ило замкнуться. Но постепенно он привык к своему душевному одиночеству, и сейчас старался черпать бодрость не в одобрении жены, которого ему было не дождаться, а в восторженных взглядах, устремленных на него со всех сторон, в приветственных кликах собравшихся, среди которых он продолжал искать взглядом знакомые лица.
Как много людей вокруг! Воистину, здесь собралась вся Одесса! Все что-то кричат… Иногда крики заглушают даже музыку оркестра, что же говорить о какой-то красивой мелодии, которая мимолетно достигла слуха?
Что это за мелодия?
Семен Михайлович оглянулся и увидел горбатого старика с шарманкой. Около него стояла девочка лет восьми – бедно одетая, но красивая, как нежный цветок, с прекрасными черными глазами на смугло-бледном личике. Она пела под шарманку, но уже ни звука не было слышно из-за рокота и криков толпы.
– О чем она поет? Какая хорошенькая девочка! – услышал он голос жены и, обрадованный тем, что она наконец заговорила с ним, властно вскинул руку.
Вмиг весь кортеж остановился, а рядом оказался адъютант.
– Подведите шарманщика, – приказал князь. – Моя жена хочет услышать песню его девочки.
Приказание было исполнено.
– Фердинанд Наркевич к вашим услугам, ваше высокоблагородие! – попытался вытянуться во фрунт шарманщик, да горб не дал. У него был явный греческий акцент, хорошо знакомый Воронцову, который знал многих одесских греков.
– Старый солдат? – спросил князь.
– Так точно! – отрапортовал Наркевич. – В деле при ауле Гергебиль абрек спину перешиб, но я выжил.
– Так ты служил с моим отцом? – удивился Семен Михайлович, ибо старший князь Воронцов был славен, среди прочего, взятием твердынь Дагестана, аулов Гергебиль и Салты.
– Имел честь! – охрипнув от волнения, рявкнул бывший вояка.
– А это твоя дочь?
– Так точно, дочь! Мать ее давно умерла.
– Как тебя зовут? – спросил князь, глядя на очаровательное дитя.
Девочка молчала.
– Ее зовут Мария, – сказал Наркевич.
– Мою жену тоже зовут Мария, – улыбнулся Семен Михайлович. – Твоя девочка может спеть для нее?
– Так точно!
Наркевич что-то сказал девочке по-гречески. В первую минуту она дичилась, но вдруг быстро забормотала. Отец кивнул… шарманка заиграла, чудный голосок полился. Девочка смотрела своими прекрасными глазами то на Семена Михайловича, то на княгиню, и им казалось, что она поет только для них, что непонятные слова имеют к ним какое-то отношение…
– Я ничего не поняла, – проговорила Мария Васильевна недовольно, когда девочка умолкла и князь зааплодировал, делая знак адъютанту, чтобы дал шарманщику денег.
– Позвольте перевести вам, ваше сиятельство, – раздался голос.
Воронцовы обернулись.
Высокий горбоносый человек лет тридцати со свободно разметавшимися черными волосами улыбался из толпы, сняв модную шляпу «борсалино» и прижимая ее к груди. Он был одет очень просто, в поношенные пиджак и серые брюки, напоминая итальянского или французского фланера, может быть, свободного художника, однако все вещи были явно дорогие, да и от всего его облика так и веяло элегантностью и богатством.
– Извольте, – пробормотал Семен Михайлович, недоумевая, почему это лицо кажется ему таким знакомым.
– Это старинная греческая песня о любви, – сказал человек. – Вот ее слова:
Мне кольцо любимый подарил
И носить велел, ни разу не снимая.
Но давно прошли те нежные дни мая…
Знаю, он меня не разлюбил,
Только я к нему уже остыла,
Для другого я его забыла –
И теперь его колечко мне тесно,
Уж не радует, а палец жмет оно.
Он умолк. И Семен Михайлович, продолжавший пристально вглядываться в его лицо, вдруг понял, откуда его знает. Григорий Маразли, грек, бывший городской голова… Но как это может быть? Ведь Маразли давно умер!
– Григорий Маразли? – нерешительно спросил князь, чувствуя себя смешным и нелепым с этим вопросом.
– Это я, ваше высокопревосходительство, – чуть склонил голову молодой человек.
И тут Семен Михайлович понял то, что должен был понять сразу. Перед ним Григорий Маразли… сын.
– Рад и счастлив встрече с вами, Григорий Григорьевич, – сказал он с улыбкой.
– И я тоже рада и счастлива, – услышал он вдруг женский голос, показавшийся незнакомым, так нежно и задушевно он звучал.
Семен Михайлович не тотчас смог сообразить, что слышит голос своей жены.
– А вот кукуруза! Горячая, сахарная кукуруза, десять гривен!
Алёна усмехнулась: продавец учился на лету. Час назад, только появившись на пляже, он кричал: «А вот пшонка!» Ни одна голова не повернулась ему вслед, и он безуспешно бродил между полуголыми загорелыми людьми до тех пор, пока какая-то пышнотелая усатая бабуля, окруженная выводком внучат, не крикнула гулким басом:
– Ви шё кричите им, чудак-человек? Тута же все сплошь фронцы с России разлеглись. Они же не понимают. Ви скажите им по-русски: горячая кукуруза, так ви потом все сразу распродадите и скажете спасибо тете Вале!
Продавец, высокий мужик с висящим из-под майки животом и в смешной бандане над обгоревшим лбом, виновато улыбнулся:
– Спасибо, тетенька. Жинка обычно сама коммерцует, а сегодня у ней радикулит, а я без опыта… – И заорал во все горло: – Горячая кукуруза, десять гривен!
Торговля пошла живее – настолько, что мужик в бандане уже дважды бегал за новой порцией товара – наверное, жил где-то неподалеку.
Вообще если кто пришел на Лонжерон голодный, он вполне мог подхарчиться в одной из многочисленных забегаловок или шашлычных, интенсивно отравлявших воздух запахом пережаренного мяса. На счастье, ветер дул с моря. С мора, как сказали бы истинные одесситы. Бора, выйди с мора!
– Креветка свежая, а вот свежая креветка! Пиво, пиво, пиво!
Этим товаром торговал голый по пояс (по пояс для денег, который оборачивал его тощую талию) дядько́ в красных штанцах по колено, простоволосый и загорелый до черных пятен. Еще семипудовая молодайка в линялом сарафанчике бродила туда-сюда между топчанами, выкликая певуче:
– Семачка! Семачка кому?
Особенно надолго она застряла над Алёной:
– Семачка, а, девушка? Женщина?..
Алёна перевернулась на живот и уткнулась лицом в руки. Не хотела она семачку ни в качестве девушки, ни как женщина. Голос торговки немедленно начал таять, сон наплывал, наплывал…
Ну да, ночь была коротка. Арнольд ушел – через окно, сверкнув улыбкой напоследок, – часов в пять. Было уже совсем светло, однако Одесса еще спала в бледном солнечном, росистом мареве, обещавшем жаркий, знойный день.
После этого Алёна снова бухнулась в постель и не уснула, так хоть подремала, улыбаясь воспоминаниям и просыпаясь от того, что улыбается.
Это была чудесная ночь – не самая страстная из выпавших в ее жизни, но ласковая и веселая, а еще – очень разговорчивая. Они с Арнольдом то предавались любви, то вдруг, даже не разомкнув объятий, начинали говорить, говорить… и, собственно, этим разговорам было отдано чуть ли не больше времени, чем любви.
– Ты замужем? – спросил он первым делом.
– Нет. Была замужем, но это давно позади. Я свободна.
– Хорошо… – вздохнул Арнольд. – Вот так взяла, села, поехала в Одессу, в другую, можно сказать, страну, танго танцевать… И никто не терроризирует звонками, не нудит, когда вернешься… Верно?
– Конечно. Поэтому я и ценю свою свободу!
– А дети?
– Нет детей.
– А родители?
– Мама с папой? Ну да. Но мы довольно редко видимся. Им не очень нравится мой образ жизни, я их ожидания обманула. И семьи нет, и писательница не очень известная, и денег особых не нажила, и танго зачем-то танцую, и вечно лезу во всякие авантюры.
– Что, нравится играть с огнем? Рисковать?
– Ну да, – усмехнулась Алёна. – Ужасно трушу, но удержать себя не могу. Правда, кривая обычно вывозит.
– И что, эти приключения опасными были? В самом деле? Опасными для жизни?
– Да как тебе сказать…
– Ну скажи, скажи!
– Смешно, верно, что женщина должна рассказывать о своих опасных приключениях? Добро бы о любовных…
– Не хочу знать о твоих любовных приключениях! Ничего не хочу знать о твоем прошлом!
– Ну, об одном-то приключении ты точно знаешь. О настоящем…
После этого им надолго стало не до разговоров.
– А ты женат? – спросила наконец Алёна.
– Не-а, – легко сказал Арнольд.
– Хм… А был?
– Нет.
– А почему ты не женился?!
– Ну, наверное, потому, что предчувствовал, что…
У нее вдруг так дрогнуло сердце, что даже дыхание на миг пресеклось. Что он скажет сейчас?
– …что для меня это добром не кончится, – сказал Арнольд с драматическими интонациями. – Что когда-нибудь я встречу женщину, которая так вскружит мне голову, что я буду мечтать только о ней, только о том, чтобы провести с ней ночь… одну, другую… много… все…
Он повернулся на бок и заглянул Алёне в лицо, слабо озаренное фонарем, который освещал стройку за окном.
– С тобой так бывало? – спросил Арнольд тихо. – Бывало, чтобы случайная встреча стала вдруг смыслом жизни?
Что она могла сказать? С ней такое бывало, да. Когда она встретила своего мужа, Михаила Ярушкина, которого очень любила… до тех пор, пока он не бросил ее. Когда она встретила Игоря, которого любила без памяти… до тех пор, пока он не бросил ее. Две эти встречи сделались воистину судьбоносными вехами… но все это осталось позади, и больше она не верила в любовь до гроба с первого взгляда. Вернее, боялась ее. Алёна была безмерно благодарна Арнольду за щедрое признание, но заигрываться в такие игры считала опасным для обоих. Ну да, прекрасная ночь, которая еще не кончилась, за ней могут последовать еще несколько прекрасных дней и ночей, но нет на свете мужчины, ради которого она изменит свою жизнь и захочет разбить сердце, ведь всякая любовь обречена. Две верных подруги, любовь и разлука… и все такое.