«Ирина! — спохватился Шорохов. — Действительно Ирина. А то все Рыжая да Рыжая…»
Он был уверен, что вспомнил бы ее имя и сам, — как вспоминал многое, когда это требовалось, но подсказка Лопатина не помешала.
Рыжую Иру, все еще в бессознательном состоянии, переложили на кровать. В одном из санитаров Олег признал солдатика, ежедневно подметавшего дорожку напротив школьного корпуса, но здороваться было вроде как неуместно: и белые халаты, и вся церемония смахивали на приготовления к похоронам. О том, что Рыжая не мертва, можно было лишь догадываться — выглядела она паршиво.
«Санитар» вставил в пневматический шприц мягкую ампулу и, прижав ствол к тонкому предплечью Ирины, посмотрел на Василия Вениаминовича.
— Давай… — сказал тот.
Шприц коротко пшикнул — на бледной коже осталось маленькое красное пятнышко, словно от комариного укуса.
— У тебя пять минут, — предупредил Лопатин Олега и вслед за помощниками покинул квартиру.
Шорохов, спохватившись, метнулся на кухню. Как встретить Рыжую после пробуждения и чем ее озадачить, он все еще не придумал. Олег взял было сигареты, но тут же бросил. Снова сунулся в холодильник, но, наткнувшись взглядом на сальную кастрюлю, захлопнул дверцу. Фантазия буксовала.
Чувствуя, что истекают уже последние секунды, Шорохов забежал в ванную и принялся сбрасывать с себя одежду.
«А чего я так нервничаю?… — подумал он и вдруг замер. — Рыжая тест не пройдет, это известно… Двойник сказал, что все провалятся…»
Выйдя из ступора, Олег продолжил раздеваться в еще более ускоренном темпе.
«Ничего пока не известно, никто пока не провалился… — шептал он, стягивая носки. — Это все в будущем, а будущее меняется… Оно только для них незыблемо, для тех, кого… да!.. А для нас, для вырванных из магистрали, оно в тумане. Его еще нет, оно только будет… потому оно и будущее…»
Шорохов залез в темную ванну и, судорожно отвернув оба крана, перекинул рычажок смесителя. Спустя мгновение в комнате упал стул, и Рыжая сказала, весьма удивленно:
— Бля!..
Олег еле сдержался, чтоб не заржать, и взял кусок мыла, весь облепленный рыжими волосами. Мимо ванной протопали босые ноги, — он застыл и прислушался, — затем грохнула какая-то сковородка и зачиркали спички. Шорохов принялся поливать себя из душа. Сейчас она войдет… Она войдет и…
— Да-а-а… — протянули на кухне. Включилось радио.
— В Москве десять утра, и вы слушаете…
— Какой «десять», козел драный?! — взорвалась Рыжая. — Какой, нахер, «десять»? Вы что, свихнулись все?!
Приемник умолк, пятки прошлепали обратно, и она снова завалилась на кровать. Олег понял, что сюрприз под угрозой. Сняв с перекладины несвежее полотенце, он кое-как вытерся и начал одеваться. Халатиком он, в отличие от дальновидной Прелести, не запасся. Подумал: если Рыжая зайдет сейчас — будет глупо. Либо уж совсем голый, либо…
Олег успел натянуть и носки, и джинсы, и все остальное. В ванную так никто и не заглянул.
Отрепетировав у зеркала выражение крайнего безразличия, он вышел в коридор. Покосился на бусинку телекамеры возле вешалки, растерянно развел руками и направился в комнату. Нужно было совершить что-нибудь предельно прозаическое, и Шорохов совершил: достал платок и высморкался.
— Как спалось? — спросил он.
— Да ё-моё!.. Вон, и по ящику тоже…
Шорохов обернулся к телевизору — шел выпуск новостей, показывали репортаж о подготовке к Новому году.
— Вчера еще лето было, — не глядя на Олега, проронила Рыжая. — Сегодня уже зима…
— Зима, — равнодушно подтвердил он.
— Да какая же зима, когда лето! Только… только, черт, холодно…
Олег вздрогнул. «Холодно». Это было первое слово, которое он услышал от Аси, и оно врезалось ему в память, как легендарное «Поехали!» Гагарина или «Лед тронулся» Бендера-Миронова. Врезалось так, что, наверное, останется уже навсегда.
Он помнил все — каждую Асину черточку, каждое движение. Проснувшись в чужом и невозможном декабре, он вцепился в нее, как в единственную частичку реальности. И все запомнил. Особенно морского конька… скрывшегося до весны под тонким черным свитером.
А эта… валялась в постели, взбивая ногами комковатое одеяло и непрерывно почесывая терпкие подмышки. Она таращилась в телевизор и на Олега даже не смотрела. Рыжая, разумеется, его не узнала, но ей было все равно.
«А что же тогда отмочил Иван Иванович? — озадачился Шорохов. — Если его даже к пересдаче не допустили… Что-нибудь похлеще? Вообще не проснулся? Или, наоборот, поднял хай? Кидался ножами?…»
Вслед за Ивановым на ум опять пришла Прелесть и та сцена, когда Иван Иванович в очередной раз позабавил сокурсников дурацким вопросом. И… Ася ему ответила. В бункере она сказала, что Иванова не знает, тем не менее Шорохов отлично помнил их разговор. У них были дискуссии и раньше, и позже, но эти две реплики Олег мог воспроизвести почти дословно.
Иванов: «Ясли самые крутые операторы создадут банду, кто их победит?»
Ася: «Сначала надо определить, кто из оперов круче, а таких конкурсов Служба не проводит».
Так или примерно так… И Прелесть не могла забыть Иванова, Кого угодно, только не этого долговязого чудака… Разве что ей скорректировали пару секторов… Нет, Иван Иванович учился с первого до последнего дня, и удалить его из памяти можно, лишь закрыв все полгода. Но в таком случае Ася не знала бы и Олега. Опять не то…
— Эй, красавец… а ты чего здесь тусуешься? Ну, наконец-то…
— Ты чей, красавец? Танькин? Это она тебя тут оставила или ты сам?… — Рыжая выгнула шею и посмотрела на Олега снизу вверх. И приоткрыла рот.
Этого еще не хватало… Да под тремя телекамерами…
Шорохов отстранился и, отобрав у нее пульт, переключил канал. Надо было развивать тему провала в памяти, иначе зачем этот тест?
— Красавец, но ведь сейчас лето!.. — жалобно промолвила Рыжая.
На экране дети лепили снеговика.
— Зима, Ирочка, — возразил Олег с садистским удовольствием.
Он снова переключил программу — снова удачно: бульдозер сгребал колотый лед в огромную кучу.
— Зима, милая, зима… — проговорил Шорохов. — Праздники на носу. Елка, шампусик… Погода только фиговая. Холодно.
Олег беспомощно оглянулся на камеру, и сразу, будто этого — то ли слова, то ли взгляда — от него и ждали, в комнату вошел Василий Вениаминович.
— Благодарю, Шорох.
— Да за что?…
— В принципе не за что. Скажем, за искреннее желание помочь ближнему.
— Срезалась?…
— Ты же сам видишь. — Лопатин, сняв шляпу, скрылся на кухне.
Олег поплелся за ним, Рыжая тоже вроде засобиралась вставать, но как-то неспешно.
— Я не согласен, — заявил Шорохов, усаживаясь через стол от Лопатина. Рядом получилось бы слишком интимно: табуретки на пяти квадратных метрах стояли плотно, двигать их было некуда. — Ситуация спорная, Василий Вениаминович, не правда ли?
— Нет, не правда. Я для себя все выяснил, и этого достаточно.
— Критерии не определены. Кому-то, например, может показаться, что…
— У нас не Олимпиада, Шорох, — оборвал Лопатин. — Критерий один, его определяю я.
Олег молча покрутил в руках пачку «Явы», затем вытряс из нее сигарету, но тут же бросил на стол и достал из кармана «Кент».
— Я вот что хотел спросить, Василий Вениаминович… Рыж… Ирина скоро займет свое законное место. А тот, кто все это время ее дублировал…
— Не шифруй, мы ее сейчас закроем. Окончательно.
— Что будет с ее клоном? Не могут же они дальше вдвоем…
— В расход, — коротко ответил Лопатин.
— Что?… Они же, как люди! — воскликнул Шорохов.
— Почему «как»? Люди и есть. Обычные люди. — Он положил голову на сцепленные пальцы, борода встопорщилась и нацелилась на Олега. — Когда кушаешь телятину, не стоит думать о телятах. Не связывай эти вещи — вредно для желудка. — Глядя, как закуривает Олег, Лопатин вытащил трубку, но набивать ее не стал. — В каждом деле есть свои издержки, Шорох. Большая пила — большие опилки.
— Щепки… — машинально поправил тот.
Рыжая, то ли проголодавшись, то ли осознав, что у нее дома сидят два посторонних мужика, все-таки соизволила выйти из спальни — одергивая на животе жилетку и загребая ногой рваный тапок.
— Ее прошлое — это ее проблемы, — сказал Олег. — А в школе она не глупее других была.
— Другие мне тоже не понравились, — отозвался Лопатин.
— Подвиньтесь, папаша… — Рыжая пихнула его коленом в спину и, пробравшись к холодильнику, извлекла оттуда хвостик копченой колбасы.
— Как не понравились? — оторопел Шорохов.
— Наша Прелесть сегодня ночью потрудилась ударно. Я всех посмотрел и всех забраковал.
— И какие же там были претензии?
— Разные. Ну, засиделись мы с тобой… — Лопатин пригладил бороду и убрал трубку. — Пора, Шорох.
— Погодите! Иванов на чем засыпался?
— Хватит меня допрашивать!
— Это личное, Василий Вениаминович. У нас с ним в школе большие нелады были, и мне просто интересно. С ним, наверно, такая же история? — Олег показал глазами на жующую Ирину. — Бабы, водка, музон?…
— Такая же… — нехотя ответил Лопатин. Шорохов отвернулся к окну.
Спиртное Иван Иванович, по его собственным утверждениям, игнорировал. На базе это проверить было трудно, но Шорохов не сомневался, что так оно и есть, пьяного Иванова он не мог и представить. С женщиной Иван Иванович пал, когда иные уже познали в группе всех и пошли познавать по второму кругу. Что же касается музыки, то к любым ее проявлениям Иванов был глух.
«В школе операторов он учился, — отметил Олег, — но, кроме меня, его никто не помнит».
Шорохов уже привык периодически обнаруживать у себя мелкие провалы, но это было что-то иное; противоположное.
«И это скорее плохо, чем хорошо», — подытожил он чьими-то чужими словами.
— О чем речь? — запоздало поинтересовалась Рыжая.
— Девка безумная, это да, — сказал Олег. — Но в школу-то ее взяли…
— Туда много кого берут… — Лопатин хлопнул себя по коленям и встал. — Последнее время все больше швали попадается… Да, — вздохнул он, оборачиваясь на Ирину. — Одна шваль.