Господин Карнау незаметно для всех – он вовсе не принимал участия в беседе – смежил веки ещё раньше. Джулс тоже явственно клевала носом, хоть изо всех сил старалась бодриться, дабы не посрамить себя перед хозяйкой. Да и сама Альма…
Даже скрипучий голос господина Грюнсамлехта не доносился из-за перегородки между купе! Что было не только отрадно, но и странно – чуть ли не страннее всего прочего.
Возможно, причиной общей утомлённости стали вчерашние долгие беседы в обеденной зале и поздний отход ко сну. Возможно, свою лепту вносила погода: влажная духота так и давила – подобное бывает перед грозой. Так или иначе, нынешний день обещал стать самым тихим и дремотным во всём недолгом путешествии…
Громкое ржание взрезало липкую тишину. Следом послышался недовольный окрик кучера.
И вновь убаюкивающее спокойствие. Глаза Альмы слипались, она с трудом подавила зевок.
Снова ржание, фырканье – уже не одной лошади, а по меньшей мере двух! Дилижанс мотнуло, раздался свист кнута, к голосу кучера присоединился голос кондуктора, да и один из империальных пассажиров не то спросил, не то воскликнул что-то.
Лошади. Что-то не так с лошадьми. А ночью тёмная фигура направлялась к конюшням…
Альма вскинулась и передёрнула плечами, избавляясь от остатков паутины сна. Однако собраться с мыслями было не так-то просто: одолевала духота, кружилась голова, к горлу подкатывала тошнота, и вовсе не хотелось просыпаться – напротив, хотелось спать и спать, не выныривать из топкой дрёмы, а покорно пойти ко дну.
И ещё этот приторный запах от заткнутых за переплёты букетов… Погодите-ка!
Непослушные руки Альмы потянулись к окну, с усилием выдернули плотно закреплённый букет. Свежий, не простоявший и дня. Не один из тех, что украшали дилижанс вчера. Собранный… кем?
Перед глазами вновь встала тёмная фигура. Загадочная. Опасная. Не сделавшая ничего дурного – но явно не замышлявшая ничего хорошего.
Стоило бы спросить согласия соседей по купе, а может, и кондуктора, обосновать своё намеренье накатившей дурнотой, возместить стоимость букетов (если она у них была) или, хм, предложить собрать новые. Однако все пассажиры спали или дремали, кондуктор был снаружи и больше занят лошадьми, чем людьми. А сама Альма не могла больше ждать и попросту выкинула букет из купе.
Когда она привстала с места, чтобы дотянуться до второго букета, дилижанс опять резко мотнуло из стороны в сторону, а затем дёрнуло так, будто он вот-вот завалится набок.
Скрип рессор, ржание лошадей, ругань кучера. И замедление хода.
– Что-то стряслось? – тихий господин Карнау подал голос впервые за день, не считая дежурного приветствия. Его глаза, хоть затуманенные остатками дрёмы, глядели сосредоточенно, являя быструю работу мысли. – Проблема с лошадьми?
– Кажется, они не слушаются кучера, – предположила Альма.
И ошиблась.
Вскорости дилижанс замер. На внеплановой остановке все пассажиры получили возможность покинуть свои места и поглядеть, что же произошло.
Одна из лошадей – первая левая – была совсем плоха. Будто пьяная, она то принималась суетливо переступать на месте, покачиваясь, мотая головой и недовольно фыркая, то, напротив, замирала как изваяние, и тогда лишь тяжело надувавшиеся и опадавшие бока да капавшая с губ пена показывали, что она жива.
Пока.
Другие лошади казались здоровыми, но растревоженными состоянием товарки, они ржали, прядали ушами, пучили блестящие тёмные глаза и широко раздували ноздри, не то сердясь, не то страшась. Так и норовя выйти из повиновения.
– Плохо дело! – присвистнул лейтенант Амико. – У нас в полку бедолагу уже пристрелили бы. И мы как раз на середине перегона, до чего ж некстати… А вы что скажете, Инмида?
Его империальный сосед, с которым они, видимо, сдружились настолько, что уже обращались друг к другу запросто, без церемоний, бросил на захворавшую лошадь хмурый взгляд и не рискнул подойти к ней ближе:
– Скажу, что здесь я бессилен: ни бельмеса не смыслю в болезнях животных. У неё жар, по-видимому.
Зато господин Карнау не намеревался держаться подальше от лошади, а наоборот, стремился приблизиться и осмотреть её чуть ли не со всех сторон. Спервоначала он столкнулся с отпором державшегося в рамках приличий, но изрядно раздражённого кучера, однако о чём-то тихо перемолвился с ним, заслужил удивлённо-уважительный взгляд, и далее двое мужчин осматривали лошадей сообща. Так уж и быть, включив в свою компанию кондуктора, но весьма настойчиво попросив всех прочих сохранять дистанцию, а лучше всего – возвратиться на места в дилижансе.
Брюзгливый господин Грюнсамлехт, постановив, что здесь не на что смотреть, последовал их указующей просьбе. Его супруга, разумеется, удалилась вместе с ним.
Две пожилые госпожи, которым вновь выпало сомнительное удовольствие делить с четой Грюнсамлехтов одно купе, остались на обочине, встревоженно расспросили всех попутчиков, что те думают о происходящем и не выбьется ли дилижанс из расписания, не получили ни единого сколь-нибудь оптимистичного ответа, ещё немного постояли в нерешительности на усиливавшейся жаре и наконец, пусть без особой охоты, последовали за четой Грюнсамлехтов: в дилижансе, по крайней мере, были сиденья и тень.
Впрочем, тень была и снаружи дилижанса: достаточно было сойти с дороги, пройти по высокой траве, теперь более напоминавшей сено, и укрыться под сенью ольхи. Округлые листья начали желтеть, а их толстые прожилки и вовсе налились алым, кой-какие листья успели опасть, но всё же дерево, пусть не было густым, давало достаточное укрытие от солнца.
Однако недостаточное укрытие от жары. И уж вовсе никакого укрытия от мрачных мыслей. Действительно, как теперь дилижанс доберётся до следующей станции? Неужто им всем придётся идти пешком, много часов по пыльной дороге, под палящим солнцем, с тяжёлыми тюками и свёртками в руках? Или кучер распряжёт захворавшую лошадь и, чего доброго, действительно пристрелит её? Прольёт невинную кровь.
Альма поморщилась и постаралась думать о чём-нибудь другом. Да хоть о тех же букетах! Но и здесь её поджидали сожаления: отчего она выкинула букеты, не догадавшись их разобрать, проверить? Это могло бы стать ключом к разгадке нынешних странностей. Увы, её отяжелевший от дремоты разум до столь очевидного решения не дошёл…
Нечеловеческий смех раздался откуда-то сзади. И сверху.
Альма резко обернулась, и даже сонная Джулс встрепенулась, растерянно хлопая глазами.
На соседней ольхе, среди зелени, золота и багрянца, удалось различить что-то чёрно-белое. И шевелившееся. Да это же сорока! И смех был вовсе не смехом, а сорочьей трескотнёй.
Какое простое объяснение. Заурядное. Безопасное. Но…
– Могу я вам чем-нибудь помочь, госпожа? – Джулс не глядела на сороку, она глядела на Альму. И что-то в облике хозяйки, похоже, внушило камеристке беспокойство.
– Нет, ничем, не сейчас, – рассеянно откликнулась Альма, не отрывая взгляда от крупной чёрно-белой птицы, которая, склонив голову, внимательно смотрела на неё в ответ. – Просто в последние дни я на удивление часто вижу сорок… Или сороку.
– Да, здесь их больше, чем в «Тёмных Тисах», – вежливо поддакнула Джулс.
В её голосе послышалась тень грусти: видимо, она успела соскучиться по поместью и гораздо сильнее желала бы вернуться туда, нежели продолжить путешествие. Тем более что сейчас продолжение стало на редкость затруднительным.
Если бы сорока могла фыркнуть, она бы всенепременно это сделала. Ну а так она просто опустила голову, спрыгнула с ольховой ветви – и полетела к Альме. Однако не снизилась, а заложила над ней крутой вираж, после которого полетела в глубь зарослей, вновь что-то стрекоча. Уже не насмешливо, а как будто требовательно. Зовуще.
Тень сороки мчалась вслед за ней так же быстро, но не по небу, а по земле. Прямо по неприметной тропинке, которой пару секунд назад ещё не было.
Альма тряхнула головой, и прореха меж деревьев и трав затянулась. Не было там никакой тропинки. Не могло быть, некому было её протоптать, незачем было уходить от пустынной, но всё же дороги, в глушь, навстречу топям, где никто не жил. По крайней мере, никто из людей.
Но стоило чуть сощуриться и присмотреться – как вот же она, узенькая, но вполне отчётливая. Растения будто раздвинулись в стороны, подобно театральному занавесу, открыли путь. Куда-то.
– Скажи, ты тоже это видишь? – спросила Альма как можно небрежнее и махнула рукой в сторону тропинки, которая одновременно была и которой не было.
– О чём вы, госпожа? – в голосе Джулс прозвучало неподдельное недоумение.
Она посмотрела туда, куда указывала Альма, и вновь перевела взгляд на хозяйку. Либо странная тропинка ничуть её не удивила, либо…
– Да всё о той же сороке, – на ум не пришло ничего лучше.
– Но ведь она давно скрылась из виду… Госпожа, не жарко ли вам здесь? Быть может, возвратимся в дилижанс?
Что ж…
– И впрямь, недурно бы вернуться, – медленно проговорила Альма, ещё слегка колеблясь, но сердцем уже приняв решение. – Ступай, я скоро подойду.
Желание уйти наконец из-под ольхи, вернуться к обществу, опуститься на упругие сиденья дилижанса и пусть не самой принять участие в беседе, но хотя бы насладиться привычными и умиротворяющими звуками людской речи, а не птичьим стрёкотом и лиственным шёпотом, было сильным, это читалось во всём облике камеристки. Однако её чувство долга было ещё сильнее:
– Разве могу я вас покинуть? Если вам угодно, я подожду здесь.
Верность подчас более неуместна, чем ветреность. Альма высоко ценила Джулс и привыкла на неё полагаться, но именно сейчас решила положиться на иное. На что, возможно, полагаться вовсе не следовало. И чему присутствие Джулс рисковало стать помехой.
– Нет-нет, мне нужно… я хочу побыть одна. Совсем недолго. Ну же, ступай.
На веснушчатом лице Джулс отразилась догадка, камеристка чуть смутилась и не упорствовала более. Лишь повторно уточнила на прощание, не нуждается ли госпожа в каких-либо её услугах, пообещала дожидаться в купе и, придерживая подол, зашагала по высокой траве.