— Иди, не бойся, — сказала она. — У товарища сиеста.
— Это он стрелял? Кто он?
— Фамилию узнать не успела. «М-52», и все. А на счет стрельбы… показалось тебе. Иди, иди, Шорох, у тебя же операция. Я пока тут побуду.
— Что за проблемы-то? — спросил Олег.
— Проблем нет, — ответила Ася, выпуская дым. — Пять зарядов, и мы с ним друзья навеки. Видишь, как его забрало? Даже не дышит…
Шорохов осторожно переступил через тело и направился к выходу.
Себя он заметил сразу. Молодой человек, изможденный и потому кажущийся гораздо старше своих двадцати семи, допил темную жидкость и швырнул бутылку на газон. После этого он тупо посмотрел вперед и взял сигарету — семнадцатую или восемнадцатую по счету.
Олег прошел мимо двойника и обронил:
— Не отсвечивай тут…
Он надеялся, что рассмотреть их никто не успел. Со стороны это должно было выглядеть забавно: два велико-возрастных близнеца-идиота в одинаковой одежде, с одинаковыми прическами и даже с идентичной небритостью.
Удаляясь, Шорохов чувствовал затылком внимательный взгляд двойника и, чем ближе подходил к скамейке, тем яснее вспоминал, как сам стоял возле дома и следил за двойником, идущим на контакт с нарушителем.
Еще через несколько шагов — Олег как раз поравнялся с дырой над воротами — это воспоминание сформировалось окончательно и стало потихоньку вытеснять первое. Теперь Шорохов точно знал, что так все и было: из подъезда вышел неотличимый от него мужчина, бросил ему «Не отсвечивай…», затем присел на лавку рядом с седым и, поговорив минут десять, махнул оттуда рукой. Впрочем, ранняя редакция этого эпизода не исчезла, а осталась и умудрилась ужиться с поздней — той, в которой не было никаких двойников, а было лишь удавшееся вторжение. Олег решил, что одно из этих воспоминаний придется скорректировать.
Подойдя к скамейке, он спокойно нагнулся и достал из-под нее обломок красного кирпича. Там же, в траве, валялся длинный ржавый гвоздь — Олег выкинул и его.
— Чудесная погода… — заметил он, усаживаясь справа от Седого.
Тот густо покраснел, собрался было вставать, но передумал и, потеребив газетку, пробормотал.
— А я вас давно приметил. Все сомневался: за мной, не за мной… Знающие люди говорили, что мне не позволят этого сделать. Но я должен был попробовать. Да… я должен был.
— Я тоже должен… Такая уж работа. — Шорохов закурил и посмотрел на Седого. В глазах у нарушителя читалась интеллигентская покорность — не человеку, даже не обстоятельствам, а судьбе. Хотя в данном случае все это совпадало. — Если бы у вас что-нибудь получилось, — продолжал Олег, — вы бы уже сейчас были не с протезом, а с живой ногой… Извините… И вы бы сюда не прибыли — пропала бы сама причина.
— Не надо путать меня парадоксами! — резко ответил Седой. — Вот! — Он звучно постучал себя по колену. — Вот моя причина! И если я ни на что не способен, вам-то здесь зачем находиться? Чему вы собрались препятствовать?
— Препятствовать? — удивленно переспросил Олег. — Вовсе нет. Предупредить о наказании, не более того. Дома вас ждут крупные неприятности. Плюс кое-какие манипуляции с вашей памятью.
— Наказание… — усмехнулся Седой. — Вы еще рассуждаете о наказаниях… Но за что же? За тщетную попытку?! Или… вы хотите сказать, что прошлое невозможно изменить теоретически?
— Я хочу сказать, что мы этого не допустим. Даже теоретически, — подчеркнул Шорохов.
— Но бывают же исключения… Бывают! Или я недостоин? Менее достоин, чем другие?
— Ничего личного, только работа… — Олег обнаружил, что цитирует какого-то среднего актера из весьма среднего блокбастера, и, отведя взгляд, ненароком наткнулся на газету. — Ваш сын…
— Что мой сын?… — встрепенулся мужчина. — Что — «сын»?!
— Лет примерно через семь вот этот парень, — Шорохов показал на бегущего за мячом подростка, — выпьет с друзьями и полезет в баре кого-то защищать…
Нарушитель посмотрел на самого себя в десятилетнем возрасте и вытер платком лоб.
— Его привезут в Склиф с ножом в печени и положат на операционный стол уже мертвого, — сказал Олег. — Вам пятьдесят? Вы перебрали тридцать три года… И дай вам бог еще. А ему, здоровому и веселому, осталось только семь. Он не успеет.
— Что?… Завести сына? Что вы про моего сына?…
— Вы этого, к сожалению, не узнаете. Но он, поверьте, он нужен… — Шорохов опустил глаза. — Нужен человечеству.
Нарушитель ошарашенно замолчал, потом выдавил:
— Угостите меня, пожалуйста…
Олег протянул ему последнюю сигарету и дал прикурить.
— Но почему так жестоко?… — прошептал Седой.
— Инвалид в чужую драку не полезет. Да и в бар он с друзьями вряд ли теперь пойдет… Извините… — повторил Олег.
— Ведь можно же как-то иначе… Спасти, предотвратить… Тысячи вариантов. Миллионы!
— Этот признан идеальным, — проклиная себя, сказал Шорохов.
— Кем признан?! — взвился мужчина. — «Идеальный вариант»?! Кто эти варианты выбирает?… Кто проверяет?… Кто их утверждает, в конце концов? И откуда у него такая власть?!
— Слишком много вопросов.
Олег подумал о том, что, будь вопрос только один, найти адекватный ответ оказалось бы труднее. А еще о том, что такая же мысль может посетить и нарушителя.
— Я постараюсь, чтобы санкции были минимальными, — проговорил Шорохов. — Ни о чем не жалейте и не ищите в прошлом справедливости — оно такое, какое есть.
Олег поднялся и, махнув рукой двойнику, пошел по тропинке. Тот обогнул корпус и отправился к метро. Седой тоже покинул скамейку и поплелся прочь. Колли уже достаточно раззадорилась, и в ее лае все чаще слышались визгливые нотки…
Шорохову следовало проконтролировать и роковой укус, и отправку нарушителя, но он даже не обернулся. Возможно, потом Седой и пожалеет, но сейчас, расчувствовавшись и поддавшись звенящему настроению момента, он все сделает как надо. Точнее, не сделает ничего.
Была и другая причина, по которой Олег не желал задерживаться. Нарушитель мог задать еще пару вопросов, самых обыкновенных: имя и фамилия того героя, что так сильно нужен человечеству. Ответить Олегу было бы нечего.
Чтобы преодолеть чувство вины, он начал прикидывать план отчета.
«Субъект», «Объект», «Вторжение» — тут он ничего поделать не мог, все это в присланной ориентировке было уже указано. В графе «Сложность» Олег твердо решил поставить прочерк. Нарушитель был мужиком неплохим, и подводить его под монастырь Олегу не хотелось.
Ася по-прежнему курила на лестнице. Шорохов лишь теперь обратил внимание, что она одета в узкие брюки и голубую майку, достаточно декольтированную, чтобы морской конек показал свою хитрую мордочку. Лето же, черт возьми… Солнце золотило Асину распушившуюся челку, и, даже пройдя сквозь пыльное стекло, лучи играли в ее зеленых глазах, как рыбки на мелководье.
— Что у тебя стряслось? — спросила она.
— У меня?…
Олег прихлопнул дверь и обнаружил на средней площадке еще двоих, — молодых и симпатичных. Если бы не деловитый прищур Прелести, можно было бы заподозрить, что парочка улеглась тут сама. Первое тело, которое Олег уже видел, находилось здесь же, в той же позе — лицом вниз и с задранной курткой.
— У меня-то все в порядке, — сказал Шорохов, — а вот у тебя…
Ася, не вынимая изо рта сигареты, нагнулась и откинула на парализованном ветровку. Совершенно белые волосы и большое мясистое ухо. Олег недоуменно хмыкнул.
— Не признал? — Она взяла мужчину за загривок и оторвали лицо от ступеньки. — У тебя с ним операция была, не так ли?
— С ним…
Седой почти не изменился, разве что выглядел более запущенным. Постарел… Несомненно, это был он, сегодняшний нарушитель.
— Приперся с оружием, — сообщила Прелесть, мельком показывая в сумочке компактный, но мощный «вальтер-мастер» образца две тысячи тридцатого. — Вон… — Она выставила пальчик, и Олег, проследив за острым ноготком, узрел в стене отверстие, круглое, как от любой пули.
— Так это он тут шмалял? Пожалел его, скотину… А ты мне, что?… — вскинулся было Шорохов.
— Не шурши! Если бы ты знал, что он опять вернется, ты бы ему такую компенсацию устроил…
— Уж не сомневайся!
— Вот потому тебе и не нужно было этого знать. Мне-то… сам понимаешь… — Ася пожала плечами. — Лопатин так велел. Не наслаивать одну проблему на другую.
— Ты в курсе, что он возвращался трижды?
— Можешь не рассказывать, — покивала Прелесть. — Я трижды в бункер и ездила. А у Вениаминыча постоянно оказывалось новое предписание — сюда же и на него же. Только время менялось, каждый раз на пятнадцать минут. А из местного отряда опера… хамы!.. Они мне, представляешь?… заявляют: «Ты бы хоть пиццу по дороге прихватила, а то мотаешься без толку»!
— Они сами-то сюда собираются или мы его на метро повезем?
— Скоро должны приехать. Чем же ты ему так насолил, Шорох? Стрелять он не умеет, но отлавливал тебя старательно, как будто у него и врагов других нет.
— А сам он ничего не сказал? Не успел?
— Бред… Про сына что-то. Ты его сына не убивал случайно? Я надеюсь… А он твердит: сын умер молодой, кандидатскую даже не защитил… При чем тут кандидатская?!
— Да так… — Олег запустил руку в Асину сумочку и достал себе «Салем». — Я ему пообещал кой-чего…
— Обманул? — Прелесть с осуждением посмотрела, как он хозяйничает с ее сигаретами, и разыскала в сумке пачку мятных подушечек.
— Ну-у… конечно. — Шорохов стесненно улыбнулся.
— Довольно глупо с твоей стороны… Обещать человеку то, что ты не можешь выполнить, — это…нехорошо.
— Наверное. Но убивать за вранье тоже не здорово. Откуда он прибыл?
— Пятьдесят второй.
— Значит, два года мужик верил в пустое… А потом… Эх, что же он так рано-то, сын его? Пожил бы, пока родитель не загнется, потешил бы стариковское самолюбие…
— Мне не нравится то, что ты говоришь, и тем более не нравится то, что ты делаешь, — заметила Ася. — Становишься каким-то жонглером, Шорох. Чем жонглируешь? Живыми людьми…
— Ясно… Дай мне жвачку, — сказал он.