образом.
Разумеется, иные новости и заботы то и дело требовали её внимания. Однако Альма ни на единый день не забывала о своём замысле, не отказывалась от него – и неизменно возвращалась к «Вестнику Волшебства».
Она исписала почти всю тетрадь. Особые, «булавочные» строки занимали там лишь полторы страницы, но пусть выбор был невелик, он всё же имелся.
В итоге выбор оказался сделан ещё до того, как появился: первое зачастую становится главным, и Альма решила начать с того, что взволновало её раньше всех и сильнее всех. С той самой инструкции по созданию одноразового гадательного приспособления, для которого нужны были не то рябина (по версии «Вестника Волшебства»), не то тис (по версии чудившего зрения Альмы).
Приготовления тоже потребовали времени: нужны были и идеально безоблачный день, и полнолунная ночь, и середина месяца, и текучая вода… Кстати, что это? Любая вода, которая может течь, то бишь не лёд и не пар? Или вода, которая течёт откуда-то куда-то в момент набирания, как ручей или река? Или ещё что-либо, особый термин, смысл которого доступен лишь посвящённым? Любое ли серебряное блюдо пригодно для ритуала? Ничего, если оно будет старым, покрытым затейливой вязью узоров – или лучше новое и простое? А каким должен быть по виду, форме, густоте венок из рябины (или всё-таки тиса)?
Спросить было не у кого. Оставалось экспериментировать, полагаться на здравый смысл и на предчувствие. И на удачу.
Не единожды Альма чувствовала себя преглупо – особенно когда у её приготовлений, в которые она сама-то не вполне верила, появлялись случайные свидетели. Как Джорри, заставший её с ветвями рябины и тиса в руках.
Альма, как могла, старалась удерживать Джорри подальше от своей затеи. И от магии в целом, смутно опасаясь, что магия сломает ему жизнь – так же, как сломала жизнь её отцу. Потому, когда Джорри, прознав о хранившихся у неё стопках «Вестника Волшебства», попросил почитать хотя бы выпуск-другой, ответила ему решительным отказом.
За собственную жизнь Альма не боялась: почти нечего было ломать.
Дабы в случае неудачи (а та казалась практически неминуемой) не тратить время на долгий и хлопотный повтор приготовлений, Альма постановила сразу испробовать как можно больше вариантов. Обратилась к экономке Одан за тремя различными серебряными блюдами; не удовольствовалась водой из колодца и самолично сходила с ведёрком на реку, пусть ещё скованную льдом, но темневшую полыньями там, где били ключи; нарвала ветвей рябины и тиса – и крепких, и совсем тонких, гибких, и нижних, и высоких настолько, насколько она сумела дотянуться.
Столько треволнений – ради такого безыскусного, практически бесполезного чародейства!
Но важна была не польза от гадательного устройства – важно было, сработают чары или нет. Оживёт ли магия в руках Альмы, окажется ли правдой, откроет ли ей новый путь – или так и останется увеселительным чтивом, «бабушкиными сказками», модной ложью.
– Что с вами, сестрица? – Джорри отвлёкся от чтения, но на сей раз казался не выискивавшим предлог увильнуть от урока, а искренне обеспокоенным. – Вам дурно? Позвать кого-нибудь из слуг?
– Нет, нет, – Альма рассеянно махнула рукой, вынырнула из размышлений, вновь сосредоточилась на ученике, слегка улыбнулась ему. – Всё в порядке. Ты уже готов пересказать по-сидрийски басню про птенца и мышонка?
Всё действительно было в порядке – настолько, насколько могло быть. Всё было готово. После всех изучений, поисков, сборов наконец пришло время провести магический эксперимент.
«Вестник Волшебства» неоднократно упоминал, что лучшее время для занятий практической магией – полдень или полночь. Срединное, переходное время – граница между утром и днём или между «сегодня» и «завтра». Между двумя мирами.
Чтобы увеличить свои шансы, Альма решила последовать этому совету. Полдень по зрелом размышлении отвергла: слишком велик был риск, что кто-нибудь отвлечёт, помешает, пусть ненароком. Значит, оставалась глухая ночь.
Нервно заплясало пламя затепленной свечи – единственной, ведь каждый источник света был помехой, пламя грозило сжечь хрупкие чары. Безопасны – и даже полезны – для магии были лишь особые свечи да зачарованные масляные лампы; однако, как ни искала Альма секреты их изготовления, ей удалось найти только упоминания таких свечей и ламп, не более. Вероятно, секреты были ведомы членам клуба магов «Абельвиро» – но Альма не входила в их круг.
Поначалу мелькнула мысль вовсе обойтись без света, однако ночь была так черна, так густа, что Альма с трудом различала белизну собственной сорочки, не говоря уж о мелких красных ягодах рябины и тиса. А именно в них была суть.
Жёсткие ветки царапнули кожу, запутались в волосах. Альма надела на голову – волосы были распущены, разделены на прямой пробор, каштановыми волнами свободно ниспадали на спину – венок из рябины. Левой рукой зачерпнула горсть измельчённых сушёных листьев, единым плавным движением рассыпала их на столе перед собой в закольцованную линию. Правой рукой подхватила кувшин, плеснула речную воду в серебряное блюдо – почти до краёв, но не через край. Сняла с головы венок и положила его перед собой, поверх лиственного круга. Обеими руками взялась за наполненное водой блюдо – теперь медленно, осторожно… Ещё сложнее, чем класть неровное на ровное, – укрепить ровное на неровном. Блюдо на венке. Чтобы оно не упало, не накренилось, ни в коем случае не пролило ни капли воды.
Получилось!
Конструкция выглядела шатко, но всё же была, несомненно, устойчива. Так, теперь последнее – и главное. Сорвать ссохшуюся ягоду с венка, не потревожив ни блюдо, ни воду. Покатать её на ладони, задать вопрос – один, другого шанса не будет! – и бросить ягоду прямо в центр блюда.
Альма замерла, даже дышать перестала, провожая взглядом тонувшую ягоду.
Та колыхнулась на дне, успокоилась и тоже замерла. Разгладились последние круги на воде. Ни единого движения.
Секунда утекала за секундой, однако уже было ясно: провал. Никакого результата, ни капельки магии. Все приготовления, все старания – всё было зря.
Но… После неудачи с рябиной ещё оставался тис.
Второй венок опустился на голову мягче – вечнозелёная упругая хвоя. Снова сушёные листья, снова серебряное блюдо (другое, старее, глубже), снова звон речной воды, снова выравнивание венка на листьях, блюда на венке, воды в блюде… Даже не оторвать красную ягоду, а перетереть ногтем удерживавший её черенок, так дольше, зато аккуратнее, меньше риска потревожить венок, блюдо и воду, испортить всё одним неловким движением.
Покатать ягоду на ладони – так, чтобы она не упала, но и не останавливалась, всё время пребывала в движении. И вместе с тем задать вопрос.
«Вестник Волшебства» не уточнял, как следует спрашивать: мысленно ли, или вслух шёпотом, или в полный голос. Альма собиралась спросить что-нибудь простое, как и в первый раз, но её губы сами собой прошептали то, о чём она боялась спрашивать даже саму себя:
– Суждено ли мне покинуть «Тёмные Тисы»?
Ни тисовые ветви, ни студёная вода почти ничем не пахнут. И всё же откуда-то донёсся свежий запах реки, и терпковато-прохладный запах леса, и топкий запах мха, и дурманящий запах согретого ягодного сока… или крови?
Пламя свечи вздрогнуло, колыхнулось, будто мимо него пролетело что-то невидимое.
Альма не бросила ягоду в блюдо – она выронила её. Пара брызг, ледяная капля на руке. Ягода, покачивавшаяся на дне блюда, пока не успокоившись после падения… Или из-за чего-то иного?
Красная ягода тиса так и не успокоилась – наоборот, стала раскачиваться сильнее, словно вода в блюде не была неподвижна, а подталкивала её течением. Дрогнула раз, другой. Перевернулась. Перевернулась ещё раз. И сперва медленно, а затем всё быстрее покатилась по дну, вычерчивая круг. Слева направо, по часовой стрелке. Не против часовой. Это значило «да»!
…И это значило, что Альма сумела призвать магию.
Что магия существует.
Дрожащими руками, не отрывая взгляд от давно замершей ягоды тиса, Альма схватила клочок бумаги, перо, чернильницу. Схватила чересчур поспешно, заляпала пальцы чернилами – и не заметила этого. Заскрипела пером, водя им практически вслепую, всё так же не смея, не желая отвлечься от венка, блюда и ягоды. От никогда более не способного ожить – но совсем недавно жившего, работавшего, колдовавшего! – одноразового гадательного приспособления.
Это гадательное приспособление мало на что было способно – лишь прокрутить древесную ягоду по часовой стрелке (тем выказывая согласие) или против часовой стрелки (отрицание). И всё же это была магия. Слабая, неказистая – но настоящая.
Строчка за строчкой, торопливые, неровные, наезжавшие друг на друга. Быстрее записать! По ходу дела вспоминались новые подробности, словам на бумаге становилось совсем тесно от втискивавшихся уточнений, клякса срывалась за кляксой (что бы при виде такого грязнописания сказала госпожа Эстиминда?!), чернила были уже не только на руках, но и на лице – Альма неосознанно потёрла нывший висок испачканными пальцами.
Едва закончив с изложением эксперимента, перечитав несколько раз, внеся новые правки и, наконец, удовлетворённо хмыкнув, она сразу потянулась за следующим листом бумаги. И принялась за письмо в редакцию «Вестника Волшебства».
Уже пол-листа было исписано обычно изящным, а сейчас торопливо-небрежным почерком. Но всё не то! Альма скомкала неудачный черновик, отбросила в сторону, взялась за следующий лист…
К рассвету её стол был покрыт светлыми комками бумаги обильнее, чем её кожа была покрыта тёмными пятнами чернил. За одну ночь Альма написала столько, сколько не писала за целый год. Однако письмо в газету так и не было готово.
Она широко зевнула, потёрла глаза. В конце концов, к чему такая судорожная спешка? Можно докончить письмо утром, после пробуждения, на свежую голову. А пока нужно хоть немного поспать.
Но стоило ей смежить веки, как перед глазами снова встали танец огня, блеск воды и серебра, кружение красной ягоды. Магия!