– Вот всё и объяснилось! – потёр руки сыщик. – Благодарю вас за раскрытие сей маленькой тайны.
Госпожа Грюнсамлехт вновь уткнулась в батистовый платок, а на дряблые щёки госпожи Кроф возвратился румянец, только уже по иной причине.
Итак, два воспоминания пропали втуне. Смогут ли полтора десятка человек извлечь из памяти хоть что-нибудь, способное помочь великому сыщику схватить и покарать убийцу?
Увы, пока ситуация казалась безвыходной. Все вновь умолкли, слишком усталые, слишком растерянные. Что неординарного можно было заметить в пренеприятном человеке, которого вы всеми силами старались не замечать?
Укутавшийся в плед хворый господин Шилль, похоже, и вовсе уснул – впрочем, от него изначально не ждали многого и позвали в обеденную залу наравне со всеми единственно ради справедливости: господин Шилль не путешествовал в их дилижансе и не общался с господином Грюнсамлехтом – однако неправильным было бы собраться неполным составом. Сделать для кого-то исключение, дать поблажку. Господин Кюлле особо подчеркнул, что все, абсолютно все постояльцы и обитатели трактира должны собраться вместе, бессонно дожидаться прибытия властей, попутно стараясь распутать тайну преступления. И никуда не отлучаться, пока истина не будет установлена.
Пауза затянулась.
– Ну же, – подбодрил их господин Кюлле, – ничто не считайте незначительным: пренебрежение мелочами – фатальная ошибка, порой стоившая поражения целым армиям! Любое воспоминание, любая мысль, кажущиеся вам хоть чуточку необычными, способны оказать нам неоценимую услугу.
Тишина была ему ответом – смущённая, задумчивая, напряжённая. Какая угодно – только не готовая прерваться.
Хуже, чем попасть впросак единожды, может быть только попасть впросак повторно. Альме вовсе не хотелось ни казаться выскочкой, ни ронять себя в глазах попутчиков. И всё же чувство долга оказалось сильнее:
– Кхм… Сегодня купе дилижанса было украшено свежими букетами – и мне показалось, что у них какой-то странный аромат. Что от них кружится голова и хочется спать.
– Да я и впрямь заснул! – хлопнул себя по колену господин Дункендур. – Хотя по утрам обыкновенно свеж и бодр. Вы полагаете, дело было в цветах?
– Не могу быть уверена, – Альма потупилась. – Но когда я выкинула букеты из купе, мне показалось, стало легче.
– Можете ли вы утверждать, что это не было совпадением? – взгляд господина Кюлле стал внимательнее. Острее.
– Нет, но…
– В нашем купе никаких необычных букетов не было, – прошелестела госпожа Грюнсамлехт. – И мой супруг чувствовал себя как обычно, всё было хорошо до… до… – она не выдержала и снова уткнулась в платок.
– Вот как, – кивнул сыщик, тактично не продолжая расспрашивать убитую горем вдову. – Что ж, госпожи любезно поделились с нами наблюдениями, возможно, теперь кто-нибудь из господ захочет внести свою лепту?
Порой благодарность является завуалированным отказом, и хоть формально господин Кюлле оценил наблюдения Альмы, было яснее ясного, что по сути он вежливо отмахнулся от них, как от пустяков. Которыми они, вероятно, и являлись.
Быть может, стоило бы рассказать про зловещую фигуру, кравшуюся ночью к конюшне… Но что если господин Кюлле отмахнётся от этого воспоминания так же, как от воспоминания о лесной тени? Да и точно ли Альма уверена, что фигура ей не приснилась?
– Позвольте, – впервые вступил в общую беседу господин Инмида и посмотрел прямо в глаза Альме, перестав делать вид, что её – или его самого – здесь нет, – я бы хотел задать несколько вопросов. Госпожа Эшлинг, как скоро после усаживания в дилижанс вы ощутили первые признаки недомогания?
Настала очередь Альмы удивляться:
– Примерно через полчаса.
– Отмечали ли вы учащение либо замедление сердцебиения?
Похоже, господин Инмида по неведомой причине – или из-за казуса в коридоре? – сменил тактику, решил не игнорировать Альму, а придираться к ней. Из раздосадованного упрямства она постаралась отвечать ему как можно точнее. И о том, не ощутила ли она жара либо озноба, и о том, не жаловался ли кто-либо из попутчиков на дурноту, и о том, не заметила ли она в букетах незнакомые растения…
Господин Инмида прямо-таки забрасывал её каверзными вопросами. За эти минуты он сказал ей больше, чем за всё предшествовавшее общение. И незаметно потеснил господина Кюлле с его позиций, теперь всё внимание было приковано к нему, он вёл допрос, он верховодил.
Разумеется, господин Кюлле не собирался этого терпеть.
– При всём уважении, – оборвал он очередной вопрос господина Инмиды, – позвольте напомнить, что мы расследуем преступление. Вы можете переговорить с очаровательной госпожой Эшлинг позже, наедине, если вам будет угодно, однако сейчас первоочередной задачей является раскрытие убийства.
– А что если никакого убийства вовсе не было? – хмыкнул господин Инмида, скрестив на груди руки и глянув на прославленного сыщика чуть ли не с вызовом.
– Извольте объясниться, – голос господина Кюлле растерял всю бархатность.
– Вы спрашивали о странностях. Так вот, на мой взгляд, наибольшая странность – сам господин Грюнсамлехт.
– Полноте, Инмида, как вы можете?.. – возмущённо удивился лейтенант Амико.
Каким бы неприятным человеком ни был господин Грюнсамлехт при жизни, всё же неуместно было говорить в таких выражениях о нём после смерти. И судя по всему, данного мнения придерживался не один лишь лейтенант.
Но господин Инмида, нимало не смутившись, лишь покачал головой. И сразил собравшихся ещё одним бессмысленно бестактным вопросом:
– Кто-нибудь пробовал перевязать ему палец ниткой?
Глава XIV,в которой покойник пропадает
Чем проще, тем надёжнее. Испытанное средство определить, умер человек, или в нём ещё теплится жизнь, – обыкновенная нить, туго повязанная ему на палец. Если обвязанный палец начнёт менять цвет – значит, смерть пока не забрала человека. Остаётся надежда… или рождается подозрение.
Всё это господин Инмида объяснял по пути на второй этаж. Ведя за собой своеобразную процессию удивлённых, сомневающихся, растерянных, не верящих.
И одного страдающего: господин Шилль взаправду задремал на своём стуле, измученный жаром, усталостью и кто знает чем ещё, а теперь он, наскоро разбуженный и силящийся понять, что происходит, куда все идут и зачем тянут его, являл собой воплощение неизбывной муки – спотыкающийся, с лихорадочным румянцем на впалых щеках и влажным блеском тёмных глаз, с растрёпанными кудрями, с плотно сжатыми губами, будто силящимися сдержать рвущийся из груди стон. Если только можно сказать подобное о хворающем человеке, то господин Шилль был даже по-своему живописен. И казалось, он знал это – будто был одним из тех людей, кто в страдании находит для себя отраду.
Совсем иначе выглядела и вела себя несчастная вдова. Поначалу госпожа Грюнсамлехт едва вновь не лишилась чувств – то ли из-за дерзости речей господина Инмиды, то ли из-за их сути. Затем истерически взвизгнула, что никуда не пойдёт, что она не в силах вновь увидеть ненаглядного супруга мёртвым, что господин Инмида забывается и позволяет себе чересчур многое!..
Однако тут на помощь ловко пришёл господин Кюлле, оказавшийся не только прославленным сыщиком, но и чутким утешителем: тихо и ласково, как капризничающему от колик ребёнку, он втолковал госпоже Грюнсамлехт, что уважаемый господин Инмида в похвальной погоне за истиной несколько поступился деликатностью, что его предположение абсурдно и невероятно, однако во избежание необъективности следует удостовериться.
Навряд ли госпожа Грюнсамлехт доверяла господину Инмиде – она, как и её супруг, ни разу не перемолвилась с ним ни словечком, он был для неё чужаком. Однако ко мнению господина Кюлле, которого сама с таким восторгом отрекомендовала ранее, она прислушалась. И хоть с видимой неохотой, с явным трудом, опираясь на руку господина Кюлле так, будто та была её единственной поддержкой в этом жестоком мире, госпожа Грюнсамлехт последовала за господином Инмидой вместе со всеми.
Снова крик! Всё тот же. Но теперь гораздо ближе – и гораздо понятнее.
Госпожа Грюнсамлехт первой вошла в отведённый им с супругом нумер. Первой увидела, что труп исчез. И не сумела сдержать чувств – после чего их всё-таки лишилась.
Зато все остальные, наоборот, напряглись и оживились. Маленькая комнатка наполнилась гулом, как пчелиный улей.
Требовалось оказать помощь упавшей в обморок госпоже Грюнсамлехт, это несомненно. И господин Инмида вновь все силы посвятил заботе о страдалице, будто его вовсе не интересовало исчезновение тела господина Грюнсамлехта.
И будто не он сбежал от ложа больной совсем недавно.
Господин Кюлле, блюдя профессиональную гордость, не позволил себе выказать удивление – напротив, принялся успокаивать особо взволнованных людей так, словно ничего особенного не произошло. Словно каждый день мертвецы исчезали у него прямо из-под носа.
Но был ли господин Грюнсамлехт мертвецом?
По словам господина Инмиды выходило, что нет.
Нелегко одновременно оказывать помощь и отвечать на вопросы, сыплющиеся со всех сторон. Ответы господина Инмиды стали отрывистыми. А затем он попросил присутствующих набраться терпения: он всенепременно расскажет им обо всех своих догадках и подозрениях после того, как госпожа Грюнсамлехт придёт в себя.
– Вы доктор? – резко спросил господин Кюлле.
– Не кончил курса, – покачал головой господин Инмида. – Но тише, заклинаю вас, сохраняйте тишину во имя скорейшего улучшения самочувствия уважаемой госпожи Грюнсамлехт.
Апчхи!
Оглушительно чихнувший господин Шилль смущённо пробормотал извинения.
Не считая этого казуса и тихого поскрипывания половиц из-за того, что особо нетерпеливые господа никак не могли прекратить переминаться с ноги на ногу, в нумере установилась тишина.
Господин Инмида сноровисто осматривал госпожу Грюнсамлехт – как настоящий доктор, даром что оказался недоучкой. Он был сосредоточен, но в то же время как будто не всецело присутствовал в нумере, его мысль блуждала где-то ещё, наклон его головы позволял предположить, что он прислушивался – п