Допустим.
А что связывает его и Тиллит? Любовь? Это смешно. Какая любовь в Аду? Там и материнский инстинкт уже пережиток. Уже тысячи лет как матери и отцы признают своих детей лишь из соображений выгоды, если дети демонстрируют редкий нрав или уменья.
Конечно, когда совершеннолетие нового сущего объявляют в тронном зале, все тут же узнают, кто нагрешил. Но чтобы отец и мать признали юную особь, ей нужно подсуетиться. Вон как Тиллит, чьи родители сгинули до её объявления у трона, старалась для своей древней и мудрой родни… Был ли толк?
Нет, любовь не поможет, даже если бы он любит. А любит ли он?
Но что же тогда так тянет его сейчас в Ад? Совесть? А она есть у сущих?
Тогда что? Надежда обрести с Тиллит единение в помыслах? Вдруг она тоже признает сына, раз ей знакомы муки отверженности?
Надежда. Надежда не умирает никогда…
Но вот он сунется сейчас в Ад, и страх зазвенит всеми нитями связей его сути с законом. Он сам станет себе судьёй и преступником. Ведь он отринул Ад, покинул его. Он не может вернуться безнаказанно!
Борн вздрогнул, и глаза его вспыхнули.
Отринул!
А ведь это значит, что сейчас — он сам стал себе сторожем. Он, а не законы Ада, которые и заставляют звенеть тонкие нити, что рано или поздно запутают, обовьют, удавят ослушника.
Если инкуб вне закона — закона для него тоже нет. Нечему звенеть. Он — изгой. Он волен творить, что угодно. Перемещаться, где вздумается!
Да, родному Аду он теперь никто! Как бродячее скальное покрывало, он волен жить и умереть где хочет! Никому нет до него дела, но и сам он больше не связан законами Ада!
Борн фыркнул и в одно движение мысли переместился в тронный зал. Пустой и гулкий.
И застал там Тиллит.
Он искал именно её, и чувства безошибочно определили нужное место. Окажись она в пещерах, он пришёл бы туда. Но перед ним лежал тронный зал Верхнего Ада: красное золото плиток было перемешано с глубокой чернотой, с потолка капало, на троне лежала корона, слегка похожая на обод от небольшой бочки.
Борн знал: на голове нового правителя корона изменит свой вид и форму. Знал, что её магия заставляет взгляд против воли тянуться к ней…
Знал. Но смотрел не на корону, а на Тиллит.
Она была жива и свободна.
Но почему же тогда на землю явилась Алекто?
Тиллит, сначала ощутив, а потом и увидев инкуба, едва сама не обратилась от страха в звучащую тревогой струну.
Только что она мечтала о нём, строя планы. И вдруг…
Ей захотелось бежать, ведь сейчас в Верхнем Аду поднимется паника, а там — как бы самой не стать виноватой!
Тиллит сжалась в комок: мозг её судорожно искал безопасное место в Верхнем Аду и не находил его. Она вскрикнула, зажмурилась, чтобы не видеть того, что случится сейчас…
Но… Не зазвенели сталактиты. Не натянулись нити законов. Было тихо и зябко, и капли воды всё так же гулко плюхались на мозаику.
Выходит, если не поднять тревогу, она и не?..
Тиллит открыла глаза, выпрямилась, озираясь. Открыла рот.
— Молчи! — предупредил Борн. — Я не хочу, чтобы обо мне знали.
— Но ты же не можешь тайно…
— Я — могу.
Тиллит замерла. Она изучала нового, изменившегося инкуба. Не внешне, но изменившегося.
От него соблазнительно пахло страхом и преступлением. Её и раньше возбуждала в нём инакость, чуждость другим здешним обитателям. Сейчас эта инакость стала острой, дикой, с ароматной горчинкой.
Тиллит облизала губы тонким красным язычком: «А, может, так даже лучше? Может Борн — и впрямь её шанс, её надежда на особенное положение? В Аду или на земле — какая, в общем-то, разница?»
Тиллит опустила глаза и с ужасом заметила обломанный коготь, вспомнила про не пудренное как следует тело! А что если она уже не так хороша? Не увлечёт? Не понравится?!
Инкуб смотрел на неё и качал головой. Приценивался?
Но ведь не дурак же он! Должен понять: красота демоницы — дело наживное! Хорошая диета и…
Тиллит робко улыбнулась.
— Я рад, что с тобой всё в порядке, — сухо сказал Борн.
— Всё в порядке?.. — растерялась Тиллит. И взвилась, когда смысл дошёл до неё. — Всё в порядке?! Я осталась одна! Ни с чем! Друзья избегают меня! Родня по крови делает вид, что я — едва вылезла из лавы! Да как ты!..
Она осеклась. Не следовало им ссориться прямо сейчас. Потом она, конечно, припомнит ему…
Борн смотрел сердито и свысока.
— Почему ты не откликнулась на зов своей малой крови? — спросил он, хмурясь.
Ему это шло. Он стал строгим, недоступным.
Дыхание Тиллит участилось от острого желания дотронуться до него.
А он? Он — хочет? Она попыталась поймать отклик его плоти и не смогла.
Почему же отклика нет? Он нашёл другую? Но кого? Там, по Земле, бродит Алекто? Неужто эта старуха?..
— Тиллит? Почему? — Борн стал резок.
— Малой крови? — рассеянно переспросила демоница.
Её так и тянуло сунуть в рот палец, который всё ещё саднило. Хороший коготь не сразу и отрастишь…
— У нас с тобой был необъявленный сын. Люди похитили его и заточили в пентаграмме. Он звал тебя?
— Так вот почему у меня так ныло в груди! — вскинулась Тиллит. — Ах, мелкая вонючая тварь! Да если бы не он, я не проспала бы смерть правителя! Я бы успела бросить козла и не осталась бы никому не нужной вдовой! Вот же мразь! Я так рада, что он издох на земле! Да если бы я знала, я спалила бы этот кусок грязи ещё в лаве!
— Тиллит, опомнись!
Глаза инкуба полыхнули, но демоница не заметила его гнева. Где уж тут всматриваться в кого-то, когда у самой внутри всё горит?
— Вот кто всему виной! — закричала она в гневе. — Твой отпрыск! Червяк! Мерзкий лавовый червяк!
Борна захлестнуло гневом и отвращением. Захотелось смять в один бесформенный комок всё, что он видел — и трон с лежащей на нём короной, и визжащую женщину!
Но поднять руку на Тиллит инкуб не сумел.
— Разве в тебе не осталось ничего хотя бы от матери земли? — пробормотал он с горечью, понимая, что слышит она сейчас не его, а свой собственный гнев, вскормленный её особостью и не признающий особостей чужих.
— Я! — крикнула Тиллит. — Я не нужна никому, а ты страдаешь по лавовым коряжкам! Я — вся твоя! Я готова идти с тобой на Землю! Весь мир ляжет нам в руки! Ты будешь правителем — я стану правительницей! Мир людей богат душами, мы будем всесильны!
Борн отшатнулся: и это та, которую он ощущал так близко? «А фурия-то и впрямь небезнадёжна. Она способна хотя бы слышать кого-то, кроме себя…»
Тиллит раскрыла объятья:
— Иди же ко мне?
Борн брезгливо скривил губы. Он сделал шаг назад, готовясь вернуться туда, откуда пришёл.
— Ах, так! — взревела демоница. — Да пусть потемнеет всё на твоём пути! Пусть и на земле тебя сопровождает мрак!
— Это проклятие? — усмехнулся демон. — А не слаба ли ты для таких слов?
Демоница зашипела, и багровая пелена гнева затянула её зрачки.
***
Фабиус выехал на Ярморочную площадь и замер: нехорошо ему стало. И дело было не только в ноющей руке — слишком велика оказалась толпа. Она затопила всю площадь перед высоким каменным зданием ратуши. Маг видел, как зреет в ней страсть к убийствам и грабежам.
Страсть эта дремлет в людях всегда. Трудно не поддаться ей, особенно если ты сыт. Не от голода бывает большинство бунтов, а от жадности, что просыпается в сытом брюхе. Оно не желает урезания рациона, требует разнообразия. Истинно голодающие не бунтуют — они умирают. А сытым достаточно намекнуть, что кто-то покусился на их «своё» или есть шанс безнаказанно взять чужое.
Возле самого входа в ратушу стояли стражники. Их было два десятка — копейщиков и лучников. Совсем немного, и толпа не боялась их, но пока сомневалась, скольких принести в жертву.
Окна первого этажа ратуши были закрыты изнутри тяжёлыми ставнями. Фабиус мельком глянул по окнам второго, определяя, есть ли там люди. С болью отметил, что у оконных проёмов стоят торговые, и плащ мага тоже сумел разглядеть.
А в первых рядах осаждающих толкалась уже не городская чернь. И уже тащили бревно, чтобы соорудить таран, а двое ловкачей дразнили невеликую стражу.
И тут Фенрир задрожал, и дрожь его передалась магистру. Маг ощутил в воздухе что-то странное, незнакомое.
Он оглянулся, но на площади, вроде бы ничего не изменилось. Разве что потемнело вдруг, но, может, это у него потемнело в глазах от усталости?
Порыв ветра поднял клуб пыли и погнал по Мясной улице. Затрепетал тополь у соседнего дома. Тень от него протянулась так далеко, словно вечер вступал свои права наперёд обеда.
Фабиус запрокинул голову, посмотреть, что там, наверху, может происходить в полдень? Да так и застыл, завороженный чернеющим небом.
Тяжёлые злые тучи стягивались к тускнеющему солнцу. Шли они лавиной, сразу со всех сторон, словно их выливали в небо из четырёх сосудов.
Завыли по дворам испуганные собаки, захрапел и прижал уши Фенрир.
Мрак нарастал. Солнце ещё сопротивлялось ему, но теперь уже и люди на площади стали задирать головы вверх.
Глава 25. Смерть или смирение?
«Мы все едем на казнь в одной и той же телеге:
как я могу кого-либо ненавидеть или кому-то желать зла?»
Сэр Томас Мор, перед тем как его обезглавили
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Провинция Ангон, город Ангистерн.
Год 1203 от заключения Договора, день 6.
Мир умирал, пожираемый чернотой.
Фабиус спешился, намотал на здоровую руку поводья и замер, глядя в чёрное небо: солнце становилось тоненьким серпиком, и готово было исчезнуть совсем.
«А если это смерть?» — птицей метнулась мысль.
Магистр ощутил как болезненно сладок пыльный вонючий площадной воздух.
Нет, это не затмение. Полных затмений ещё не происходило на его памяти. Он видел, как солнце лишь тускнело слегка, и в ясном безоблачном небе пятно на его боку было не разглядеть без закопчённого с