— Есть водка простая, деревенская. Надо взять зрелых ягод, очистить и обобрать их от стебля, перетолочь в ступе, положить в бочки, чтобы было до половины, залить горячею водою, укутать и увязать поплотнее, чтобы дух не выходил, и держать таким манером двенадцать дней и ночей. А как рябина закиснет, и верх в бочке покроется гущею, словно у винной браги, тогда брать из бочки, перегонять как брагу, и в четвертый перегон будет весьма хорошая водка. Но это — полная ерунда по сравнению с нашим с тобою напитком. Самому Сатане было бы не стыдно…
Разглагольствуя, маг выпрямился, дотянулся до кресла и сдёрнул с него гобелен. — На-ка, накройся, вроде как знобит тебя!
Сам магистр тоже умостился у камина поудобнее, налил, глотнул и закрыл глаза, наслаждаясь ароматом и вспоминая, как сам резал чуть прибитые морозом тяжёлые кисти рябины.
— Мы с тобой тоже возьмём рябину, — продолжал он. — Годится не всякий сорт, а только сладкая, береговая. Собирают её после того, как ягоды прихватят осенние утренники. Перебирают и моют ласково. Засыпают в бочонок, не уплотняя, до самой втулки и заливают самогоном. Можно тем же, рябиновым. Хорошо укупорив, ждут двенадцать дней, каждый день, доливая, по необходимости, самогон. А потом в бочонок ввинчивается медный кран, и через него сливается вся жидкость и заливается обратно в бочонок, тем самым происходит перемешивание тинктур, дабы избежать повреждения ягод.
Маг вздохнул, вспоминая горьковато-сладкий дух от сливаемого напитка — ни капли в рот! Иначе магия приготовления будет нарушена!
Он приподнялся, дотянулся до стопки Борна. Опять налил обоим.
— Так вот, — продолжал он. — Через большой лунный месяц можно бы уже пить. Но мы с тобой лучше выпустим через кран 2 большие бутыли и дольём в бочонок свежей самогонки. А наши бутыли засмолим да поставим на год-два в погреб. Вот эта водка, что мы пробуем, с прошлого года. А есть у меня ещё в запасе заветная бутыль, коей уже три зимы минуло. Вот, верно, хороша!
Маг сунул в рот жёсткую мясную стружку.
— Ты закусывай, — подсунул он полоску мяса разомлевшему демону. — Согрелся, поди?
— Я-то — да. Немного, — поёжился Борн. — А вот он…
Демон показал магу левое запястье, где вместо браслета обитала на нём адская тварь.
Магистр присмотрелся и хмыкнул: похоже, тварь сдохла. Выглядела она совершенно окаменевшей.
— Я уже свыкся с ним, как с…
Борн привычным жестом потянулся к шее… И вдруг обеспокоенно сел и зашарил по ней руками.
— Потерял чего? — удивился маг.
— Ошейник… — пробормотал демон.
— А точно, был ведь у тебя ошейник! — кивнул маг. — Профукал ты своё добро.
— Не добро это было… — Борн, словно не веря, покачал головой. — Выходит, я — более чем свободен, если даже оковы Ада спали с меня?
— Ну так это надо обмыть! — откликнулся маг.
В голове у него слегка шумело, можно бы и пропустить тост-другой: поднести стопку к губам да поставить тихонько. Но кто-то хитрый, проснувшийся внутри, требовал пить дальше! Перепить демона! Заставить его выболтать свои коварные планы!
Магистр разлил рябиновую. Борн, продолжая водить рукою по шее, другою рукой потянулся за стопкой.
— Вздрогнули! — провозгласил маг.
Он выпил, тут же налил и потянулся бутылью к опустевшей стопке инкуба.
— Теперь твой тост!
— А что это — тост?
— Это пожелание! — провозгласил маг. — Хорошая выпивка — дело колдовское. Нужен зарок, за что пьём.
— За Ад внутри нас, — предложил Борн.
Маг поддержал.
Он пил и закусывал, а демон закусывать забывал. Глаза его разгорались всё ярче.
«Пьян ли он?» — думал маг.
Сказанное Хелом не давало ему покоя.
— Скажи мне, — обратился он к Борну. — Почему ты ждал, огородившись стеною огня? Почему не мог без меня проникнуть на остров? Так ли велика для тебя была его защита?
— Не знаю, — пожал плечами инкуб. — Может, и не велика. Но неправильно открыв дверь, легко повредить её владельцу.
— Так ли? — поддельно засомневался маг. — Были ведь над островом и мои заклятия, а они — очень, очень сильны!
Фабиус говорил, а сам думал о том, может ли всё-таки врать этот странный демон? Ведь написано же в книгах, что Сатана — отец лжи? А Борн в каком-то роде его… гм… дитя? Порождение?
— Может быть, и сильны, — согласился демон. Он прислонился плечом к камину и закрыл глаза. — Для человека. Но не думаю, что меня затруднило бы стереть башню в порошок вместе с её заклятьями. А вот войти в неё, не сломав? Я не знаю. И я не хотел пробовать. У меня осталось слишком мало не сломанного, если ты понимаешь, о чём я, маг.
Фабиус, вздрогнул, уловив в голосе демона что-то смертельное и одновременно — пугающе обыденное.
— Знаю, тебе хотелось прибить меня, когда мы встретились в доме префекта, — продолжал допытываться он. Страх стряхнул хмель, но остановиться уже не было сил. — Как же ты сдержался, а, демон?
Маг притворно захохотал. Он сам не знал, поверил ли инкубу. Сомнение — оно, как яд.
— С трудом, — хмуро согласился Борн.
— А теперь?
— А что — теперь? Мальчик прячется где-то рядом. Я ощущаю, что он очень напуган, что мечется внутри самого себя, что не верит ни мне, ни тебе. — Инкуб вздохнул и спросил с тоскою. — Почему он не верит мне, маг? Аро доверял мне всегда!
Он рванулся встать, но со стоном опустился на шкуру.
— Где это ты так промёрз? — поинтересовался магистр, ощущая, что страх — страхом, а водка уже вполне позволяет ему задавать такие интимные и неприличные между чужими вопросы.
Борн с сожалением погладил окаменевшую тварь, обвивавшую его запястье.
— Я поднимался над землёй, маг. Туда, где уже не светит солнце.
— И что там? — встрепенулся магистр. — Что ты видел? Как там всё устроено?
Демон приподнялся и встряхнул ополовиненную бутыль:
— Ты говорил, у тебя есть ещё одна?
— Есть! Такая же! Да и трёхлетняя есть! Рассказывай! — воскликнул Фабиус.
— …Ад внутри, в глубине. И везде над ним — земля, — рассказывал демон. — А сверху — небо над всем этим. А потом — пустота. И холод.
— Но как это — везде?
— Везде, маг. Куда бы я ни пошёл из Ада, телом ли или сознанием, везде я найду наверху землю. Не всегда там есть люди и города. Я видел много совсем диких или пустынных мест. А где-то на многие и многие дни пути — только горько-солёная, как твой пот, вода.
— Подожди… — перебил магистр. — Значит, Ад — внутри земли? Но тогда… Тогда получается… Что мир наш — круглый? А вокруг него… Да, всё верно: вокруг него солнце и луны… Значит, я был прав! Но как такое могло случиться?
— А мир вообще удивителен.
— Но ведь в книгах написано, что мир плоский!
— В каких книгах? — удивился Борн. — Я много чего читал… Ты опять проверяешь меня, маг? Не надоело?
Фабиус так и оторопел. Значит, демон совсем не пьян и готов прозреть все его коварные вопросы? А как же уговор про чтение мыслей?
— Для этого и не надо читать мыслей, — усмехнулся Борн. — Видел бы ты своё лицо…
Фабиус озадаченно забрал бороду в горсть: выходит, он не так уж и ловок врать?
— Давай-ка лучше споём? — предложил демон, безмерно удивив такой просьбой мага. — Песню ты всё какую-то раньше пел у себя в уме? Что-то про вишню?
— Про вишню?
Магистр едва глазами не хлопал: неужто демоны, выпив, как следует, водки, тоже ощущают потребность подрать горло? Вот так магия у вина!
Он подумал, откашлялся и затянул ломким и неуверенным козлетоном:
— Вишня белая с ветром спорила…
Борн покачал головой.
— Не эта, другая. Но тоже про вишню и ветер.
— Оно и понятно, ветер — главный враг ей. Стоит она такая белая… — магистру вдруг захотелось плакать. — Будто невеста…
И тут он вспомнил сначала жену, потом песню, и завёл тихо-тихо:
— Отцвела с морозу вишня. Полетели….
— Лепестки её, как перья белой цапли… — также тихо подхватил Борн.
Второй куплет они пели громче, весьма довольные, что голоса их хорошо ложатся рядом.
Солнце встало, но осталось много ветра.
Ветра чёрного, что ветви гнёт и стонет.
И во всём краю одна стояла вишня,
И смотрела, как свет вешний в мари тонет.
Что стоишь ты тихо, вишня, что не плачешь?
Иль не веришь, что понятны ветру слёзы?
Мрак унёс все наши лучше надежды,
Лишь белеют на ветвях твоих плерёзы.
— Плерёзы? — удивился Борн, когда песня утекла, а водка потекла в стопки. — Может, быть, плерезы?
— Я не знаю наверняка, — развёл руками Фабиус. — Это старое слово. Речь, верно, о белых нашивках, что делали на рукава, когда в доме кто-то умрёт. Это очень, очень старая песня, инкуб. Уже и слова её кажутся странными.
— Что значит — старая? — демон нахмурился.
— Время идёт, язык изменяется. Я даже не знаю, о чём это. Что за чёрный ветер, о котором пела мать? Всё забывается: слова, образы…
— Вы забываете старые слова? — Борн всмотрелся в лицо мага.
— Конечно. В библиотеке Магистериума большую часть книг давно никто не может прочесть. Есть апокрифы — списки мнений древних авторов. Но и они уже малочитаемы.
— Вот как? — демон нахмурился, посмотрел в огонь, потом, словно не веря, уставился на магистра. — Странно. Для меня нет большой разницы в ваших языках. Но значит ли это, что и ты не читал, о чём писали до твоего рождения?
— Ну, почему — ничего? Магистерское образование хранит единый язык. Его создали такие же маги, как я, чтобы не растерять остатки знаний. Книги, написанные после эдикта о едином языке для письма — я читаю легко. Однако и эдикту уже более трёхсот лет. И часто случается так, что образованные люди говорят совсем иначе, чем чёрные. Из старого мы помним лишь песни. Вот, как эту. И мама её любила, и Райана…
Фабиус помотал тяжёлой головой и поднял почти пустую бутыль. Там, внутри, он увидел свою жену. Её белое горло сжимал он в своей руке.
— Водка кончается, — выдавил маг и неловко опустил бутыль на пол.
— Ты же говорил, у тебя есть ещё одна, трёхлетняя? — подсказал демон.