абинета. Игра ли это воображения, спросила она себя, или другие тоже их слышат? Например, дядя Джейсон, когда сидит здесь? Она знала, что ей не хватит духу об этом спросить. Может, она одна их различает, как различила голос старого Дедушки Дуба в тот далекий летний день, когда ее племя отправилось в страну дикого риса? Или как сегодня она ощутила, что дерево словно подняло огромные руки и на нее снизошло благословение?
Она сидела перед раскрытой книгой за маленьким столиком в углу комнаты (не за тем большим столом, где дядя Джейсон писал свои хроники), слушая, как гуляет в карнизах ветер, глядя, как хлещет дождь за окнами, на которых Тэтчер раздвинул шторы. И незаметно перенеслась в какое-то другое место. А может, ей только так показалось? Ей увиделось множество людей – или их бесчисленные тени – и множество других столов, и далекие-далекие времена и места, хотя казались они ближе, чем им полагалось быть, словно бы завесы времени и пространства сделались тонкими и готовы были растаять. И она сидела, наблюдая великое чудо: время и пространство почти исчезли, не разделяя людей и события, а напротив, соединяя их, словно все когда-либо случившееся произошло одновременно и в одном и том же месте, а прошлое придвинулось вплотную к будущему в пределах одной крошечной точки, которую можно было назвать настоящим. Напуганная происходящим, девушка тем не менее за одно страшное и величественное мгновение успела разглядеть все причины и следствия, все направления и цели, всю муку и счастье, которые побудили людей написать те миллиарды слов, что хранились в библиотеке. Увидела это все, не понимая, не будучи в состоянии понять, осознав лишь, что нечто, побудившее людей создать все произнесенные, начертанные, пылающие слова, являлось не столько результатом работы многих умов, сколько результатом воздействия образа существования на умы всего человечества.
Наваждение (если это было лишь наваждением) почти сразу рассеялось. В дверь вошел Тэтчер с подносом и, тихими шагами подойдя к девушке, поставил поднос на стол.
– С некоторым опозданием, – извинился он. – Из монастыря прибежал Никодемус и попросил горячего супа, одеял и много чего еще, что нужно для раненого паломника.
На подносе был стакан молока, баночка варенья из дикого крыжовника, ломтики хлеба с маслом и кусок медового пирога.
– Не слишком большое разнообразие, – продолжал Тэтчер. – Не столь изысканно, как вправе ожидать гость в этом доме, но, занимаясь нуждами монастыря, я не успел должным образом все приготовить.
– Мне этого хватит, конечно, – сказала Вечерняя Звезда. – Я не ожидала подобной заботы. Ты был занят, и не стоило себя утруждать.
– Мисс, – проговорил Тэтчер, – в течение столетий на мне лежала приятная обязанность вести здесь домашнее хозяйство в соответствии с определенными нормами, которые за это время ни разу не менялись. Я лишь сожалею, что старинный порядок был нарушен в первый же день вашего пребывания здесь.
– Ничего страшного, – ответила она. – Ты говорил о паломнике. Паломники часто приходят в монастырь? Я никогда о них не слыхала.
– Он – первый, – сказал Тэтчер. – И я не уверен, что он паломник, хотя именно так его назвал Никодемус. Скорее всего, просто странник, хотя само по себе и это примечательно, поскольку прежде никогда не было странников – людей. Молодой человек, почти обнаженный, как говорит Никодемус, с ожерельем из медвежьих когтей на шее.
Девушка застыла, вспомнив мужчину, которого встретила утром на вершине утеса.
– Он серьезно ранен? – спросила она.
– Вряд ли, – ответил Тэтчер. – Он хотел укрыться в монастыре от грозы. Открыл калитку, ее рванул ветер, и она его ударила. Ничего особенного с ним не случилось.
– Это хороший человек, – сказала Вечерняя Звезда, – и очень простой. Он даже не умеет читать. Считает, что звезды – всего лишь крошечные огоньки, светящиеся в небе. Но ему дано чувствовать дерево…
Она умолкла, смутившись. О дереве рассказывать нельзя. Нужно научиться следить за тем, что говоришь.
– Мисс, вы его знаете?
– Нет. По-настоящему не знаю. Сегодня утром я с ним чуть-чуть говорила. Он сказал, что направляется сюда. Он что-то искал и рассчитывал, что может найти это здесь.
– Все люди что-нибудь ищут, – произнес Тэтчер. – Мы, роботы, совершенно иные. Мы довольствуемся тем, что служим.
Глава 10
– Сначала, – рассказывал Джон Уитни, – я просто путешествовал. Это казалось чудесным всем нам, но мне, наверное, – больше всех. То, что человек может свободно передвигаться во Вселенной, что он может направиться, куда пожелает, казалось волшебством и было выше всякого понимания. А то, что можно странствовать без каких-либо механизмов и инструментов, посредством силы, заключенной в нас самих и дотоле никому не известной, было просто невероятно. И я использовал эту силу, снова и снова доказывая себе самому, что могу это делать, что это постоянная, неисчезающая способность, которой можно пользоваться по своему желанию, и что она наша по праву принадлежности к человеческому роду, а не дана откуда-то извне, и ее нельзя отнять в мгновение ока. Вы никогда не пробовали, Джейсон, ни ты, ни Марта?
Джейсон покачал головой:
– Мы нашли кое-что иное. Возможно, не столь волнующее, но дающее глубокое удовлетворение. Любовь к Земле и чувство целостности, неразрывности, ощущение непрерывности земной жизни, житейской определенности.
– Пожалуй, я могу это понять, – сказал Джон. – У меня этого никогда не было, и, подозреваю, именно его отсутствие гнало меня все дальше и дальше, даже когда удовольствие от путешествия от звезды к звезде несколько потускнело. Хотя новые места по-прежнему меня волнуют – ибо нет двух одинаковых мест. Что меня изумляло и продолжает изумлять – так это огромное разнообразие, которое существует на свете, даже на планетах, геология и история которых очень похожи.
– Но почему, Джон, ты так долго ждал? Не давал знать о себе. Ты говорил, что встречался с другими и они тебе сообщили, что мы по-прежнему на Земле.
– Я хотел, – признался Джон. – Я множество раз думал о том, чтобы вернуться домой и повидать вас. Но я бы прибыл с пустыми руками, ведь за годы странствий я не обрел ничего. Речь не о вещах или ценностях – мы теперь знаем, что это не в счет. Но я ничего не узнал, ничего нового не понял. Привез бы пару рассказов о том, где был и что видел, только и всего. Блудный сын…
– Но тебя всегда ждал радушный прием. Мы тебя ждали, пытались о тебе разузнать.
– Я одного не понимаю, – сказала Марта. – Почему о тебе не было известий? Ты говоришь, что встречался с другими, и никто о тебе не слышал, никогда, ничего. Ты просто бесследно исчез.
– Я был очень далеко, Марта. Гораздо дальше, чем большинство остальных. Я бежал со всех ног. Не спрашивайте почему; я сам себя спрашивал и не нашел ответа. Вразумительного ответа. Те же, с кем я встречался – всего двое или трое, да и то совершенно случайно, – мчались так же, как и я. Как стайка ребятишек, попавшая в незнакомое чудесное место, где так много интересного, что страшно что-нибудь упустить. И они бегут во весь дух, и говорят себе, что посмотрят все, а потом вернутся туда, где лучше всего. Возможно, они знают, что никогда не вернутся, поскольку им кажется, что самое лучшее место всегда впереди; и они одержимы мыслью, что, остановившись, его не найдут. Я сознавал, что делаю, и понимал, что это глупо, и утешался только тем, что я не один такой.
– Однако, – сказал Джейсон, – ты нашел людей. Потому что забрался так далеко.
– Верно, – согласился Джон, – но на них я наткнулся случайно. Никого не разыскивал. Я ощутил Принцип, который искал.
– Принцип?
– Даже не знаю, Джейсон, как вам рассказать, – в языке, наверное, нет нужных слов. Я просто не в состоянии точно объяснить… Возможно, никому не дано знать, что это такое. Помнишь, ты сказал, что ближе к центру Галактики находится зло. Это зло и есть Принцип. Люди, которых я там встречал, тоже его ощущали и, видимо, кое-что рассказали другим. Однако слово «зло» неверно; на самом деле это не зло. Если его ощутить, почуять, почувствовать издалека… Принцип имеет запах зла, нечеловеческий, безразличный. По нашим понятиям, он слеп и не наделен разумом. У него нет ни цели, ни единого мыслительного процесса, который мог бы быть приравнен к деятельности человеческого мозга. В сравнении с ним паук является нашим кровным братом, и разум его на одном уровне с нашим. Принцип знает все, что только можно знать. И знание его выражается в столь нечеловеческих терминах, что мы не смогли бы даже приблизительно понять самый простейший из них. Он находится там, зная все, и знание его столь леденяще верно, что ты бросаешься прочь. Он не ошибается ни на йоту. Я назвал его нечеловеческим, и, возможно, именно способность быть всегда совершенно правым, абсолютно точным делает его таковым. Ибо, как бы ни гордились мы своим разумом и пониманием, никто из нас не может искренне и со всей уверенностью сказать, что прав всегда и во всем.
– Но ты говорил, что нашел людей и что они возвращаются на Землю, – сказала Марта. – Расскажи о них. И когда они вернутся…
– Дорогая, – мягко перебил Джейсон, – я думаю, прежде чем перейти к людям, у Джона есть еще много о чем рассказать.
Джон поднялся из кресла, подошел к залитому дождем окну и выглянул наружу, затем вернулся и остановился перед Джейсоном и Мартой, сидевшими на кушетке.
– Джейсон прав, – сказал он. – Я так долго ждал возможности кому-нибудь рассказать, с кем-нибудь поделиться. Возможно, я не прав. Я так долго об этом размышлял, что, может, и сам запутался. Я бы хотел, чтоб вы оба меня выслушали. – Джон снова уселся. – Попробую изложить все предельно объективно. Вы понимаете, что я никогда не видел эту штуку, этот Принцип. Возможно, я даже рядом с ним не был. Однако находился достаточно близко и потому знаю, что он существует, и я ощутил, что это за штука. Конечно, я его не понял, даже не пытался понять, для этого я слишком мал и слаб. Это-то меня больше всего и мучило – сознание своей малости и слабости, причем не только своей, а всего человечества. Это как будто уравнивает человека с микробом, даже с чем-то меньшим, чем микроб. Ты понимаешь, что тебя, отдельно взятого человека, он не в состоянии заметить, хоть есть свидетельства, по крайней мере, мне так кажется, что он способен заметить и действительно заметил человечество.