На этом скользкую тему можно было бы благополучно закрыть, благо все стороны пришли к единому мнению (или, по крайней мере, сделали вид). Но госпожа Кроф, как ни жаловалась ранее на ужас, вызываемый одной лишь мыслью о пережитом, отчего-то не спешила избавить себя от неприятных воспоминаний и обсуждений:
– А уж если та женщина северянка, то и без фатаморов тут не обошлось, помяните моё слово, – данное предположение она высказала, понизив голос и боязливо глянув в сторону окошка, словно боялась, что какой-нибудь фатамор притаился прямо под дверью дилижанса и, услышав нелестное поминание своего народа, ворвётся в купе, сердито грозя пальцем и восклицая: «Ага-а-а!..»
Как ни абсурдна была картина фатаморьего вторжения, нарисованная скучающей фантазией, Альма невольно передёрнула плечами, ей вдруг сделалось зябко.
Фатаморов привыкли бояться. Причём даже в тех краях, где перестали верить в магию: парадоксальным образом можно бояться и того, во что не шибко-то веришь. Или во что отчаянно стараешься не верить. Потому что верить – страшно.
Не то чтобы они были беспросветно злы. Нет, согласно некоторым сказкам, порой фатаморы могли одарить или помочь. Но не по доброте душевной – у них не было ни доброты, ни души. Они были непредсказуемы, как стихия: вода может утолить жажду, а может утопить жаждущего; огонь может согреть, а может сжечь…
Кто-то сравнивал фатаморов с дикими зверьми, которые убивают не со зла, а просто потому, что такова их природа. Никто ведь не ждёт дружеской беседы за чашечкой чая от волка. Или от лося.
Кто-то считал фатаморов отражением людей в кривом зеркале. Воплощённым искажением.
Впрочем, однажды на страницах «Вестника Волшебства» появилось присланное читателем эссе, уверявшее, что фатаморы не ниже людей, а напротив, во всём их превосходят, потому и столь искусны в магии. Кажется, автор даже образно назвал магию их матерью, а род людской – отцом, но этого Альма уже не помнила наверняка: эссе было одним из тысяч текстов, пролистываемых ею в поисках магических инструкций, и подробности забылись. Оно и внимание-то привлекло в основном из-за экзальтированного слога автора и из-за ядовитых комментариев господина Рондо, который, похоже, поспособствовал публикации эссе лишь затем, чтобы всласть над ним поглумиться.
Так или иначе, навряд ли единственное эссе-фантазию можно было счесть достаточным основанием для оправдания фатаморов. Общее мнение было мрачно и непреклонно: в лучшем случае с фатаморами можно жить по соседству, не соприкасаясь и не замечая друг друга, как бы в разных плоскостях, – но даже подобный нейтралитет не гарантирует безопасности. Фатаморов нельзя разгадать, нельзя приручить, нельзя очеловечить. Во имя собственного благополучия – а то и жизни – им никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя доверять.
– Ну, ну, будет тебе, это уж совсем… – возразила госпожа Пулла, но как-то неуверенно и тоже понизив голос.
– А что если она сама?! – выпуклые глаза госпожи Кроф расширились ещё сильнее то ли от озарения, то ли от испуга из-за столь дерзостного предположения.
Госпожа Пулла лишь покачала головой, и тогда беспокойная госпожа Кроф в свою очередь обратилась к Альме за поддержкой:
– Вы сами рассказали нам о всяческих подозрительных вещах, впоследствии оказавшихся связанными с этой женщиной. Как по-вашему, могло быть так, что она из… что она… фатамор? – последнее слово госпожа Кроф не произнесла в полный голос, а едва слышно выдохнула.
– Но госпожа Грюнсамлехт ведь сообщила нам, что разбираться в растениях её обучила няня. Не вижу причин не верить ей – по крайней мере, в этом признании, поскольку она не извлекла из него никакой пользы, – Альма попыталась воззвать к здравомыслию соседки. И заодно положить конец беседе, от которой становилось всё более не по себе.
– Тогда её няня могла быть фатамором! – упорство было сильнее страха, и госпожа Кроф не замедлила измыслить новую версию.
Брови Альмы приподнялись в изумлении, да и госпожа Пулла недоверчиво охнула. Всем известно, что фатаморы не умеют заботиться даже о собственных отпрысках – потому и подкидывают их людям. Чтобы какой-нибудь фатамор добровольно и добросовестно взял на себя заботу о человеческом ребёнке… Немыслимо!
Словом, всё время до первой за день остановки оказалось посвящено пересудам о злоумышленниках, о фатаморах, о злоумышленниках-фатаморах и о магии в целом.
Не единожды Альме выпадал шанс блеснуть познаниями, почерпнутыми из трудов отца или из «Вестника Волшебства». Но каждый раз она его упускала. Не из неуклюжести, а из осмотрительности: обсуждать магию с госпожой Кроф и госпожой Пуллой ей казалось как-то… неправильно? Или бессмысленно.
Пожалуй, она не отказалась бы перекинуться парой слов на данную тему с госпожой Грюнсамлехт – но по целому ряду причин это было уже никак не возможно.
Так или иначе, благодаря чете Грюнсамлехтов – или по вине оной – Альма впервые столкнулась с незнакомым для себя чародейством. И это столкновение ей не понравилось. Она очень надеялась, что в клубе магов «Абельвиро» всё будет совсем-совсем иначе.
Когда представилась возможность покинуть купе, стало ясно, что Альма ошиблась: один пассажир на империале всё же был. Блестящими глазами-бусинками оттуда глядела сорока.
– Кыш, кыш! – испуг опередил рассудительность, и Альма замахала на птицу руками.
Сорока презрительно застрекотала, но всё же расправила широкие чёрно-белые крылья и снялась с места, полетела вперёд вдоль дороги, ведшей к Денлену.
Для того, кто не разбирается в птицах (или сам не является таковой), все сороки на одно лицо. Не факт, что это была та сорока, которая указала путь к волшебно-ледяному источнику. И та, которая наблюдала с крыши в Грумблоне.
Но что если?..
От дальнейших размышлений Альму избавил лейтенант Амико, мило сделавший ей комплимент и осведомившийся о её самочувствии.
Сам лейтенант до сих пор выглядел слегка сонным, будто дремал всю дорогу до станции. Да так оно, вероятно, и было. Однако едва сев за стол, он пришёл в привычно бодрое расположение духа: подмигнул румяной хозяйской дочке, сновавшей между столами с кружками пива на подносах и явно оценившей его статную фигуру и яркий мундир, завязал беседу с нелюдимым господином Карнау – и глядите-ка, к концу трапезы эти двое уже вполне тепло общались. А к ужину лейтенант Амико и вовсе произвёл господина Карнау в свои приятели, перечень коих был, несомненно, сколь славным, столь и обширным.
В изрядной степени сближению двух мужчин поспособствовали лошади: лейтенант Амико по роду службы полжизни проводил в седле, а господин Карнау интересовался лошадьми, так сказать, по душевной склонности, хорошо знал их и высоко ценил. Пожалуй, он испытывал к лошадям симпатию гораздо более сильную, чем к людям.
Как ни мало довелось Альме общаться с господином Карнау, всё же она ощутила мимолётную грусть, когда он их покинул.
В оставшиеся пару дней состав пассажиров дилижанса менялся не единожды: кто-то оканчивал свой путь, кто-то начинал его. Но все перемены происходили самым что ни на есть естественным и мирным образом, а не как после раскрытия преступления в трактире.
Собственно, тот случай словно вобрал в себя все тяготы, все неприятности – всё плохое, что только могло произойти в пути. И оставшаяся дорога до Денлена выдалась чуть ли не идеальной: путешественникам сопутствовала удача, погода была солнечной и тёплой, постоялые дворы были один другого лучше, лошади не только не хворали и не показывали норов, но и, кажется, даже ни разу не споткнулись. Тем более что дилижанс катил уже не по неровной земле, а по битой дороге: очередная примета близости столицы. Отставание от расписания – и то удалось наверстать!
В результате Альма с Джулс прибыли в Денлен ровно в тот день и тот час, какие для себя наметили. Оставалось лишь нанять экипаж и добраться до места, где они намеревались поселиться.
– Вы приглашены остановиться у родственников или у друзей семьи? – осведомился лейтенант Амико, когда все пассажиры благополучно покинули дилижанс и пришла пора прощаться.
– Нет, мы остановимся в отеле, – покачала головой Альма.
И слегка смутилась: одно дело – остановиться в чужом доме на одну ночь, по пути, и совсем другое – поселиться в незнакомом месте на несколько дней.
– Вот как… Что ж, а я на ближайшие два дня имею честь называть своим домом драгунские казармы, расположенные в… Погодите, я запишу, – он действительно извлёк листок бумаги и карандаш, вывел размашистым почерком адрес, а также свои полные имя и звание. – Вот, извольте! Ежели вам понадобится какая-либо помощь в незнакомом городе – не стесняйтесь послать за мной, я сей же час буду к вашим услугам, – он молодецки щёлкнул каблуками, а затем учтиво поклонился.
Альма не была уверена, что это было бы прилично, но лейтенант Амико до того показал себя с наилучшей стороны, потому она с благодарностью взяла протянутый листок и присела в прощальном реверансе.
Что ж, в огромном чужом городе у неё появился хотя бы один знакомец, к которому можно обратиться за помощью.
Впрочем, да какая помощь ей может понадобиться?
Решение насчёт отеля было не идеальным, но единственно доступным. Альма не могла снять дом или меблированную квартиру – кто бы сдал ей их, да вдобавок на пару дней, а не хотя бы на сезон? Среди господ было обычным делом останавливаться на постой в своих клубах; но пусть Альма прибыла в Денлен по приглашению клуба магов «Абельвиро», для неё немыслимо было бы заявиться туда в поисках места для ночлега. И не только потому, что этот клуб, строго говоря, не был её клубом: она не состояла в нём, а была лишь гостьей на одном из заседаний. Она была женщиной, а женщины не останавливались в клубах.
Следовательно, оставался лишь отель – тот, который подсказали друзья жены её дядюшки.
Когда экипаж подкатил к отелю, Альма на секунду обомлела. После недели проживания на постоялых дворах отличие было разительным. И начиналось оно с названия: никаких «Трёх подков» или «Чаши короля» – отель лаконично именовался «Брунтс». В честь его управляющих – четы Брунтсов: муж некогда был камердинером герцога Врайона, а жена – камеристкой герцогини Врайон, хозяйской любимицей, так что Её Светлость оказала весомую поддержку в деле открытия отеля. Сам отель являл собой огромное – аж пятиэтажное! – здание из коричнево-красного ки