В присутствии изумленных миланцев иностранный авиатор вдруг запел, не особо попадая в мотив, зато очень громко:
Донна белла маре,
Кредере кантаре,
Дами иль моменто,
Кени пьячи пью…
Уно-уно-уно-ун моменто,
Уно-уно-уно сантименто,
Уно-уно-уно комплименто,
О, сакраменто, сакраменто, сакраме-е-енто!!![53]
Итальянцы вытаращили глаза, потом принялись оглушительно ржать, затем старший из них предложил тост за «гранде кантанте», великого певца-авиатора.
— Чего это они? — удивился Федор.
— А ты не понял? В песне просто бессмысленный набор слов. Пародия. Они въехали и веселятся. Один ты сидишь надутый.
Но песня понравилась настолько, что спустя несколько минут нестройный хор мужских голосов сотрясал стены ангара:
Маре белла донна,
Эон бельканцоне,
Саи кентиамо, сен приамо…
В общем, интернациональное общение удалось на славу. Только запомнилось плохо. Наутро Федор проснулся с тяжелой головой и искренне пожалел, что в его магические таланты не входит самоврачевание. Хотя бы от состояния «после вчерашнего».
Спал он на стопке самолетных чехлов, не раздеваясь. Сверху заботливые коллеги накидали теплых летных курток. Из-под них даже вылезать не хотелось. Но — надо!
Оправившись и перекусив остатками вчерашнего пиршества, Федор полез в аэроплан. Предстояло сменить масло и фильтры, отфильтровав автомобильный бензин через тряпицу, заполнить под горло топливные баки. Проверить и отрегулировать зазоры клапанов. Осмотреть мотор на предмет протечек. Подтянуть тросы бипланной коробки. Проверить и отрегулировать тяги руля направления, руля высоты (здесь его именовали «руль глубины») и элеронов. Убедиться, что нет трещин на трубопроводах (один-таки пришлось заменить). И еще много-много чего.
Завершив основную часть работ, Федор забрался в кабину, чтобы крутнуть ручку магнето. Итальянец дернул за винт. Раз-другой, и мерседесовский шестицилиндровик послушно завелся.
За этим занятием их застал дель Кампо.
— Надеюсь, не собрался лететь без меня? — поинтересовался с улыбкой.
Федор вытер темные от смазки руки ветошью.
— Денек потерпим. А потом не выдержит аэроплан, — он тронул отверткой трос, соединяющий нижнюю плоскость с верхней. — Слышите, Михаил Тадеушевович, как звенит? В воздух просится!
— Хорошо. Дам сегодня телеграмму в российское посольство в Белграде, пусть встречают. Завтра не будет времени.
Граф был прав. Следующий перелет обещал стать не менее опасным этапом пути, чем альпийский, — длиннее других, девятьсот километров, и часть пути лежит над Адриатическим морем. Стартовать надо где-то часа за два до рассвета, чтобы засветло найти ипподром Белграда, в крайнем случае — любое другое ровное место для снижения.
Лишь бы двигатель проклятых бошей не подвел…
В воздух они поднялись в темноте и набрали максимальную высоту, какую позволил «Авиатик». Линия горизонта едва-едва проступила. Аэроплан был лишен каких-либо приборов, позволяющих определить крен, только визуально — относительно земли. Часы и наручный компас на ремешке — это все, чем располагал каждый из двух авиаторов.
Звезды светили ярко, что редко бывает зимой, конец ночи и утро выдались ясными. На подходе к морю из-за горизонта левее курса проступил огненно-яркий солнечный диск, земля окрасилась в радужные цвета… А слева под крылом дремала Венеция.
Когда же Венецианский залив остался позади киля, и внизу раскинулись Балканы, аэроплан снова начало трясти. Горы, пусть не столь высокие как Альпы — все равно горы. Они не прощают шалостей. Что ж, уже привычно…
Тем временем на самом крупном ипподроме Сербии собирались встречающие — российские дипломаты, журналисты, спортсмены, просто желающие посмотреть и засвидетельствовать уникальное событие. Сотни голов повернулись на запад, ожидая услышать стрекотание аэропланного мотора.
Белград постепенно накрыло ночной тьмой.
«Авиатик» не прилетел…
Глава 10
В конце ноября Северное море штормит, да и Балтика встретила неприветливо. Когда пароход, везущий из Франции Варвару с нижними чинами, бросил якорь в Гельсингфорсе, барышня была просто счастлива ощутить ногами твердую поверхность пирса и булыжники набережной. Она понимала — другого безопасного пути домой не существует, но куда легче вынести невзгоды и жестокую морскую болезнь, если б Федор находился рядом.
Распоряжавшийся от его имени российский офицер разведки, кстати — весьма импозантной внешности, настоящий гвардеец, оставил Варваре походную казну, остальные деньги забрал. Наверное, князь велел ему не скупиться: двадцати тысяч франков и полторы тысячи рублей хватало на дорогу всей команде с лихвой.
В столице Финского княжества барышня почувствовала, что одета не по погоде. Меховое пальто-пелерина, уместное в Париже, здесь не справилось, наглый морской ветер забирался под него снизу и похищал тепло. Значит, необходимой частью дорожных расходов станет покупка одежды… Она отчитается перед Федором по его возвращении, он точно не станет возражать. В худшем случае вычтет из жалования, да и то навряд ли.
Длинное приталенное пальто мехом внутрь с соболиной оторочкой немедленно потребовало соответствующей меховой шапочки. Затем — муфта, зимние ботиночки, перчатки. Чтобы соответствовало стилю, новое платье. И еще одно… Во Франции не успела прикупить из-за чересчур поспешного отъезда, почему сейчас должна себе отказывать? Тем более, впереди — последний морской переход, до Санкт-Петербурга. Короткий, но качка успеет сказать свое слово на прощанье.
Вернувшись в припортовой отель, Варвара пересчитала деньги. Франки она потратила почти все, обменяв остаток на рубли. Записала цифры в столбик. Унтера без денег обойдутся — они из Петербурга, служат в ГАУ. Федор их разбаловал, если дать им лишку, так пропьют, канальи. Отложила деньги на проезд до Тулы и оплату багажа. Сдаст его на станции, пусть отправят в Тулу. Там картины, прочие покупки и одежда Федора. А сама, оставив чемодан с бельем и саквояж, поедет налегке.
Итоговая цифра привела ее в задумчивость: все же много-то потратила. Что же делать? Чуть поколебавшись, нашла мудрое решение: купить и Федору что-нибудь роскошное. Например… часы. Носит он обычные на серебряной цепочке, покоящиеся в кармане. Когда переодевается в рабочую одежду, направляясь в цех, часы остаются при мундире, это неудобно. Сам ей говорил. Вряд ли Федор обратил внимание, что в Европе появилась мода — часы носят на запястье. Они меньше, чем карманные, оттого недешевы[54]. Князю показать не стыдно.
Прогулявшись в центр Гельсингфорса и не без удовольствия обнаружив на себе заинтересованные взгляды мужчин — обновки себя вполне оправдали, Варвара нашла роскошный часовой магазин. Там приобрела расхваливаемый продавцом ручной хронометр марки Wilsdorf Davis на коричневом кожаном ремешке. Федору понравятся — без золота, бриллиантов и прочей мишуры. Бывший мастеровой блестящую пестроту на дух не переносит. А вот это — и не броско, но богато и солидно. А еще удобно.
Похвалив себя, барышня воротилась в гостиницу. Предстоящие дорожные тяготы не казались более удручающими. В Петербурге она попрощалась с унтерами и отправилась на Николаевский вокзал. Ночь в поезде — и Москва. Осталось переехать на Курский вокзал, а там Тула уже недалеко. Однако дорога дьявольски утомила. Что, если… Вспомнив рассказ Федора о разговоре с родителями, Варвара решила рискнуть.
Новый лакей в отчем княжеском доме не признал ее и проводил только до приемной, где велел ждать. Скоро вышел князь Оболенский. Увидав дочку, распахнул объятия.
— Варя!
— Да, батюшка!
— Какими судьбами?
— Из Парижа проездом в Тулу. Решила навестить.
— Умница! Ты спешишь?
— Нет, отец.
— Ну, так задержись! Отобедаем вместе. Маменька твоя извела меня упреками: слишком круто обошелся с дочерью. А уж как она обрадуется… Ты с Юсуповым?
— Нет, папа́, — это слово она произнесла на французский манер, с ударением в конце, — он отдельно путешествует, а меня отправил в Тулу отвезти парижские покупки. Я ведь у него служу.
— Только служишь?
Вопрос был задан совершенно прямо. Спишь ли ты с Юсуповым?
— Только лишь служу, папа́. Ну, пока…
Отец понимающе кивнул. Тут в приемную вбежала мать. Начались объятья, поцелуи, и Варваре стало хорошо. Сколько раз она с тяжелым сердцем вспоминала о родителях, лишивших ее наследства и фактически изгнавших… А теперь стыдилась, что пеняла им. Оба постарели. Оба ее любят, хоть когда-то поступили с ней жестоко. Ну, так родовая честь у Осененных… Но сегодня все забылось.
— Хорошо ли живется у Юсупова? — поинтересовалась мать, разглядев дорогое дорожное платье дочери.
— Как у бога за пазухой, — улыбнулась дочь. — Даже на приданное откладываю.
— А нужно ли оное, если сам Федор Иванович…
— Я уже сказала папеньке, чтоб не слишком торопился. Мне у князя хорошо.
Она принялась рассказывать про житье-бытье в Туле. После — про поездку в Париж, Елисейские поля, Нотр-Дам, Монмартр, богатый отель «Ритц». Как покупала с Федором картины… Но не вспомнила про похищение — незачем родителей волновать.
— И правда, хорошо! — расцвел старый князь.
Он сидел такой родной, такой домашний в набивном халате с драконами…
Когда маман вышла, чтоб распорядиться об обеде, Варя, ровно как в детстве, вскарабкалась ему на коленки, обвила руками за шею и шепнула:
— У меня для тебя подарок. Наручные часы! Из Парижа привезла!
Про Гельсингфорс она решила умолчать — из Парижа-то престижнее. Как он был растроган! Матери Варвара подарила пеньюар. Для себя везла, но для матери не жалко. Та расчувствовалась, аж всплакнула, омочив слезами щеки дочери. Потом они душевно пообедали. Мир в семье восстановился. А у Варвары образовалась солидная недостача в кассе и проблема — как ей объясниться с Федором. Он потребует отчет? Надо лишь надеяться, что нет.