Это потрясло его больше собственного внезапного побега. Он огляделся, жмурясь после тюремной «темноты», подавлявшей его не только психические, но и физические, способности к ориентации, узрел две фигуры — мужскую и женскую, и уставился на них, моргая и оглаживая саднящую руку.
— Срочно чини эту дрянь! — взревел мужчина.
Борн, больше по голосу, опознал пожилого, но далеко не всесильного демона Пакрополюса, и расхохотался от боли, усталости и неожиданного комизма ситуации.
Он догадался, что стоит в зале, где устанавливал когда-то вместо магического зеркала — механическое!
— Не думаю, что у меня есть инструменты… — Борн вгляделся в стены — вдруг он снова угодил в ловушку?..
Не заметив ничего настораживающего, инкуб с облегчением закончил:
— Обычно я не беру их с собой в тюрьму!
Не дожидаясь ответа, он собрал последние силы и телепортировал. Здесь инкуб уже был свободен валить, куда пожелает.
Часть III. Citrinitas
Цитринитас — третья стадия Великого Делания философского камня.
Это самая главная, сложная и тонкая стадия Делания, без которой невозможно получение Философского Золота. Алхимики передавали её подробности только из уст в уста.
На стадии цитринитаса маг приобретает способность сметь совершать поступки. Он понимает, что жив только благодаря настоящему жёлтому земному золоту (земное золото — жёлтое, тогда как золото философов — красное), подлинному земному богатству, которое всегда было у него независимо от количества монет в сундуке. Это богатство — любимая жена, семья, близкие, жизненная позиция, которой он следовал.
Маг в цитринитасе часто изображается раздумывающим над своим разрубленным телом и держащим в руках свою золотую голову.
Он становится спокойным, потому что понимает: всё, что он делал, он делал правильно. Он уже готов, не раздумывая, бороться за вечные идеалы добра и справедливости, зная, что ничего, кроме пользы, ему это не принесёт. Маг приобретает способность добиваться своих целей человечно, согласуя свои желания и цели с целями и желаниями других людей.
Цитринитас заканчивается, когда всё совершаемое человеком добро по отношению к другим людям становится обыденностью, привычным делом, когда человек перестаёт брать какую бы то ни было плату за совершаемое им добро, а плоды своих успехов безвозмездно, без тени в сердце, без капли сомнения, добровольно отдаёт другим людям.
Глава 15. Один против всех
«Я взял самца гориллы и, работая с бесконечным старанием, преодолевая одно препятствие за другим, сделал из него своего первого человека».
Г. Уэллс, «Остров доктора Моро»
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Провинция Ангон, город Ангистерн.
Год 1203 от заключения Договора, месяц Урожая, день 5-й.
Трактиришко оказался гнусный — нехорошими делами в нём пахло. Фабиус ощутил это и в облике крысы, едва сунувшись за порог.
Может ли крыса чувствовать омерзение, наблюдая за своими двуногими сородичами? Оказывается, вполне. Магистр Фабиус едва не расчихался, шныряя под столами между вонючих людских ног. Он и не задумывался раньше, насколько молодая здоровая помоечная тварь чистоплотнее царя зверей человека. А ведь этот трактир был вполне приличным, даже щели в полу пришлось поискать.
Страдал и колдовской слух магистра, ловящий отголоски нечистых мыслей; и чувства его, бьющиеся в тенетах чужих грязных чувств. Он терпел, хотя силы уже были на исходе. Фабиус утомился от череды перевоплощений и всё чаще искал место, чтобы передохнуть и отдышаться.
Материализация животного облика отнимает у мага столько энергии, что можно сутки проспать после трёхчасового перевоплощения. Если, конечно, позволишь себе уснуть. Фабиус не мог, он знал, что времени у него — до заката.
Крыса, не найдя щелей под столами, выскочила на открытое место, под хохот и улюлюканье бродяг проскользнула между ногами трактирщика, увернулась от брошенной кости, юркнула в дыру под барной стойкой, свернулась там в клубок и впала в чуткую звериную дрёму. Её тельце отдыхало, а маг воспарил сознанием — посмотреть на посетителей трактира и послушать разговоры бандитов и попрошаек. Его квалификация позволяла ему очень малое время наблюдать бестелесно.
Теперь он видел, что трактир ещё более странен, чем почуялось крысе. В правом углу его сидели люди, одетые чисто и даже вычурно. Они пили вино, держали на коленях распутых женщин. А в левом углу подавали пиво такому отребью, что не грязью несло от него, а кровью.
Там же, у самой стены, прямо на полу сидели усталые и измождённые люди со свежими крестообразными шрамами через всё лицо. Крещёные. Проповедники новой веры в то, что есть некий бог, сотворивший мир и милостивый к нему. Бог, что не даст Сатане пожрать души умерших.
— …Что за дело, говоришь? Дело у нас важное! — разглагольствовал тем временем худой бандит, махая руками. Он был из той самой двоицы, за которой следил магистр. — Архиважное дело до самого Клёпки! Я слыхал, здеся он сёдни квартирует?
— А ты не слыхай! — набычился трактирщик и упёр толстые руки в бока. — Ну-ка иди себе до хаты! Кто тя сюда звал, а?
Весь он был, как вырубленный топором из чурки — крепкий, дородный.
— Да кто ты такой, не пускать меня до Большой Бочки? — взвыл тощий разбойник.
— А тот, кто видит, что ты — зашлякался! Чего сюда впёрся? Твоего ли ума тут люди сидят?
— Чё жа я?! Права на добрый суд не ймею?!
Разбойники зашумели: кто в поддержку, а кто и велел тощему убираться. Из левого угла поднялись вышибалы.
Крыса очнулась, встряхнулась и тараканом выбралась из щели. Ей было ясно, что «барбр» — где-то рядом, скорее всего в комнатах наверху, и она сама найдёт его быстрее, чем разбойникам отломится нужного размера справедливость.
— …Так что же донесли про чуму твои оборванцы?
— Что приезжий маг не соврал. Дабэн тлеет и вот-вот полыхнёт. Магистерские вороны уже не справляются с вывозом трупов. Каждое утро на улицах находят десятки новых. И не только чумных. Днём горожанам запрещено покидать дома, но чернь не удержишь эдиктами, и она всё равно разносит болезнь. А ночью — свирепствуют мародёры. Ведь со светом и не отличишь синяков — чумной или задушенный…
Послышались шаги: сначала звонкие, со стуком каблуков по деревянным доскам, потом — мягкие, приглушённые. И тот же голос продолжал:
— Мэр держит пока столицу Дабэна тем, что не вывозит из неё семью. Ну и раздачами бесплатного хлеба. Но многие уже бегут. И с тракта принесли весть о большой толпе, что ползёт к городу.
Таракан засуетился, пытаясь рассмотреть говорящих, забрался на высокую спинку пустовавшего в кресла. Но фасеточные глаза его никак не могли сложить мозаику в лица, и вскоре таракана сменила крыса.
На кресле лежал халат, подбитый мехом, и люди не замечали лишней шерстяной полосы, но крыса нервничала. Её маленькое тельце дрожало от разлитой в воздухе магии. К тому же она никак не могла разглядеть лицо седого длинноволосого старика в добротном синем камзоле и столичных подкованных сапогах. Ей был виден лишь второй собеседник — толстый, усыпанный бородавками так, что с одного носа у него их свисало две. Но и бородавчатый — словно бы двоился в глазах бедного животного.
Бородавчатый восседал на небольшой бочке, был осанист, одет, как купец, и так же важен: говорил — будто распоряжался стариком:
— Думай, чего несёшь! — хмурился он. — Что значит — бегут? Не нужна нам здесь толпа нищих воров, своих не прокормить! А если они начнут шляться по здешним лесам? Того и гляди, горожане почуют чего и ополчатся на нас, а она пока ещё слаба.
— Как будто в моих силах остановить чуму! — буркнул старик.
— Ну так сотвори уже что-нибудь, чтобы досужие маги не совались больше в Ангон! А этого — убей!
— Думал я об этом, — кивнул старик. — Но магистр хитёр, а мои заклятия стали совсем слабы. Взгляни, чего стоило мне уничтожить его ловушку в Лосьем ложке у ворот? Камень мой почернел весь. Недолго и мне осталось…
Что-то стукнуло негромко, упав на столешницу.
— Не мели ерунды! — возмутился купец. — Она даст тебе достаточно силы. После. Но сначала — помоги мне убить мага!
— Я стараюсь. Утром не удалось, но я велел привести сюда крещёных. Взгляни на них и поймёшь: нет ничего проще — украсить лица наших людей фальшивыми крестами. Выпустим «крещёных» на улицы, взбудоражим чернь, чтобы она смела городскую стражу. Начнётся бунт и раздавит магистерскую шавку. Сам я не справлюсь с ним. Это столичный маг, учёный, близкий к Совету. Та ещё тварь.
Старик прошёлся по большой комнате, почти сплошь выложенной коврами. Всего-то в ней и было, кроме ковров, что несколько кресел, столик для напитков и невысокая крепкая бочка, украшенная вышитой подушечкой, под задом бородавчатого. Да ещё оконное стекло играло редкой красоты витражами, рассыпающими разноцветные пятна бликов.
Старик приоткрыл окно и посмотрел вниз на городскую улицу.
— Я велел позвать Гризато и его резарей. Думаю, это его шпион скучает вон там, у стены. Опытные головорезы, скрытые до времени в толпе отребья, сумеют устроить в городе настоящий погром. Толпа отведает крови, заревёт, как единый зверь. Маги трусливы, они боятся черни. Испугается и этот. Смешаются мысли, задрожат руки — тут ему и конец.
— Ты сам сказал мне, что маг силён, — поморщился бородавчатый. — Не по чину он здесь, не по месту! А что если пойдёт не так, как ты говоришь?
— Любые силы человека — конечны. Что он сможет один, против сотен толпы? А люди Гризато умело стреляют из-за чужих спин.
— Убьём мага — вышлют магистерскую комиссию… — покачал головой бородавчатый.
— Это если не подоспеет чума, и голодные беженцы не затопят дороги. А там, глядишь, и она… — голос старика дрогнул. — Она обретёт полную силу. И сумеет дать отпор целому табуну магов. Помни и про то, что правитель давно слаб и немощен. Того и гляди в Вирне начнут делить власть в Серединных землях, до нас ли им будет? Ты мог бы подумать, мой друг…