госпожой Неветес, элегантной госпожой Фасантой, однако тщетно ждали они сами, их матери и отцы: капитан Эшлинг упорно не просил ничьей руки.
…И вдруг как гром среди ясного неба: объявление о помолвке капитана Эшлинга и госпожи Свартур!
Нет, не то чтобы это было невозможно или за госпожой Свартур водились какие-либо грехи, препятствовавшие браку с добропорядочным господином. Однако расцвет юности госпожи Свартур остался позади: она схоронила первого мужа без малого десять лет назад, к тому же имела от брака с ним сына – задиристого юнца Джорри, в котором души не чаяла, из-за чего, по мнению некоторых, разбаловала его до неприличия.
Неожиданностью грядущая свадьба стала не только для местного общества, но и для Альмы. Поначалу она сопровождала дядюшку в его визитах, вводила в общество, представляя тем господам и госпожам, с кем была знакома сама. В дальнейшем однообразие лиц, тем и танцев ей прискучило, она начала пропускать выезды. А после того как отвергла руку капитана Эшлинга, он и вовсе стал постоянно выезжать без неё, что полностью устраивало их обоих.
Госпожа Свартур тоже была домоседкой и предпочитала не наносить визиты, а принимать гостей в своём имении. Точнее, в имении сына: именно Джорри был наследником поместья «Свартурхус» и состояния покойного отца, а его матери полагались лишь вдовье содержание да оставленные по завещанию ценности. Однако этим «лишь», на самом деле достаточно щедрым, и должностью своеобразного регента при юном наследнике она была вполне довольна. Тем более что местные госпожи отчего-то редко включали её в число приглашённых, как будто не желая лишний раз с ней встречаться. Зато местные господа, напротив, были не прочь видеть милую вдовушку как можно чаще и ради этого охотно покидали уют семейного очага.