Олег не заметил, как под вытянутой рукой остановилась серая «Волга». Он назвал адрес, водитель спросил: «Сколько?», Шорохов сказал: «Сколько хочешь». Он же миллионер, так какого хрена?… Банкоматы были щедры, да и обещанный мешок евро, в девяносто пятом пока еще никчемный, согревал даже в перспективе.
Олег не желал браться за это дело, но он боялся, что его личное мнение ничего не решает. Как, впрочем, и все остальные мнения. Свободу выбора нельзя купить ни за полтора миллиона, ни за все деньги мира — просто потому, что ее, свободы, не существует. Возможность пройти по единственной дорожке, совершить набор строго определенных действий — и ни шагу в сторону. Подсмотреть, что там в конце, и удовлетворенно застрелиться…
— …холодно… — обронил водитель.
— Что?… — Олег прослушал и теперь не знал, переспросить или отмахнуться.
— Прохладно, говорю, сегодня.
— В декабре прохладней, — отстранение ответил Шорохов.
Водитель пошевелил бровями и занялся магнитолой. Развивать тему он не рискнул.
Олег, оторвавшись от размышлений, повернулся к окну. Ничего знаменательного там не оказалось. Шорохову было безразлично — и то, что появляется впереди, и то, что остается сзади. У него отняли даже не свободу, а веру в какую-либо свободу вообще. Самое ценное, что есть в жизни, — иллюзию выбора. Отняли. Хотя… именно об этом и предупреждал когда-то вербовщик.
Вздрогнув, Олег сфокусировал взгляд на маленьком «Фиате», сверкающем после мойки. «Волга» начала останавливаться у светофора, и «Фиат» тоже притормозил. На стоп-линии они встали впритирку, дверь к двери.
Шорохов разглядывал соседний салон — рядом, буквально в метре, сидела Ася. Кроме нее, в машине находились еще двое молодых людей, худощавых, крашеных и невыносимо стильных — по меркам девяносто пятого. Вся компания болтала и трясла головами, то ли под музыку, то ли так, от благого расположения духа.
Олега вдруг охватило необъяснимое чувство досады. Ася, вероятно, лет восемнадцати от роду, вероятно, нетрезвая, куда-то ехала с двумя полудурками… Ну и что? Она и сейчас, в настоящем, не обязана перед ним отчитываться, а уж здесь-то, в прошлом… Тем не менее Шорохов не мог себя пересилить. Он прижался к стеклу так, что расплющил нос, и пялился на «Фиат», пока его там не заметили.
Один из парней толкнул Асю в бок и показал на Олега. Все трое захохотали.
— За ними, — распорядился Олег.
— Так э-э… — замялся водитель.
— Все будет оплачено.
Светофор подмигнул желтым и сразу включил зеленый. «Фиат» пулей сорвался с места. «Волга», чуть помедлив, стала набирать обороты.
— Не упустим, — сказал водитель. — Девушка твоя? Какая молоденькая…
— Сестра, — буркнул Шорохов.
Он и сам не очень понимал, зачем ему это нужно и что он будет делать, если, к примеру, застанет Асю выходящей из машины.
«Привет, Асель…»
«А ты кто?…» Или даже так: «А пошел на…»
— Отбой, — вздохнул Олег. — Давай куда ехали.
— Так мы и едем. Нам с ними по дороге. А вот… если хочешь знать, не ты один интересуешься, — проговорил шофер, косясь на зеркало. — Еще кое-кто…
— За ней?
— За нами. Беспокойный ты пассажир… Высажу я тебя, пока не нарвался…
— Какой «высажу»?! — воскликнул Шорохов. — Сколько тебе еще?..
— Ну… сотку, наверно.
Олег обернулся — сзади маячили красные «Жигули».
— Давно за нами прутся… — сообщил водитель.
Шорохов порылся в карманах и, выбрав стотысячную купюру, с хлопком положил ее на приборную панель. В том же кармане вперемешку лежали и деноминированные, и две банкноты по десять марок, и десятка евриков, и даже юбилейный полтинник Центробанка, выпущенный в две тысячи девятом году.
«Это Федяченко, — решил Олег. — Чего ему надо? Проверяет? Больно откровенно…»
— Теперь убегаем? — с издевкой спросил шофер.
— Пусть догонит.
— Послушай, друг… Мы насчет маневров не договаривались.
Шорохов разыскал еще две сотни. Водитель засомневался пуще прежнего, но умолк.
На очередном светофоре красная «девятка» поравнялась с их «Волгой» — для этого ей пришлось опасно подрезать другую «девятку», молочно-белую.
Это не могло быть совпадением. Это и не было совпадением.
За рулем сидел Иван Иванович. Бывший сокурсник уставился на Олега так же открыто, как он сам недавно таращился на Асю.
«Он же не помнит, — спохватился Шорохов. — Его же закрыли».
Иванов не отводил взгляд, однако его лицо при этом ничего не выражало. С такими лицами обычно смотрят новости из Гондураса.
«И вообще, он местный, — запоздало сообразил Шорохов. — Он и не может помнить — ни школу, ни меня…»
Иван Иванович, как будто услышав, на секунду отвернулся к светофору и вновь воззрился на Олега. Вряд ли случайно.
Шорохов опустил стекло и махнул рукой.
— Здорово! — крикнул он.
На перекрестке было не очень шумно, и реплика наверняка дошла. Иванов не реагировал. Опасаясь, что машины скоро разъедутся, Олег жестом попросил его остановиться у тротуара, но Иван Иванович плотнее закрыл окно и выразительно покачал головой.
Хоть что-то определенное…
И лишь когда красные «Жигули» газанули и умчались, Шорохов наконец понял, что ему не нравилось. Не в машине — в самом Иванове. Если местная Ася была значительно младше Прелести, то Иван Иванович оказался точно таким, каким Олег запомнил его по школе. Разве что взгляд теперь был поуверенней, без чудинки.
Лопатин утверждал, что Иванова откорректировали, соответственно Служба для него превратилась в пустой звук, а синхронизатор — в несуществующее слово. Что же касается самой возможности перемещения во времени, то для Ивана Ивановича она должна была стать полным абсурдом. Но, похоже, не стала…
Значит, Лопатин врал. И Ася врала. И все, кто примется доказывать, что Иванов не учился с ним в одной группе, — тоже. А доказывать еще будут, это Шорохов чувствовал.
— Меняем курс, — объявил он.
— Да ты что, с дуба рухнул?! — взревел водитель. — Я ж тебе не персональный шофер! Сколько уже катаемся?
— А чем бы ты без меня занимался? — спросил Олег, подкидывая к рублям десять марок. — Кунцево.
— Там не передумаешь?
— Надеюсь, нет…
Шорохов и вправду надеялся — на то, что найдет квартиру, в которой был только один раз, что не испугается сделать дурное, но необходимое, и что если его компенсируют, то не очень жестко. В конце концов, убивать он никого не собирался. Самое страшное, что ему грозило, — это, пожалуй, коррекция памяти. Коррекция Олега не пугала. В памяти действительно завелось слишком много лишнего.
Пугачева пела «Арлекино, Арлекино!..», Василий Вениаминович барабанил по рулю, Шорохов пытался добыть огонь из пустой зажигалки; синий «Вольво» неспешно удалялся. Тупоносый мини-вэн «Скорой помощи» все еще стоял у тротуара.
Олег бросил окурок в снег, придавил его каблуком и тут же закурил по новой.
Прежде чем перенестись обратно в ненавистный декабрь, он заглянул в магазин и приоделся по сезону. Пальто он напялил прямо на ветровку, обувь пришлось оставить ту, что была, иначе — либо таскать с собой какую-то сумку, либо вернуться к Лопатину в меховых ботинках. С майской-то операции…
От предъявления кредитки Шорохов благоразумно воздержался — наличных, несмотря на транспортные расходы, все же хватило. Олег был уверен, что его необоснованные покупки весной девяносто пятого Служба отследит и так, без засветки карточки, но помогать он никому не желал. Вычислят — значит, вычислят. Накажут — значит, судьба.
Фээсбэшные спецы по прослушке вышли минут через пять, еще через десять на улице показались два липовых санитара с базы. За это время пятки сквозь тонкую подошву прочувствовали снежок настолько, что Шорохов даже перестал пританцовывать.
Выждав после отъезда «Скорой» еще немного, Олег воровато огляделся и направился к дому. Этаж, кажется, четвертый. Квартира вторая слева…
Остановившись перед дверью, он тронул макушку — не то почесал, не то погрел, и коротко позвонил.
Открыв, Рыжая сразу посторонилась, словно это была не квартира, а что-то общественное, вроде вокзального туалета.
— Здравствуй… Ирина… — еле вспомнил Шорохов.
— Ну заходи, чего ты?… — сказала она.
На кухонном столе стояла тарелка, в раковине лежала набоку знакомая Олегу черная кастрюля.
— У тебя пожрать ничего нет? — спросила Рыжая. — А то просто невозможно, какая дрянь…
Олег развел руками и, чтобы побыстрей согреться, расстегнул пальто. Движение получилось как бы одно, слитное.
— Нету? — не поняла Рыжая. — Эх… У меня только суп. Будешь?
— Ты меня узнаешь, Ира?
— Тебя?… — Она обернулась, но посмотрела почему-то не на лицо, а на живот. — Не обижайся, красавец…
— Забыла? Это правильно.
Рыжая, пропустив реплику мимо ушей, села за стол.
— Сейчас кто-нибудь придет, — сказала она, неохотно поднимая ложку. — Что-нибудь принесет. Может быть…
Олег мимоходом заглянул в ванную — пар после его невостребованного шоу еще не рассеялся. В пепельнице на кухне лежало несколько окурков, два из них оказались от «Кента». Спецы из ФСБ должны были проявить больше внимания к мелочам.
— Декабрю уже не удивляешься, — констатировал Шорохов, присаживаясь напротив.
— В каком смысле?
Не ответив, он достал из-под куртки мнемокорректор.
— Ты кушай, кушай…
Олег поковырял малюсенькие пуговки, и в окошке высветилось: «скон. сектор 00–00…00-00».
Рыжая хмыкнула и с отвращением продолжила трапезу. Шорохов нажал мизинцем скрытую в торце прибора кнопку и глянул на табло. Корректор дал сбой. Олег повторил сканирование — результат подтвердился: «реж. фрагмент., 3911-20… 3908-15». Он даже не сразу сообразил, что это означает. Скорее странное, чем хорошее или плохое, как сказал бы Лис…
Память Рыжей корректировали, но ей закрыли один узкий сектор длительностью не более трех часов. И относился он к каким-то старым событиям полугодовой давности… приблизительно к июлю. Остальное ей как будто и не трогали. Шесть месяцев в школе и выпускной тест, который закончился несколько минут назад, она должна была помнить.