Он небрежно пробежал глазами первые строки, готовясь отбросить письмо в кучу подобных, находивших себе применение в качестве растопки для каминов. Но не отбросил. Напротив, его пальцы сжали бумажный лист крепче.
Письмо касалось репортажа, написанного лично господином Рондо. И магического ритуала, проведённого великолепным господином Уилкомби.
Господин Рондо, в полной мере воспользовавшийся протекцией своего уважаемого дядюшки, члена изначального состава клуба магов «Абельвиро», удостоившийся места в клубе, а затем и в редакции «Вестника Волшебства», ставший – абсолютно заслуженно! – одним из доверенных лиц господина Уилкомби, лучше многих знал, что реальность и её отображение на страницах газеты не всегда в точности совпадали. Об этом знали господин Уилкомби и верные ему люди из особого круга посвящённых, в который имел честь входить господин Рондо. Но в который не входил – и не мог входить! – нелепый господин А.Э. из окрестностей провинциального городишки. И всё же по случайности ли, по наитию ли, или благодаря добытой откуда-то информации (не завёлся ли среди них предатель?! Новички клуба – особенно дерзкий господин Толмирос и его похожий на снулую рыбу приятель барон – порой вели себя подозрительно, будто готовясь мутить воду) этот А.Э. сделал то, чего сделать никак не мог: повторил магическое деяние господина Уилкомби.
Сей факт следовало довести до сведения господина Уилкомби. Несомненно. Немедленно.
И, в конце концов, письмо, вместо того чтобы отправиться на растопку, попало к издателю «Вестника Волшебства» и по совместительству председателю клуба магов «Абельвиро» – могущественному господину Уилкомби.
Плюх!
Вода разбилась тысячей брызг у ног Альмы, забрызгав подол её платья.
У нежданной атаки могла быть лишь одна причина, и Альма, чуть сдвинув шляпку назад, завертела головой, отыскивая источник неприятностей. Ах, да вон же он! Забрался на раскидистый дуб и был бы почти незаметен в пышной кроне – кабы не сотрясался от беззвучного хохота.
– Джорри, – произнесла Альма нежным голосом, не предвещавшим ничего хорошего.
– Да, сестрица? – нахальный юнец тут же взял себя в руки и одарил её умильным взглядом, будто был совершенно, абсолютнейше ни при чём.
– Мы с твоей матушкой собрались ехать в Грумблон, и я как раз шла узнать, не захочешь ли ты присоединиться к нам… но теперь вижу, что ты занят более важными вещами.
– Сестрица! – в одно-единственное слово Джорри умудрился вместить целую гамму чувств. Но тем не ограничился и, спохватившись, затараторил извинения: – Прошу простить мне мою неудачную шутку, милая сестрица. Я лишь хотел испытать в деле сконструированный мною механизм и вовсе не думал причинять вам вред – вообще-то, я думал, что первым по этой тропинке пройдёт садовник или старина Охар…
– Новый механизм? Ты теперь увлекаешься механикой? А как же твой интерес к магии? – поддела его Альма, догадываясь, что насмешка над объектом симпатии охлаждает к нему интерес гораздо действеннее, чем запрет на него.
– А, – Джорри отмахнулся с деланым безразличием. – Вы были правы, этот «Вестник Волшебства» напыщенный и бесполезный. К тому же я предпочитаю полагаться не на что-то чуждое, а на свои собственные силы, на то, что могу в полной мере понимать и контролировать!
Похоже, в юном Джорри было больше здравого смысла, чем в опережавшей его летами Альме. Он ёмко выразил то, что ей стоило бы понять – и принять – давным-давно. Она ухватилась за магию из-за собственного бессилия, понадеявшись, что та каким-то неведомым чудом исправит её нескладную жизнь. Пора было отказаться от опасных иллюзий и взять собственную судьбу в свои руки.
– Так что, сестрица? – Джорри успел с удивительной ловкостью спуститься с дерева и галантно протянул Альме руку, предлагая опереться. – Поскольку я, к счастью, совершенно свободен, вы ведь возьмёте меня в Грумблон?
Альма закатила глаза и вздохнула, а затем всё-таки не удержалась от улыбки. Джорри был воистину несносен – но он был одним из редких людей, способных поднимать ей настроение.
Она потянулась к его растрёпанным кудрям и выпутала из них пожелтевший листок:
– Сначала сходи причешись и приведи одежду в порядок. Да и мне бы, – она опустила взгляд на намоченный подол и слегка нахмурилась, – не помешало сменить платье.
– Я всегда говорил, что вы просто прелесть, сестрица! – просиявший Джорри послал ей воздушный поцелуй и умчался выполнять указания, не в силах сдерживать бурлившую в нём энергию или опасаясь, что Альма вдруг передумает.
Ну а ей самой ничего не оставалось, кроме как последовать за ним в дом и сменить более-менее новое платье на старое.
В принципе, это не было проблемой: всё равно они с госпожой Эшлинг собирались в Грумблон как раз к модистке, пошить новые платья и плащи – во-первых, госпоже Эшлинг пора было обновить гардероб в связи с переменами в её жизни; во-вторых, мода стремительно менялась, госпожа Эшлинг не собиралась отставать от неё ни на шаг и заодно подгоняла Альму: нельзя же незамужней девушке рядиться как старушка!
Не то чтобы Альме доставляли удовольствие модные журналы, выбор тканей, бесконечные примерки – но раз госпожа Эшлинг твёрдо вознамерилась её облагодетельствовать, пусть будет так. К тому же поездка в Грумблон, да ещё в компании неунывающего Джорри, была шансом отвлечься от грустных мыслей. И от магии.
Новая мода оказалась… непривычной. Таково было самое нейтральное определение, какое Альма сумела подобрать к пошитым для неё нарядам.
Означенную моду привнесла в Бонегию молодая супруга кронпринца, уроженка тёплой Сидрии. Не то чтобы она велела всем переодеться, желая видеть вокруг себя привычные одеяния, нет. Она просто продолжала носить в Бонегии сидрийские платья, привезла с собой тюки воздушных тканей, сундуки невесомых туфель, ларцы туманно-прозрачных кружев, шкатулки морских жемчугов, а также полдесятка самых искусных швей, собиравших из этих разрозненных богатств цельные произведения портновского искусства.
А дальше уж как повелось: придворные дамы стремились перенять моду у супруги будущего короля, богатые горожанки – у придворных дам… Наконец, сидрийская мода добралась и до провинциального Грумблона.
Никаких больше длинных корсетов, объёмных кринолинов, плотных воротников – на смену им пришли лёгкость и нежность. И открытость. Короткие рукава, овальное декольте – и это не для бального платья, а для скромного утреннего! Подобную легкомысленность прежде осмеливалась себе позволить даже не каждая ночная сорочка.
Впрочем, на удивление жаркое, по бонегийским меркам, лето изрядно помогало примириться с нововведениями. В воздушном платье было приятно гулять не только вечером, но и при полуденном зное – особенно вдоль реки, держась тени и дополнительно защищаясь от жгучих лучей кружевным зонтиком.
К тому же от этих нарядов веяло самой Сидрией – солнечной страной, наполненной негой, трелями ярких птиц, ароматами причудливых цветов… В сидрийском платье женщина была подобна беломраморной статуе, украшающей сад прибрежной виллы и задумчиво глядящей из своего укрытия на лазурное море.
Словом, Альма постепенно смирилась с новыми платьями, а госпожа Эшлинг и вовсе сразу полюбила их всем сердцем: они были гораздо удобнее в её положении.
Вот только даже обновы оказались не в силах надолго захватить внимание Альмы, помочь ей перенаправить ход мыслей в сторону нарядов, украшений, балов и прочих вещей, наиболее ей сейчас приличествовавших. Идя по залитому солнцем лугу, она в первую очередь ощущала не приятную лёгкость ткани, а летнее буйство разнотравья, цветение и созревание, почти слышимую песнь торжествующей природы – и магии.
Казалось, магия примешивается к аромату цветов, вплетается в жужжание пчёл и пение птиц, так и ластится к рукам – ну же, бери! Не надо никаких блюд, зеркал, свечей и прочих глупых людских приспособлений – вдыхай волшебство полной грудью, слушай чужую песню и пой свою, и неведомые силы обовьют тебя, поделятся с тобой…
…Или заберут тебя.
Альма не знала, что с ней происходило, и отчаянно старалась забыть то, с чем ей довелось соприкоснуться. Или хотя бы отвлечься, не думать о нём.
Безуспешно.
– Мой друг, не кажется ли вам, что ваша племянница в последнее время сделалась печальней обычного? – спросила госпожа Эшлинг так тихо, что шуршание гравия садовой дорожки, по которой прогуливались супруги, почти заглушило её слова.
– Альмагия? – удивился капитан Эшлинг своим обычным тоном; но затем, догадавшись, что жена хотела оставить беседу приватной, совладал с громкостью голоса. – По правде говоря, не заметил. Хотя теперь, когда вы об этом заговорили…
В извинение капитану Эшлингу можно сказать, что он не столько утратил морскую зоркость в безмятежном бытии «Тёмных Тисов», сколько сосредоточил всё внимание на госпоже Эшлинг – возлюбленная супруга стала для него центром мира.
Сама же госпожа Эшлинг отнюдь не утратила ни внимательности, ни проницательности. И пусть изрядную долю её наблюдений и помыслов занимали капитан Эшлинг и милый Джорри, она не собиралась упускать из виду ничего происходившего в её доме. Ей даже не обязательно было покидать пределы гостиной: госпожа Эшлинг сидела в сердце «Тёмных Тисов», а со всех сторон к ней стекалась информация, слуги были её глазами и ушами.
Госпожа Эшлинг была наслышана о причудах покойного хозяина «Тёмных Тисов» – отца Альмагии Эшлинг. И поначалу вовсе не видела проблемы в том, что дочь пошла по стопам отца, заинтересовалась магией. В конце концов, магия была модным и прогрессивным увлечением. И пусть не каждый согласился бы с тем, что подобное увлечение полезно для юной девушки, госпожа Эшлинг смотрела на вещи шире и не собиралась ограничивать Альмагию Эшлинг в способах проведения досуга…
…до тех пор, пока это никому не вредило: ни репутации семейства Эшлингов, ни самой Альмагии Эшлинг. Ни Джорри.