Джулс, хоть и привыкла вставать раньше хозяйки, чтобы прислуживать ей, сегодня тоже поднялась слишком рано – и теперь, подобно Альме, щурясь глядела на солнце, слегка обрамлённое кисеёй облаков, и старалась скрыть сонливость от чужих глаз. А также покрепче держать в руках вверенный ей узел со шкатулкой драгоценностей.
Хоть супругой хозяина «Тёмных Тисов» и законной обладательницей фамильных драгоценностей стала не Альма, а госпожа Свартур, ныне Эшлинг, оная сочла бессердечным и попросту неприличным оставить племянницу мужа без украшений – особенно при поездке в Денлен, пышную богатую столицу, где блистают самые изящные красавицы и где, куда ни глянь, прогуливаются или скачут верхом самые завидные женихи. Госпожа Эшлинг самолично выбрала для Альмы колье-фермуар с камеей, жемчужное ожерелье, жемчужный браслет, кольцо с аквамарином в окружении россыпи мелких бриллиантов. А также два изящных букетика, призванных украшать причёску: стебли и листья в них были сделаны из серебра, а цветы – из разноцветных каменьев.
Велела Альме примерить, одобрительно кивнула, но как будто осталась не до конца удовлетворена увиденным. Задумчиво поцокала языком, склонила голову набок… И велела подать другой ларец, её собственный. Откуда извлекла удлинённые серьги с камеями и миниатюрный, но очень элегантный бриллиантовый кулон на золотой цепочке.
Теперь все эти подаренные и одолженные сокровища были бережно уложены в шкатулку, которую Джулс берегла как зеницу ока. И на которую Альма нет-нет да и бросала взгляды: не потому что беспокоилась об их сохранности, а потому что ей не терпелось открыть шкатулку, вновь насладиться игрой света на гладких и гранёных камнях, шелковистым сиянием жемчуга, ажурностью крохотных листьев, которым никогда не суждено опасть…
Возможно – даже наверняка – они были дорогими; но куда важнее то, что они были красивыми. И «взрослыми»: такие украшения носит не девочка, с которой хватит и медальона да простых гладких серёг, а расцветшая девушка, для которой вращаться в обществе так же привычно и легко, как дышать.
Втайне даже от самой себя Альма надеялась, что новые наряды и старинные драгоценности придадут ей значимости, когда она переступит порог клуба магов «Абельвиро», что они помогут ей как неволшебные амулеты, как красивая маска. Что ими она подчеркнёт свой статус – и за ними скроет свой страх.
Кстати, об украшениях: что за странный декор на той крыше, неровный такой, тёмный, угловатый?
«Декор» вдруг пошевелился и оказался живой птицей. Живой и большой – галкой? Сорокой?
Закончив чиститься, птица нахохлилась, оглядела окрестности полководческим взором, расправила чёрно-белые крылья и взлетела с таким звуком, будто она вовсе не птица, а обросшая перьями трещотка. Ну точно, сорока.
Приметы существовали чуть ли не на все случаи жизни; сейчас Альме показалось, что какая-то – или аж несколько – были связаны именно с сороками. Но деталей она не то что не помнила – никогда их не знала: даже заинтересовавшись «Вестником Волшебства», она всё ещё не верила в «бабушкины сказки» про приносящих удачу чёрных кошек и белых кроликов, а потому не стремилась вызнавать приметы и тем более им следовать.
Зато в кое-что другое она верила – или очень хотела верить. В ридикюле Альмы была спрятана её главная драгоценность – сломанный и поцарапанный хрустальный колокольчик, реликвия семьи Монов. Колокольчик, чей невозможный призрачный звон она когда-то слышала во сне… Или ей привиделось? Как бы то ни было, ни «Вестник Волшебства», ни записи покойного господина Эшлинга, ни приметы ничего не говорили о магических свойствах старых хрустальных колокольчиков. Так что Альма решила взять хрупкую реликвию с собой в Денлен, в клуб магов – вдруг кто-нибудь из них сумеет ей помочь?
Пока Альма предавалась размышлениям, Джулс усиленно старалась не клевать носом, а господин Карнау, всё больше хмурясь, выспрашивал что-то у конюха, постоялый двор – и весь Грумблон – становились бодрее и шумнее: вот хлопнули ставни, вот потянулся дым из труб, вот раздался деревянный перестук башмаков, вот прокатилась тележка зеленщика…
Крыльцо перестало быть тихим, к Альме с Джулс присоединялись другие постояльцы. Увы, не все они были столь же вежливы, как господин Карнау:
– Где эта треклятая колымага, за что я плачу деньги, а? Уберите от меня это, я же сказал, не хочу!.. – резкий голос разбил остатки утренней тишины.
Недовольство выказывал господин почтенных лет, ещё не старый, но с седыми и всклоченными бакенбардами, заметнее которых на его лице были лишь столь же кустистые брови, нависавшие над недобрыми глазами, и длинный нос с гневно раздувавшимися ноздрями.
При виде означенного господина Альма невольно содрогнулась: вот его она прекрасно помнила по вчерашнему ужину! Его и его несчастную жену. А также скандал, который господин закатил из-за пережаренного мяса и недостаточно крепкого эля. Если этот брюзга окажется их попутчиком…
А он, судя по всему, именно им и был. По крайней мере, к Альме и Джулс он направился весьма решительно. Альма успела лишь понадеяться, что он хочет отрекомендоваться, а не возмутиться ещё чем-нибудь.
– Вы из семьи Эшлингов, как я слышал? – начал он без предисловий.
– Вы слышали верно. Моё имя – Альмагия Эшлинг, – чужое пренебрежение правилами приличия было не поводом самой забывать о них.
– Хм-хм. Из богатого поместья – «Красные Тисы» или навроде того?
– Дорогой… – прошелестела его супруга; она пристыженно глянула на Альму, безмолвно прося прощения.
– Ах да, меня зовут Бёрнджил Грюнсамлехт, – нехотя представился господин, раздосадованный тем, что его расспросы оказались прерваны. – Так что, вы из тех самых Эшлингов?
«Потеря лица ведёт к потере чести» – вспомнила Альма присказку госпожи Эстиминды. Наставница любила повторять, что благородная госпожа всегда должна быть идеально вежлива – и тогда никакая чужая грязь не запятнает её. Потому Альма не решилась оборвать начавший докучать ей разговор, отвернуться и, подобно господину Карнау, уйти пообщаться с конюхом – или, ещё лучше, с его длинногривыми подопечными. И лошади, и конюх наверняка составили бы ей несравнимо более приятную компанию, чем господин Грюнсамлехт, но увы.
– Хозяин «Тёмных Тисов» – капитан Эшлинг, мой троюродный дядюшка, – ответила она вместо этого.
– Не отец?.. – протянул господин Грюнсамлехт, как ей показалось, разочарованно.
По счастью, тут пассажиров пригласили занимать места, и Альма избегла продолжения беседы.
С лёгкой опаской и сильным предвкушением она подошла к выведенному из сарая дилижансу – тёмному, почти чёрному, но с выкрашенными оранжево-жёлтой краской дверьми, рамами окошек, колёсными спицами и ободами. На боку его было крупно намалёвано «Грумблон – Денлен». Каждое окошко было вдобавок украшено цветами – скромные, но милые букеты были заткнуты за переплёты, распространяя по купе лёгкий сладко-свежий аромат. Сами купе оказались обтянуты кожей и тканью. В целом дилижанс напоминал две поставленные одна за другой и спаянные кареты: он был длинным, состоял из двух отдельных купе, в каждом из которых могли бы свободно расположиться по четыре пассажира. Однако сиденья были не только внутри, но и снаружи – на крыше, под открытым небом; этот своеобразный второй этаж именовался империалом.
Напротив Альмы с Джулс в купе сели – вот удача! – господин Карнау и благообразная женщина средних лет, чем-то напоминавшая госпожу Эстиминду. Чета Грюнсамлехтов разместилась во втором купе, вместе с пока не знакомыми Альме молодым офицером и убелённым сединами господином, по возрасту примерно равным господину Грюнсамлехту, но не производившим столь отталкивающего впечатления. Даже наоборот: его седина была скорее пушистой, чем всклоченной, и сам он слегка напоминал добродушного льва.
Вновь начали бить часы, дилижансу пришла пора отправляться – но вдруг раздались окрик, топот каблуков по мостовой, краткий обмен репликами с кондуктором, скрип лесенки, ведшей на крышу дилижанса. Похоже, в последний момент подоспел ещё один пассажир, для которого не осталось другого места, кроме как на империале.
И вот, наконец, отбытие!
Лошади тронули мелкой рысцой, поначалу дилижанс двигался едва ли быстрее бредущего старика. Однако вскоре сделался быстрее бегущего мальчишки – запряжённая четвёркой лошадей махина разогналась, и уже не выскочишь оттуда на ходу, не отменишь всё, не вернёшься в «Тёмные Тисы». Не то чтобы Альме хотелось это сделать – но на краткий миг её кольнуло сожалением, будто она покидала родные края навсегда, а не на каких-то пару недель.
Джулс рядом тоже была напряжена, и при взгляде на неё Альма отметила, что камеристка побледнела, веснушки на её вздёрнутом носу стали заметнее. И этот же самый нос она время от времени забавно морщила – борясь не то с насморком, не то с подступавшими слезами.
Ни Альма, ни Джулс ранее не покидали «Тёмные Тисы» ради путешествий – и Джулс, по всей видимости, отнюдь не хотела покидать. Даже на столь короткий срок, даже ради блистательного Денлена, который для неё, не вздумай её хозяйка отправиться в путь, был бы абсолютно недосягаем, как прекрасная невозможная мечта.
Но что если Джулс никогда и не мечтала о Денлене? Что если её чаяния не простирались далее «Тёмных Тисов», – а теперь она оказалась с корнем вырвана из родной земли, из привычного окружения?
«Мы скоро возвратимся, – подумала Альма, стараясь заглушить непрошеные угрызения совести и нежданное беспокойство. – Через пару недель мы снова будем в „Тёмных Тисах“, и всё вернётся на круги своя».
Однако пусть Альма искренне так считала, уверенность отчего-то изменила ей.
Да ради Великого Неведомого, что могло случиться?! Почтовые тракты Бонегии считались безопасными, и пусть путешествие двух девушек без мужского сопровождения, с консервативной точки зрения, выглядело слегка экстравагантно, всё же в нём не было – не должно было быть – ничего по-настоящему рискованного или предосудительного.