— Увидим, ваше величество. Если останемся живы и сможем рассказать.
Мрачные слова Брусилова начали сбываться в час вечерней молитвы. Немецкие пушки ударили туда, где полковые священники собрали солдат. А еще — по закрытым позициям артиллерии, но тщетно, командир дивизии учел замечание государя и велел переместить гаубицы на несколько сот метров. Они начали гвоздить в ответ, но вряд ли точно: расположение немецких батарей знали приблизительно.
Император, игнорируя опасность от попадания немецкого «чемодана» сантиметров пятнадцать калибром[64], рассматривал поле перед русскими укреплениями через мощный морской бинокль.
— Алексей Алексеевич! — протянул его Брусилову. — Глядите, прямо перед нами, в сотнях шагов справа и слева…
— Похоже на броневые колпаки, Ваше Императорское Величество, — ответил генерал, разглядев. — На каких-то колесах, наверно.
— Вот где разгадка… Это же укрытия для магов. Пуля их не возьмет. Ждите меня здесь! Ни шагу с НП!
Брусилову оставалось только смотреть, как худая фигура императора понеслась вперед по траншее, протянутой от наблюдательного поста к первой линии. Несмотря на взрывающиеся вокруг снаряды, Георгий поднял расчет полкового орудия, в просторечии — полковушки. О его замысле догадаться было несложно: зарядить трехдюймовку шрапнелью, выставив ее на удар. Пару сантиметров стали продырявит…
До ближайшего колпака уже оставалось не более пятисот шагов, не промажет и новобранец. Полковушка успела бахнуть трижды, как из-за другого подвижного укрытия вылетел огненный шар и точно упал на ее позицию.
Рванули ящики со снарядами. Буквально через миг Брусилов увидел малиновый шар, несущийся к НП. Так светилась защита императора. Государь не изображал из себя героя и бежал со всех ног.
Тем временем подошедшие германские маги принялись выжигать окопы. Ослепительно-оранжевые шары, что весьма необычно, летели не по прямой, а поднимались высоко и падали в траншеи отвесно, где взрывались. Хуже того — в месте падения каждого вправо и влево разливалась огненная река.
— Видели?! — император ввалился на НП, тяжело дыша. — Похоже на заклинание «жидкий огонь». У нас никто им не владеет. Уходим! Быстро! И вам приказываю — в тыл.
Последнее относилось к командиру полка и нескольким офицерам. Они замешкались, но затем тоже бросились врассыпную. Под бревнами наката остался лишь телефонист, пытавшийся связаться с Калварией и сообщить о прорыве немцев, но связь почему-то никак не налаживалась.
Выбежав на опушку рощи, простиравшейся за полковым НП, император выругался, и было отчего. Между двумя броневиками виднелась здоровенная воронка от «чемодана». Водитель одного из бронеавтомобилей недвижно лежал на земле, второй, уцелевший, поднял капот своей машины и пытался оживить мотор, надо понимать — безуспешно. Для полноты картины тут же валялись лошади, предназначенные для вестовых и конного сопровождения. Единственное попадание шального снаряда изрядно затруднило ретираду. А сюда, за линию траншей, немцы могли стрелять еще и еще.
— Молю бога, чтоб германские разведчики и газетчики не прознали, как российский государь убегает, сверкая пятками, — вздохнул император. — Генерал, не время думать о репутации. Спасаемся.
Далеко оторваться им не удалось. Сначала хлестнула пулеметная очередь, угодившая на защиту императора. Главнокомандующего и генерала догонял германский броневик, поливая их свинцовым дождем. Вокруг — поле, не спрятаться.
— Алексей Алексеевич! — крикнул царь — Удара машиной моя защита не выдержит. И поразить броневик не сумею — дар у меня иной.
Привыкший долго скакать на коне, но не долго бегать, генерал-кавалерист с трудом восстановил дыхание и попросил:
— Прикройте меня щитом, государь. Есть одна идея… Если сработает.
Брусилов вперился взглядом в броневое авто. И оно остановилось. Из-под капота повалил дым. Пулемет продолжал постреливать, но император пули держал.
— Алексей Алексеевич! Уходим. Вдруг поедет…
— Вряд ли. Двигатель перегрелся. Был бы на сотню шагов ближе — я бы ему и коробку передач рассыпал на куски.
Выбежав из зоны обстрела пулемета, они перешли на шаг и до штаба дивизии прошагали молча. Лишь когда показались дома, Брусилов рассказал о своем Даре, довольно неудобном, но сейчас оказавшимся весьма кстати.
— Был я отроком. Нет, даже ребенком лет десяти, когда отец купил дорогой хронометр английской выделки. Очень надежный, во всяком случае, таким считался. Отец никому его не давал даже в руках подержать, берег. Я смотрел-смотрел на серебряный корпус, силясь понять — что внутри. И хронометр вдруг остановился! Часовой мастер сказал — шестерни поломались. Потом были в гостях, где маленькой девочке подарили механическую куклу, случилась та же история… Словом, карьеру делал в кавалерии, лошадям бог не дал шестеренок. Научился контролировать дар. С вами ехали, я старательно не думал про мотор броневика, иначе бы он тотчас заглох. На расстоянии ломать сложнее, но… жить хотелось, ваше величество. Такой вот дар[65]. В гвардию не прошусь, нет такого «таланта» в воинских уставах.
— Зато я знаю Осененного, имеющего противоположный дар. У него все работает как надо. Я лечу в Петроград, Алексей Алексеевич. Думаю, понял, у кого спросить — как остановить германских магов. Берегите себя!
Федор в полной мере смог ощутить на себе все то, что испытала Варвара, силой вывезенная из Тулы. В Сестрорецке события разворачивались подобным же образом: князя окружили наделенные полномочиями люди во главе с полковником гвардии, не дали никого уведомить, более того, не позволили переодеться или взять личные вещи. По заводу наверняка поползет слух: арестован как германский агент… Ну, и пусть. Настоящим германским агентам, если такие сидят в городке, на голову свалится новая задачка — где искать Юсупова-Кошкина.
Пара кавалергардов у кабинета императора решительно запротестовала: никак невозможно к самодержцу российскому ввести такого бродягу — в рабочей блузе, в фартуке и с грязными руками. Гвардейский полковник милостиво согласился, распорядившись помыть его светлость и переодеть во что-то чистое.
На взгляд Федора, за короткое время с их встречи по поводу дуэли, окончившейся гибелью гвардейца, император внешне постарел лет на десять и как-то внутренне угас. Он попенял полковнику — отчего так долго везли князя, потом отпустил его, оставшись с Юсуповым наедине.
Монарх сел в кресло у низкого столика, показал Федору на другое, рядом. Князь не стал отнекиваться.
— Курить будете? — предложил царь открытую коробку папирос.
— Спасибо, Ваше Императорское Величество, повременю. Коль везли меня словно на пожар, курево обождет. Что стряслось?
— Беда, князь. Немцы вгрызаются в нашу оборону как бобер в бревно, и их не остановить. Только подтягивают тылы, дают своим магам подкопить энергию и берут наш следующий рубеж. Не торопятся. Ждут, когда мы истощимся. Месяца через два, не больше, будут у стен Петрограда и Москвы.
Он рассказал об увиденном на передовой и замолчал. Сидел безмолвно и Федор, с минуту что-то напряженно обдумывая. Потом осторожно высказался:
— Ничего нового не имею сказать, Ваше Императорское Величество, кроме того, что предлагал до войны: летучие отряды для действий за линией фронта. Магов надо истреблять не в открытом бою, а до него. Созданы такие отряды?
— Мне о них не докладывали.
— Значит, придется составлять их сейчас. Дозвольте возглавить один.
— Мне сообщали, что за вами форменная охота со стороны германцев идет! — удивился царь.
— Смею предположить, что менее всего германцы готовы ждать меня в собственном тылу…
Великий князь Борис Владимирович, прямой потомок императора Александра Павловича, имел репутацию человека горячего, несдержанного и до невозможности кичащегося принадлежностью к правящему дому. Рассказывали, что во время Японской компании он пошло приставал к княжне Гагариной, нарвался на пощечину и на жалобу командованию. Когда скандалист был вызван в штаб для объяснений, он, в ту пору всего лишь штаб-ротмистр, нахамил генерал-лейтенанту, а потом и выстрелил в него из револьвера, легко ранив. От трибунала и лишения всех званий Бориса Романова спасло лишь крайнее возмущение государя действиями генералов против Японии. По слухам, прослышав об инциденте, император пробурчал: «Лучше бы стрелял этому недоразумению в голову!» Не удивительно, что выходка осталась без последствий.
Именно этот упрямый и своевольный человек исправлял обязанности атамана Кубанского казачьего войска. Поскольку предложенные Юсуповым-Кошкиным летучие отряды с Осененным во главе не вписывались ни в какие рамки и уставы, именно анархически настроенному Борису монарх поручил скомплектовать такие группы из лихих станичников.
При виде Бориса Друг шепнул Федору:
— Мои опасения о расхристанности казаков оказались сильно преуменьшенными.
Федор выдержал нелегкий путь из Санкт-Петербурга в Тулу и сюда, во Львов. Император в стремлении ускорить события выделил ему личный авиаотряд. В Туле, имея на руках царский мандат с самыми неограниченными полномочиями, Федор совершил настоящий бандитский налет на родной завод. В итоге благородные истребители, властелины неба, поднялись в воздух с закрепленными на нижнем крыле коробами, превратившись в воздушных ломовых извозчиков. Кроме того, двухместный «личный экипаж» монарха Федор использовал, чтоб забрать с собой мастера-оружейника, сам же сел в пилотскую кабину, а обескураженного пилота аэроплана отправил во Львов на поезде — оттуда перегонит аппарат обратно в Гатчину.
Комиссия по торжественной встрече на летном поле состояла из целых двух человек: унтера и водителя грузовичка «Рено». Оба — комендантские. Из офицеров Казачьего кубанского войска никто не пожаловал, и причина стала очевидна, когда Федор перешагнул порог штаба: там отмечали награждение.