елось встать на цыпочки и поцеловать его. Никто не увидит, а после Лика спишет все на вино.
Вот они, его губы, совсем рядом, манят греховным соблазном.
Прикрыв глаза, Лика потянулась к Раяну, словно бабочка на свет, но вместо желанного поцелуя ощутила холодную пустоту. Ничего не понимая, она распахнула глаза. Где же его лицо, почему оно так далеко?
Осознание случившегося пришло с некоторым опозданием.
Создатель сущего, что же она натворила!
Залившись густой краской стыда, Лика терпеливо ожидала приговора, но Раян молчал. Чуть отстранившись, он, однако, не выпускал ее руки.
— Вы действительно этого хотите? — наконец глухо спросил магистр.
— Нет.
Это было наполовину правдой, наполовину ложью, потому что в глубине души ей по-прежнему хотелось, но момент упущен.
— Лика…
От звука собственного имени по ее телу пробежали мурашки.
— Лика Скотт.
Его пальцы чиркнули по ее подбородку. От простого прикосновения у Лики перехватило дыхание. Внизу живота все завязалось узлом, мучительным, тугим, который мог развязать только Раян.
«Всемогущий, я хочу его! — с ужасом осознала Лика. — Отдаться безо всяких обязательств… как Мирабель»
Зудевшая кожа жаждала, чтобы ее коснулись. Чтобы легкие поцелуи покрыли ее всю, даже в самых запретных местах.
«Интересно, это очень больно?» — вертелись в голове неприличный вопрос. Ее тянуло к Раяну, она мечтала, если бы он сделал ее своей. Во всех смыслах этого слова.
Однако ничего не случилось.
— Не стоило столько пить, Лика!
Девушка испустила тихий вздох разочарования. Раян его услышал и едко прокомментировал:
— Я не поклонник девственниц в постели.
Его расчет оправдался — Лика отшатнулась, вырвала руку. Утром бы она, протрезвев, все равно пожалела. «Пусть лучше сделает это со смазливым мальчиком, не с тобой». Однако проблема заключалась в том, что ему не хотелось, чтобы она это делала.
— А я в нее не просилась.
Гордо выпрямив спину, Лика повернулась к нему спиной.
— Правильное решение, Скотт. По постелям лучше вообще не шастать: мало ли, что подцепите. Хорошо, если только ребенка. Учеба гораздо полезнее.
Он намеренно говорил эти гадкие слова. Нельзя, чтобы она к нему привязалась, они и так стали непозволительно близки. Лика милая, неопытная девочка, чего не скажешь о нем. Ему и думать за них двоих. Потом она еще ему спасибо скажет.
— Так как, вы спать или полистаете со мной дневник?
— Я хочу с вами! — позабыв об обиде, выпалила девушка.
Сообразив, что фраза прозвучала двусмысленно в контексте прежнего разговора, она сконфуженно уточнила:
— Ну, листать дневники.
— Полно!
Магистр тихо рассмеялся.
— Мне не двадцать лет, Скотт, я не нуждаюсь в пояснениях. И не полезу вам под юбку, даже если вы опустошите все винные погреба Ойма, разденетесь догола и предложите себя вместо десерта.
— Почему?
Она спросила прежде, чем подумала.
Вместо ответа Раян шагнул к ней и ласково провел рукой по ее волосам:
— Хватит с вас этого.
— А если нет? — быстро выдохнула она, поддавшись прежнему помутнению рассудка.
— Хм!
Раян задумчиво разглядывал ее лицо, будто видел впервые.
— Получите, если сдадите мой предмет на «отлично».
Девушка часто-часто заморгала. Он только что предложил ей близость взамен на знания?
— Десять баллов, Скотт. Хотя бы девять, и я весь в вашем распоряжении.
У Лики отлегло от сердца. Он пошутил!
— Простите, это все вино. Плюс визит в Тайную канцелярию наложился. Но мне… Мне понравился поцелуй, — набравшись смелости, призналась она. — Я никогда ни с кем прежде не целовалась, думала, это гадко.
— В таком случае держите еще один и спать. С дневником я сам как-нибудь разберусь.
Развернув Лику лицо к себе, Раян целомудренно коснулся ее губ и потянулся за ключами, чтобы открыть дверь.
Глава 21
Кабинет Георга Бранцеля после полудня напоминал ставку генерального штаба: хмурые лица, склонившиеся над картой, напряженная атмосфера, которую можно было черпать ложками. С той лишь разницей, что, в отличие от военных, преподаватели академии сталкивались с неприятелем впервые и не имели права на ошибку.
— Полагаю, все в курсе переноса визита его высочества на неопределенное время.
Надтреснутый голос ректора напоминал воронье карканье. Еще бы, ведь ему битый час пришлось вести разговор на повышенных тонах с руководством местной Тайной канцелярии, а по возвращении узнать, что все его усилия напрасны. Дядюшка ясно дал понять: о повышении можно забыть.
— Спектакль отменяется. Прошу донести эту информацию до студентов и их родителей.
«Моя карьера тоже пошла прахом», — с тоской хотелось добавить ему.
Аппетит приходит во время еды, и с некоторых пор Бранцель тяготился должностью ректора: слишком много забот и слишком мало славы. Вот если бы герцог Тарландский все же приехал… Впрочем, бесполезно фантазировать о несбывшимся, нужно спасать настоящее. А оно виделось исключительно в темных красках. Отмена визита сиятельной особы — так, цветочки. Ректору очень не хотелось вкусить ягодок. Может, руководство Академией магического познания и не предел его мечтаний, он не желал унизительной отставки.
Бранцель отыскал взглядом Раяна. Все он виноват! Королю следовало упечь его в Специальную тюрьму до конца дней. Смертной казни предшественнику Бранцель не желал: что он, животное какое, душегуб?
Погруженный в собственные думы Раян стоял чуть поодаль от всех, у окна. Со стороны казалось — наблюдал за гонимыми ветром листьями. Руки крепко прижимали к груди небольшую тетрадь в сафьяновом переплете. На обложке вместо имени красовалось легкомысленное вышитое розовым бисером сердечко.
Дневник Альмы чудом уцелел после смерти хозяйки и попал в руки Ларса. Как только Раяна выпустили из тюрьмы, Ромель разыскал учителя и передал его вместе с немногими сохранившимися личными вещами убитой. Магистр выбросил все: слишком горьким напоминанием они служили, оставил только дневник. Он всегда носил его при себе, у самого сердца.
Записи начинались с разного рода глупостей. Альма грезила о любви, мечтала подарить матери соболью шубу, купить дом с тремя спальнями. Она подробно описывала свои маленькие горести и радости. Не обошла вниманием и Раяна. Он грустно улыбался, перечитывая бесхитростные признания и неумелые стихи, где «любовь» рифмовалась с «вновь».
Записи обрывались примерно за год до убийства. Однако вчера Раян убедился, это вовсе не так. Вторую, куда более интересную часть дневника Альма вела секретными чернилами на основе молока. Переверни тетрадь задом-наперед — и погрузишься совсем в другой мир. В нем не было место глупостям и любовной тоске — только строгие формулы и пугающие циничной прямотой формулировки.
Уложив Лику спать, Раян тихонечко засел с дневником за рабочим столом. Ему требовалось чем-то занять себя, чтобы не представлять мерно вздымающуюся девичью грудь под тонкой рубашкой. Чтобы не потушить свет, спуститься к ней и узнать, станет ли она стонать или широко распахнет глаза, когда они станут единым целым.
Да, он не железный. Раян мог десятки раз повторять иное, но потребности тела никуда не делись. Рядом с Ликой они оживали. Когда она подалась к нему, захмелевшая, разгоряченная собственными эмоциями, Раян с трудом сдержался, хотя именно сейчас, как никогда, ему требовалось женщина. Чтобы избавиться от скопившегося напряжения, ощутить ласку, тепло, ненадолго забыть о кошмаре, в который с некоторых пор превратилась его жизнь. Но ломать чистую невинную девушку — это уж слишком! И магистр с головой окунулся в работу.
— Хватит с тебя юных дев! — сердито бормотал Раян, готовя все для опытов. — Одна умерла, так ты вторую хочешь отправить на кладбище? Альма слишком красноречиво дала понять, что никому тебя не отдаст.
Казалось, вот она — истинная любовь, только, избавившись от пелены страсти, магистр склонен был называть ее безумием.
Ему действительно нравилась Лика. Впервые со времен Альмы кто-то стал ему близок, и стригесса это почувствовала. Она не спешила избавиться от девиц, к которым он периодически наведывался, нет, ее тревожила та, которой он не касался. Альма слишком тонко чувствовала разницу, понимала, Лика могла занять ее место. Она не могла этого допустить: у стригессы имелись на бывшего жениха далекоидущие планы.
Намеки Аргуса, недомолвки Ларса вопили: Альма вовсе не такова, какой ты ее считал, факты у тебя под носом! Где, если не в дневнике, она поделилась бы сокровенным? И, нагретый над пламенем свечи, он обнажил свои неприглядные тайны.
Стиснув виски, Раян с упорством мазохиста проглатывал строчку за строчкой.
Милая и любящая с ним — и совсем другая в реальности. Как он мог этого не замечать? Воистину, любовь слепа!
Прошлое предстало перед Раяном в ином свете. Черное и белое поменялись местами. Единственной мыслью после прочтения стало: «Я должен ее уничтожить!» Именно поэтому магистр принес дневник Альмы сюда. Он готов был признать правоту Тайной канцелярии.
— Вот!
Убедившись, что Бранцель закончил, Раян шагнул к столу и положил перед начальником тетрадь с фривольным сердечком.
— Что это? — нахмурился ректор. — Сейчас не время для жалоб на студенток! Если на ваших лекциях хромает дисциплина…
— Это дневник Альмы Авести.
Голоса тут же смолкли. Преподаватели инстинктивно подобрались, словно следом за своим дневником в кабинет пожаловала бы сама Альма.
Бранцель смотрел на тетрадь со смесью брезгливости и страха.
— Зачем вы притащили его сюда?
— Затем, чтобы принести извинения всем, кто пострадал по моей вине. Чтобы предотвратить планы Альмы, помочь поймать ее и осудить по всей строгости закона, пусть даже посмертно.
Собравшиеся недоуменно переглянулись.
— Осмелюсь напомнить, — неуверенно начал Адам Гиберд, — речь о вашей невесте. Той, которую вы защищали.