Домой Трофим не пошел. Свернул к ставку к любимому деревянному настилу среди длинной осоки. От воды тянуло прохладой, первые звезды, размытые зодиакальным светом, отразились в водной глади.
Майор-специалист посетил его на третий день, когда сняли повязки. Майор вошел бодрым шагом, приставил к койке стул.
– Здравствуйте, Трофим Евгеньевич.
Старостин молчал – губы еще не совсем зажили и трескались при малейшем движении.
– Как самочувствие? – Майор добродушно улыбнулся – дар приветливости от рождения. Таких и берут в спецы: любому улыбнуться и самый угрюмый разговорится. С Трофимом не получится. Он смотрел то на майорские погоны, то на папку в руках специалиста, только не в глаза.
– Вижу, идете на поправку, – гость прекрасно понимал его. – Уж простите, но у меня к вам дело. Стратегический комиссариат расследовал причины аварии. Виновных нашли, и они понесут наказание.
Спец замолчал. Если бы Трофим мог, он бы усмехнулся. Виновных не трудно было вычислить. Они – механики или инженеры – допустили ошибку, которая едва не стоила дублеру Старостину жизни. Считай, неумышленное злое действие по отношению к Трофиму. Его дар защитил космонавта и самого дублера, обратил зло на виновных в аварии. Кто-то сразу заболел, у кого-то с родственниками случилась беда или по мелочи – кошка сдохла. Стратком – Стратегический комиссариат – по таким следам быстро находил причастных к аварии. Да только Трофим часть зла на себя взял, невольно усложняя работу стратег-инспекторам, и теперь не судьба виновных накажет, а государство. И спец и дублер понимали это без объяснений.
Майор постучал пальцами по папке, смахнул с нее невидимую пылинку.
– Нас беспокоит ваш «синдром Спасителя», – сказал он. – Трофим Евгеньевич, ну зачем вам перечить судьбе, государству? Зачем брать чужую вину на себя?
– Судьба не всегда справедлива, – тихо ответил Старостин, едва приоткрыв рот. – Людям свойственно… ошибаться.
– Да, но вы снимаете вину уже рефлекторно.
– Сами сказали: синдром… – верхняя губа всё же лопнула. Трофим поморщился от боли.
– …Спасителя, – докончил за него специалист. – Трофим Евгеньевич, вы очень хороший дублер, не раз спасали испытателей и аппараты. Госкомиссия и Стратком очень ценят вас…
– Меня списали?
– Нет. Вас просто отправляют в отпуск на родину. Постарайтесь справиться со своим рефлексом. А я дам вам некоторые рекомендации…
«Ты не Спаситель, чаворэ». Трофим вдохнул прохладу, хотел присесть на край настила, когда почувствовал чужое вторжение – крадущиеся следом люди собирались с ним конкретно разобраться.
– Не советую, – сказал вслух Трофим, обернулся.
– Почуял, ссученный, – прошипел Саша. – Это ты, что ль, нехристь? Падла казенная.
Мужичонка стоял за спинами двух сотоварищей, которых Старостин смутно помнил сопливыми пацанами. В руках Саши клацнул кнопочный нож, блесной сверкнуло лезвие.
– Ну, давай уже. Выползай, – прикрикнул на него Трофим. – У тебя нож. У меня… – он быстро скинул футболку.
Пентакль загорелся алым, отразившись в глазах удивленных парней.
– Казенная гнида.
– Придурок, ты даже не знаешь печатей, а рисуешь из себя пахана.
Старостин чуть коснулся силы людей по всей стране, и пентакль полыхнул так, что на мгновение стало видно, как на закате. Парни дружно бросились наутек, оставив Сашу наедине с нехристем.
– Ну, а что ты можешь? Что твоя печать тебе даст? – Трофим сделал шаг к карманнику. – Кто тебя сейчас поддержит?
Лезвие ножа мелко задрожало, Саша попятился, а потом ударил, зло оскалив зубы, целя в обнаженный живот, и в этот миг дублер взглянул ему в глаза.
Он не чувствовал угрызений совести или досады. Саша с первой встречи неправильно оценил его опущенный взгляд и поздно понял, что принял сокрытую злобу за слабость, за трусость. Мгновение глаза в глаза – капля накопленной горечи и боли едва не убила карманника. Напросился… Карманник Саша – мужик лет сорока – остался у настила, рыдая, словно перепуганный ребенок.
Трофим шел домой. На сегодня достаточно приключений, надо отдохнуть, собраться силами. На танцплощадке в который раз звучал Френк Дюваль. Хорошая мелодия всегда в цене.
Встречная старушка отшатнулась от Старостина, перекрестилась, плюнула вслед: нехристь. За что? Через пару шагов споткнулась, но Трофим вовремя забрал ее злобу, чтобы не расшиблась. Она тут же решила, что прокаженный ее проклял.
– Провалиться тебе!
Новую злобу Трофим ловить не стал – дал о себе знать камень, уколол новым острым краем. Выскочившая невесть откуда шавка, бросилась на старуху, изловчилась – цапнула за пятку. Нескончаемая брань и вопли.
Эх, крещеные. Откуда у вас столько злобы?
Трофим прислушался к звезде на груди: хорошие люди на полуострове ложились спать, читали детям на ночь сказки, пели колыбельные. Севернее жизнь тоже замирала, в Ленинграде царили белые ночи, смеялась и пела молодежь, бродя по набережным и паркам. За Полярным кругом закаты вовсе исчезли на полгода. А на восток – чем дальше, тем крепче сон.
Прямо на дороге стояли двое. Точнее, мужик сидел в пыли, а девушка в светлом платье пыталась его поднять. Старостин узнал их по голосам.
– Имэю права! – воскликнул Мотька, отбиваясь от Ирки. – Брат приэхал. Эх-ма! А ты знаешь, какой у меня брат?
– Пап, пошли домой, – взмолилась девчонка. – Пошли, пап.
– Ытстань! Брат пр-эхал! Герой! О!
– Пап, мамке совсем плохо.
Мотька всхлипнул, сменил пластинку, произнес, икая:
– Эх-ма! Горе-ты какое!
Трофим подошел. Ирка, закусив губу, с надеждой взглянула на него. Мотька прищурился, пригляделся – узнал.
– Горе-ты! Моя-ты! – заныл он.
– Ага. А ты ей, гляжу, здорово помогаешь, – заметил Трофим. – Дедовы деньги пропиваешь.
– Ну, ты не моги! Я всё… всё купил…
– Ясно.
Трофим поднял его и взвалил на плечи.
– Показывай дорогу, племяшка.
Ирка пошла на шаг вперед, а Старостин, слушая болтовню брата, размышлял: всё пропустил – свадьбу Мотьки, рождение племяшки и, верно, много еще чего главного.
– Чем мамка болеет? – спросил он Ирку.
– Рак, говорят, – тихо ответила девчонка.
– Говорят? – удивился Трофим. – Медики что, определиться не могут?
– Признаки, мол, налицо, а опухоли нет, – она открыла калитку, пропуская дядьку во двор. – Сказали, в Москву ехать надо.
Трофим положил брата на гамак под деревом – Ирка велела.
– А брат, мужик, у меня, знаш, какой? – сонно пробормотал тот, уже не узнавая Трофима. – О… Герой. Эх-ма.
– Пусть проспится, – махнула на него Ирка.
В доме открылась дверь. Бледная худая женщина в темном халате с повязанной на голове косынкой вышла на порог.
– Ир? Это ты?
Темные круги у глаз, впалые щеки… Трофима тряхнуло, камень в груди выпустил шипы.
– Кто это с тобой?
– Дядя Трофим…
Больше всего он боялся этой встречи. Столько-то лет. Она вышла замуж, нарожала детей, – и встретиться вдруг посреди села… Так он думал, радуясь, что не может днем снять башлык, а вечером она его не узнает, пройдет мимо.
– Брат папин… – договорить Ирка не успела.
– Т-Трофим, – голос женщины дрогнул.
– Саша, – выдохнул он и едва успел подбежать к крыльцу, подхватить оседающую женщину.
Скорбный излом бровей, сухая рука на щеке. Только теперь Старостин вспомнил, как выглядит сам.
– Троша…
– Прости, Саша. Напугал тебя. Вот такой я… теперь.
Ирка стояла не шевелясь, прижав к груди руки, и во все глаза глядела на взрослых.
– И ты прости. Ты даже не смотришь на меня. Я понимаю.
– Нет-нет. Ты не подумай. Мне нельзя на людей смотреть, – спохватился он и повторил: – Вот такой я теперь.
Тонкие пальцы коснулись его груди там, где пентакль, испуганно отпрянули. Осторожно вернулись вновь, легонько ощупали края печати.
– Космонавт.
– Дублер, – поправил он. – Берегу летчиков-испытателей.
– Значит, добился своего.
– А лучше бы остался.
– Нет, – слабая улыбка коснулась ее губ, – не остался бы. Теперь это я понимаю.
Саша прикрыла глаза – усталость от пережитых волнений дала о себе знать. Трофим бережно поднял ее на руки, отнес в дом на кровать. Ирка принялась хлопотать вокруг матери, а Старостин не мог отвести взгляд от больной женщины.
Камень ворочался, кромсая грудь, но Трофим отупел от боли. Старая обида на его скорый отъезд довела Сашу до смертельной болезни. А еще раньше проклятие, брошенное ему вслед, не дало ей доносить ребенка, и Ирка родилась семимесячной. В довершение всего – муж пьяница. Мотька слыл хорошим столяром, золотые руки, но никому не отказывал в возможности угостить себя. Наугощался.
Трофим не знал, не мог помочь. Он в то время был окрылен новой жизнью.
Старостин оглянулся: старый фанерный стол с застиранной кружевной салфеткой, такой же древний шифоньер, пара полок с разной мелочью – выставлено аккуратно. Под потолком лампочка без абажура. Пропито, всё пропито Мотькой.
В глазах потемнело, а в груди росла черная дыра старого зла. И словно откуда-то издалека:
– Дядь Трофим, вам плохо?
Он не ответил. В углу три иконы за горящей свечой. Молодой мужчина смотрит так, словно всё понимает о Трофиме Старостине – Спаситель. Безмолвный лик ждал, а человек не знал, что делать. Пентакль горел огнем, однако с черной дырой справиться не мог, тем более от растущей тьмы уже пошли метастазы, как от раковой опухоли. Щупальца потянулись к тем мирным людям, которые давали силы дублеру. И он отстранился от печати – звезда погасла.
– Ну что ты? Что ты смотришь? – прошептал Трофим, едва сдерживая крик боли, рвущийся из груди. – Ты же Спаситель. Я всего лишь человек. Ты дал мне дар – я делал всё, что мог. Покажи теперь свою силу! Ну, давай! Ты же толпами исцелял, а я прошу только за нее! За нее одну!
Осколки камня ударили в пальцы, в грудь, в голову, словно пытаясь пробить живой кокон тела, вырваться наружу. Скверна темными жилами ползла под кожей в поисках выхода. Лик Спасителя стал туманиться, от напряжения гудело в ушах, горячая влага пекла глаза, выжигала кожу на щеках.