Он поведал о своем желании Анагу, и юноша посоветовал ему поговорить об этом с Мигмаром.
— Однако, — предостерег Анаг, — подумайте хорошенько. Настоятель кажется мне опасным человеком, я предпочел бы никогда с ним не встречаться. Я не стану здесь монахом, что бы там ни думал дядя.
— Куда же ты пойдешь?
— Знаете, когда вы будете покидать Сосалинг, я хотел бы уйти вместе с вами.
Гараб рассмеялся.
— Что ты собираешься делать? Пасти мой скот? У меня его больше нет. Мое стадо увели.
— Кто? Разбойники?
— Эх! Для меня они и вправду разбойники.
— Вы никогда не рассказывали, как вас ранили.
— Ты тоже мне не говоришь, где я нахожусь.
— Мне запретил дядя.
— Ну и что?
Анаг колебался.
— За первой цепью гор к югу отсюда течет большая река Джамо Нагчу (Салуин). Я ответил на ваш вопрос, теперь вы возьмете меня с собой?
— Я подумаю, но мне надо посоветоваться с ясновидящим. Настоятель меня не пугает.
Мигмар отнюдь не спешил представить своего бывшего пациента настоятелю. Гараб поостерегся передавать ему то, что узнал от Анага, а также советы юноши. Он лишь сказал врачу о своем желании встретиться с ясновидящим, если в монастыре можно найти такого человека.
— Я разузнаю это, — ответил Мигмар.
Несколько дней спустя лекарь сообщил Гарабу, что ему придется покинуть больничную палату и переселиться за вторую крепостную стену в ожидании, когда настоятель найдет для него ясновидящего. Это решение не слишком понравилось Гарабу, но он жаждал получить совет оракула.
Вечером, увидев Анага, он подозвал его и сообщил ему новость.
— Ох! Что-то мне это не нравится, — промолвил юноша. — Послушайте, вам бы лучше держаться подальше от настоятеля.
— Чем же он тебе не угодил, ведь ты ни разу его не видел? Не стоит судить о нем по крестьянским сплетням.
— Может быть, и так. И все же я боюсь за вас. Я слышал, как дядя говорил одному из своих коллег, что вы интересный пациент. Почему вы его интересуете? Для кого и для чего вы представляете интерес? Меня беспокоит то, что вас переселяют за вторую стену. Неужели у вас нет никаких сомнений?
— Никаких.
— Ну что ж, тогда я тоже не буду колебаться. Послезавтра я должен сопровождать одного из наших стариков, который отправится за деньгами. Он положит серебряные слитки в мешки и привяжет их к своему седлу, а я положу в свои котомки масло, сушеное мясо и то, что нам еще пожертвуют. На обратном пути мы поедем через лес; я пропущу старика вперед из уважения к его возрасту. Потом я неожиданно закричу: «Эй, почтеннейший, ваша лошадь хромает, у нее что-то с левой ногой. Может быть, в подкову попал камень? Пожалуйста, сойдите на землю, чтобы я мог посмотреть; боюсь, что животное сильно поранилось». Я его знаю, он поверит мне и слезет с лошади, но лишь только он ступит на землю, я вскочу на его лошадь, держа своего коня за узду. И… только меня и видели!
— Ты хочешь украсть у него деньги?
— Вы правильно поняли.
— А потом?
— Посмотрим. Я не дурак.
— А как же боги и настоятель?
— Я боюсь только за вас, потому что вы в их власти. Я же скоро буду так далеко, что они до меня не доберутся. Затем я пойду к какому-нибудь ламе и скажу ему, что жестокий бон-по хочет причинить мне зло; лама даст мне талисман, который меня защитит.
— Из тебя получится настоящий разбойник! — вскричал Гараб со смехом. — Таким же был и я в юности.
Гараб проговорился. Анаг смотрел па него с любопытством.
— Разве вы…
— Ну да, а то как же! Я был главарем разбойников, обо мне гремела слава, можешь не сомневаться. В меня стрелял солдат, вот откуда моя рана.
— О! Я так и думал, что вы — необыкновенный человек! — воскликнул охваченный восторгом Анаг. — Главарь банды!.. Вы возьмете меня к себе, когда снова отправитесь в поход?.. Обещайте!
— Я больше не буду грабить на больших дорогах, малыш. В моей душе слишком много скорби, моя решимость иссякла. Женщина, которую я любил всем сердцем, умерла, в этом почти не приходится сомневаться. Я хочу спросить ясновидящего, действительно ли она утонула.
— А! Женщина! — небрежно произнес Анаг. — Конечно, это печально, но вы ее забудете, предводитель, на свете столько женщин.
— Ты еще слишком молод, чтобы судить об этом, Анаг. Для меня существовала лишь она одна.
— Теперь, когда я знаю, кто вы, дорогой Гараб, я уже не так за вас боюсь. Предводитель джагпа не позволит себя обидеть ни старому бон-по, ни его богам. Мы еще свидимся. Давайте вместе пожелаем снова встретиться.
— От всего сердца, — сказал Гараб.
Они взялись за руки и некоторое время стояли молча, охваченные волнением, сосредоточившись на мысли о новой встрече. Затем Анаг ушел.
Гараб вошел в узкие низкие ворота второго крепостного вала и увидел постройки из серого камня, похожие на больничные корпуса; в глубине двора задней стороной к скале стоял небольшой храм без архитектурных излишеств. В этой непритязательной картине не было ничего угрожающего; она лишь навевала сильную тоску, и ее гнетущее действие немедленно ощутил на себе Гараб. Ему отвели место в келье, ниша без двери вела в соседнюю келью, где жил старый монах, встретивший гостя полным молчанием.
Бывший предводитель разбойников, привыкший скакать по широким просторам, почувствовал себя неуютно, хуже, чем в больнице. Он уже вполне оправился от болезни, силы его прибывали день ото дня. «Я здесь долго не задержусь», — думал Гараб вечерами перед сном.
Однако педеля за неделей проходили все в том же молчании и бездействии. Какой-то монах трижды в день приносил ему еду, но ничего при этом не говорил. Гараб попытался задать ему вопрос, но тот лишь улыбнулся в ответ и приложил палец к губам, показывая, что дал обет молчания. Гараб обращался с расспросами и к своему соседу, но старый монах сидел с безучастным видом, словно ничего не слышал. Лекарь Мигмар не появлялся.
Как-то, выйдя во двор, Гараб увидел, что монахи направляются в храм на богослужение, и тоже захотел туда пойти. Однако ему жестами дали понять, что он должен оставаться в келье.
С того дня он начал испытывать странное недомогание, будто к нему вернулась болезнь, отбирая все силы. Наконец перед ним предстал Мигмар.
— Я был в отъезде, — заявил он.
Но Гараб ему не поверил.
— Завтра вы увидите настоятеля, — прибавил лекарь и удалился.
«Наконец-то! — подумал Гараб. — Скоро я узнаю, не спаслась ли Дэчема каким-то чудом и стоит ли мне еще жить».
К покоям настоятеля вел извилистый темный лабиринт. Гараб вошел в комнату без окон, освещенную лишь небольшими масляными лампами на узком алтаре. Настоятель сидел па диване, скрестив ноги.
Согласно обычаю, Гараб простерся перед ним ниц, а затем с тревогой посмотрел на человека, от которого зависела его дальнейшая судьба.
Он увидел странное, абсолютно неподвижное, как у статуи, лицо. На желтой коже настоятеля не было заметно ни единой морщинки, однако это лицо казалось столь древним, что человек, попытавшийся определить его возраст, невольно пришел бы в замешательство.
— Вы можете присесть, — сказал настоятель Гарабу, указывая глазами на небольшой коврик на полу.
Его голос был таким же странным, как и лицо; казалось, что глухой, безжизненный звук исходит от какой-то машины, а не от человека.
Гарабу стало не по себе. Такого он не предвидел.
— Брат Мигмар нашел вас, когда вы были ранены и лежали без сознания, и позаботился о вас. Вы же так и не рассказали ему, откуда ваша рана и кто вы на самом деле. Теперь вы просите о встрече с оракулом. Я имею право выяснить вашу подлинную личность и узнать о вас все. К тому же ваше поведение в прошлом, хорошие либо плохие поступки, которые вы совершили, сами по себе меня не интересуют. Призрачная граница между Добром и Злом придумана для близоруких людей. Меня уже давно это не занимает. Я решил изучить вашу физическую и психическую сущность и начал это делать в тот день, когда брат Мигмар привез вас в Сосалинг. Для этого мне было необязательно вас видеть. От каждого существа и каждой вещи исходят эманации, преобразующие природу среды, в которой они пребывают. Крупинка соли, попавшая в чашку с пресной водой, придает воде соленый вкус, и незачем видеть эту крупинку, чтобы узнать, попробовав воду, что в нее добавили соль. Не пытайтесь меня понять, речь идет о науке, самые элементарные понятия которой недоступны для ваших умственных способностей.
Когда настоятель закончил свою речь, ошеломленный Гараб увидел, как маленькие благовонные палочки, лежащие на алтаре, зажглись сами собой. Комнатка наполнилась запахом, нисколько не напоминавшим аромат тибетских душистых палочек. Голова бывшего предводителя разбойников закружилась. Настоятель молчал, застыв как изваяние, и не сводил с него глаз.
— Ваше священство, — пробормотал Гараб, — я — преступник. Моя жизнь, жизнь главаря шайки разбойников, прошла в скитаниях…
— Довольно, — оборвал его бон-по, — все это я знаю. Какое мне до этого дело! Не надо задавать мне вопросов, оракул уже здесь. Слушайте!
Странный удушливый запах усилился, заполняя легкие Гараба. Неподвижные, лишенные выражения глаза настоятеля превратились в два узких колючих луча, которые вонзились в бывшего предводителя разбойников, раздирая его плоть подобно стальному лезвию.
— Слушайте! — повторил леденящий голос. — Все мертво в вашей прежней жизни.
— Дэчема! — закричал Гараб.
— Все мертво, — снова сказал настоятель.
Гараб не помнил, как он выбрался из комнаты верховного бон-по. У него было такое чувство, словно его оглушили ударом по голове. Он потерял сознание.
Когда Гараб пришел в себя, он увидел, что находится совсем в другой келье и рядом никого нет.
— Наш настоятель сообщил мне, что оракул вызвал у вас потрясение, — сказал Мигмар Гарабу, придя к нему на другой день. — Это досадно, ибо вы еще не совсем здоровы и волнение вам ни к чему. Но вы быстро восстановите силы. Жизнь в этом мире —