ричём не только к дыханию госпожи Грюнсамлехт.
– Принесу-ка я оставшийся бренди, – шагнул к двери господин Кюлле. – Он наверняка пригодится.
– Благодарю вас, – коротко кивнул господин Инмида.
А затем, едва господин Кюлле ушёл, сделал кое-что совсем неожиданное: выпрямился, поманил к себе Альму и, в нарушение приличий, склонился к её уху, почти как кавалер склоняется к уху возлюбленной, дабы нашептать ей милые пустяки.
Шёпот господина Инмиды был отнюдь не милым:
– Проверьте свои драгоценности. Немедленно!
Альма, вспыхнув от смущения и удивления, тем не менее извинилась перед присутствующими и устремилась в собственный нумер.
У неё не было причин повиноваться странному указанию господина Инмиды, доселе она не питала к нему ни симпатии, ни доверия. Однако за последние полчаса в её отношении к нему произошли некоторые перемены.
Войдя в нумер, Альма зябко поёжилась: в распахнутое окно задувал ветер, принося с собой промозглость и редкие капли дождя.
Распахнутое. Окно. Джулс никак не могла оставить его на ночь таким, она и не оставляла!..
Внутренний холод ощутился стократ сильнее наружного. Содрогнувшись от предчувствия, Альма метнулась на поиски узла, в котором Джулс держала шкатулку с драгоценностями, не выпуская ту из рук в дороге, но обыкновенно ставя на столик перед сном.
Шкатулка и сейчас обнаружилась на столике. Распахнутая и пустая.
Теперь уже не господин Инмида был главным нарушителем благопристойности. Альма ураганом ворвалась в нумер четы Грюнсамлехтов и бросилась прямо к нему:
– Вы знали!..
Господин Инмида поймал её руки, сжавшиеся в кулаки.
– Ну, ну, присядьте же, вот так. Нет, я не знал. Но судя по вашей реакции, угадал.
– Не посвятите ли нас в тайну сих шарад? – лейтенант Амико, похоже, потерял терпение.
Мало кому понравится быть невольным участником чего-то таинственного – и оставаться в полном неведении.
– Хм, я тоже был бы не прочь получить хоть какие-то объяснения, – господин Дункендур придерживался того же мнения.
– Я что-то пропустил? – вернувшийся с бренди господин Кюлле мгновенно заметил перемены в настроениях и диспозиции.
А Альма, напротив, умолкла, даже не ответила на предложение помощи поспешившей к ней Джулс. Отвернулась и застыла. Как можно сейчас, перед всеми сказать, что пропали все её драгоценности, унаследованные и одолженные? Что их, видимо, кто-то похитил. Произнести это вслух значило признать, что случилось непоправимое, сделать его окончательно реальным. Увидеть отчаяние в глазах Джулс, услышать выражения изумления и сочувствия от окружающих, отвечать на расспросы сыщика… Невыносимо. Слишком много для одного распроклятого дня.
Протяжный стон перетянул внимание на себя. Госпожа Грюнсамлехт очнулась.
– Слава Великому Неведомому! – господин Кюлле сноровисто поднёс к её бледным губам бокал с бренди. – Выпейте-ка.
Господин Инмида столь же проворно выхватил бокал из его рук. И вперил в господина Кюлле очень внимательный, очень неприятный взгляд:
– Скажите лучше, где ваш сообщник.
Как можно было ответить на подобную нелепость? Строго приструнить наглеца или, напротив, свести всё к шутке, замять неловкость. Но на лице господина Кюлле промелькнула совсем иная реакция. А через миг он схватился за лицо и взвыл: господин Инмида выплеснул бренди ему прямо в глаза.
Куда только подевался лощёный галантный сыщик? Личина сползла, смылась. На господина Инмиду бросился озверевший бандит. Ударил, схватил за горло…
Кажется, все присутствовавшие в нумере женщины – и даже один мужчина, тонко чувствующий господин Шилль, – закричали и завизжали одновременно.
– Амико, помогите мне!.. – прохрипел придушенный господин Инмида.
Быть может, лейтенант Амико ничего не понимал в происходящем. Не исключено также, что за эту ночь он не единожды оказывался сбит с толку и раздосадован поведением господина Инмиды. Однако он всё ещё был его другом – и бросился на взбеленившегося господина Кюлле раньше, чем услышал хриплый призыв о помощи.
Следом подоспел господин Дункендур. Втроём они скрутили низкорослого, но неистового господина Кюлле, изрыгавшего проклятья столь же экспрессивно, как ранее он расточал комплименты.
– Ну и что здесь всё-таки происходит? – кротко осведомился господин Дункендур после того, как затолкал в рот сыщику-бандиту платок, определив оный на роль кляпа.
Однако если господину Инмиде и было что сказать, то сделать это ему не дали:
– Мертвец! Мертвец за окном! – не своим голосом заорал господин Шилль, тыча пальцем куда-то в направлении двора. И конюшни. После чего, окончательно измотанный выпавшими на его долю недомоганиями и потрясениями, в свою очередь лишился чувств.
– Пр-р-роклятье! Скорее, Амико, за ним! – рявкнул господин Инмида и бросился в погоню.
Они опоздали. Конюшня встретила их настежь распахнутыми воротами и, как быстро выяснилось, отсутствием одной из лошадей.
В ночной тьме, под непроглядным ливнем, в незнакомой местности нечего было и думать о том, чтобы преследовать всадника-мертвеца. Который, впрочем, был скорее жив, чем мёртв. По крайней мере, его прыть позволяла предположить изрядное оживление.
Господин Грюнсамлехт от них ускользнул.
Мнение о нём и раньше было невысоким, а теперь вконец испортилось: ясно же, что когда человек оживает и, вместо того чтобы воссоединиться с любимой супругой и не столь любимыми попутчиками, сбегает прочь, сопровождая побег похищением лошади и прочими неблаговидными поступками, что-то здесь нечисто. Можно даже сказать, откровенно грязно – как хлюпкие лужи, подстерегавшие теперь на каждом шагу.
Если бегство господина Грюнсамлехта стало неприятной неожиданностью для его попутчиков, то что уж говорить о его супруге, каким ударом это должно было стать для неё!
…Но не стало. В нумере их ждала совсем не та госпожа Грюнсамлехт, которую они знали. Если вообще можно сказать, что знаешь человека, на основании пары-тройки дней совместного путешествия.
Поскольку в нумере оставалось много людей: все госпожи, а также обморочный господин Шилль и растерявшийся в первые секунды, а потому не примкнувший к погоне господин Карнау, госпожа Грюнсамлехт не попыталась повторить отчаянный порыв господина Кюлле. Вернувшихся господ Инмиду и Дункендура, лейтенанта Амико и хозяина трактира встретила не заплаканная женщина на грани обморока, или истерики, или яростного неистовства, или всего сразу, а собранная хладнокровная госпожа. Та госпожа Грюнсамлехт, которой она ни разу не была прежде. Или, наоборот, та госпожа Грюнсамлехт (Грюнсамлехт ли?), которой она втайне была всё это время.
– У меня к вам предложение, господа, – начала она без предисловий; даже голос её звучал иначе – и тембр, и выговор. – Я скажу вам, где вы сможете найти украденное у вас, а вы – немедля отпустите меня и не станете преследовать.
– «Украденное»? – недоумённо переспросил господин Дункендур. А затем изменился в лице и, ни слова более не сказав, выбежал из нумера.
Неужели его, богатого торговца, тоже обокрали? Как и её, наивную дурёху, возомнившую о себе невесть что… Альма спрятала лицо в ладонях, не в силах более выносить терзавшие её стыд и горечь.
Прикосновение – лёгкое, участливое. И как будто слегка извиняющееся за допускаемую вольность. Это оказалась Джулс, предложившая хозяйке помощь. А затем прошептавшая так тихо, что Альма, стоявшая к ней вплотную, едва расслышала:
– Не волнуйтесь, госпожа. У вас ничего не украдено.
Альма изумлённо воззрилась на камеристку-компаньонку. А у той, несмотря на все тревоги и беды, обрушившиеся на них и на весь злосчастный дилижанс, выражение лица было на удивление довольное – довольное собой. И какое-то заговорщическое:
– Госпожа Эшлинг научила меня… Ой, я вам позже доскажу!
Господин Дункендур вернулся, и камеристке пришлось умолкнуть. Потому что в нумере вдруг стало не только тесно, но и очень шумно:
– Негодяи! – рыкнул господин Дункендур, как лев – старый, но всё ещё сильный. И преисполненный гнева.
Он бросился к госпоже Грюнсамлехт, но господин Инмида загородил её:
– Постойте…
– Да что здесь происходит?! – взорвался лейтенант Амико.
– Воры, подлые воры!
– Не трогайте её!
– Не вы ли были тем, кто раскрыл нам глаза на происходящее? – тяжело дышавший господин Дункендур воззрился на господина Инмиду, продолжавшего стоять между ним и госпожой Грюнсамлехт. – Не она ли самолично призналась в совершённом злодеянии?
– Именно так, – господин Инмида был парадоксально спокоен. – Она призналась, она заговорила – так послушаем же, что она имеет сказать. Тем более что украденные ценности, судя по всему, покинули пределы трактира, и возвратить их без чужой помощи – пускай и помощи самих похитителей – будет весьма затруднительно. Вы ведь хотите вернуть украденное у вас, не правда ли?
Господин Дункендур, готовившийся сказать ещё что-то резкое, осёкся. И слегка остыл, сдулся – будто из него стравили излишки разрывавшего его пара:
– Что ж… Ваши слова не лишены резона, – он пригладил стоявшие дыбом седые космы. – Пожалуй, я склонен с вами согласиться. Итак, милостивая госпожа, – с нескрываемой едкостью обратился он к госпоже Грюнсамлехт, бесстрашно встретившей его взгляд, – как вы посоветуете нам вернуть украденное вашими очаровательными друзьями?
– Убеждением, любезный господин Дункендур, убеждением, – ответила та ему в тон. И, насладившись эффектом своих слов, пояснила: – Я бы на вашем месте постаралась убедить моего «очаровательного друга», – она кивнула в сторону господина Кюлле, по-прежнему крепко связанного, испепелявшего её злым взглядом и силившегося что-то сказать сквозь кляп, – прибыть в условленное место и воссоединиться там с тем, кого вы считали слугой сыщика, посланным за подмогой, и кто в действительности увёз ваше золото. А затем схватить его и, вновь прибегнув к волшебной силе убеждения, выяснить, где он припрятал украденное.