— Только не говори, что ты на моём месте поступил бы по-другому.
— Не буду. Признаюсь честно, я поступил точно так же. Но клянусь дедовским клинком, ты, будучи на моём месте, тоже попытался бы вмешаться.
— Попытался бы, — вздохнул альт Грегор.
— Ну, значит, так тому и быть. Выпьем?
— Выпьем.
Они подняли кружки.
— Насколько я тебя понял, — проговорил Кухал, обгладывая баранье рёбрышко, — ты никак не можешь забыть эту девочку?
— Не могу. Но я стараюсь. Честно! Правда, ничего не выходит. Может, прошло ещё слишком мало времени? Время лечит…
— А надо? Любовь, она окрыляет. Ты музыку сочинять продолжаешь?
— Было немного. Только мало совсем. В Кевинале скрывался… А в Аркайле в тюрьму угодил. Окарина — не тот инструмент, на котором музыку альт Грегора исполнять можно.
— Ну, так попробуй сейчас.
— Не хочу. Пусть Диглан людей развлекает. Я тут чужой…
— В «Секире святого Эодха» Ланс альт Грегор всегда свой! — Кухал несильно пристукнул кулаком по столу. — Но если не хочешь, значит, не надо. Музыка насилия не терпит. Слушай, Ланс! А хочешь, мы для тебя эту девочку украдём?
— Ты с ума сошёл?
— Да ничуть! Я пока без дела маюсь. Соберу команду — человек десять. До Аркайла чуть меньше месяца на корабле. Обратно — чуть больше. А ты пока разбирайся с миногами и добро пожаловать в Кринт.
— Заманчиво, — усмехнулся Ланс. — Возвращаюсь я на Кринт…
— В Кринт.
— Ну, хорошо, в Кринт. Возвращаюсь я в Кринт, а меня ждёт Реналла. Остаётся выяснить, а нужен ли я ей? Старый, больной, без гроша в кармане. Тогда как дома у неё молодой муж, гвардеец, не из бедного Дома.
— Ты же лучший менестрель во всех двенадцати державах.
— От этого монет у меня не прибавляется. Я же не создаю музыку ради денег.
— Все продают свой талант за деньги. Хотя нам приятнее думать, что мы работаем из любви к искусству. — Кухал похлопал по рукоятке меча, прислонённого к столу. — Ты меня удивляешь, Ланс. С каких пор ты стал так пренебрежительно к себе относиться.
— Может быть, с тех самых пор, когда увидел рядом с собой это юное и прекрасное создание и осознал всю бездну своей ничтожности?
— Нет такого юного и прекрасного создания, которое не захотело бы погреться в лучах славы великого менестреля.
— А это способно принести ей счастье?
— Почему бы и нет? На какое-то время точно, я думаю.
— А потом?
— Ланс! — Теперь кринтиец стукнул кулаком гораздо сильнее. — Прекращай! Я не могу тебя видеть таким! Ты стал похож на монаха-отшельника с Голлоана! Где прежний Ланс? Где задира и ухажёр? Где весельчак и гуляка?
— Разве я был таким? — Альт Грегор понимал, что выглядит по-дурацки, ведь некогда он, в самом деле, был именно таким, как сказал Кухал, жил беззаботно и не задумываясь о завтрашнем дне, творил до изнеможения, отдыхал потом до бесчувствия, ввязывался в драки и влюблялся в первую попавшуюся на глаза красотку. Что же с ним сталось?
— Нет, это невозможно! Ты пробовал на войну уходить?
— Нет сейчас войн поблизости от меня. Но к Жерону альт Деррену я записался. До сих пор у него числюсь.
— В Стальных Котах?
— Ну, да.
— Ничего так рота. Как для северян, драться умеют.
— Это кевинальцы-то северяне?
— Для нас и Лодд на севере.
— Согласен. У Деррена я чуть не спился от тоски.
— Нашёл чем меня обрадовать. За другими женщинами пробовал ухаживать?
— Кухал, я вообще-то месяц как женат.
— И что с того? Кого это может остановить?
— Меня. Напомню, моя нынешняя венчанная жена спасла мне жизнь.
— Ну, отблагодари её, когда разбогатеешь. И вообще, я не понял, ты кому хранишь верность, как монашка Вседержителю, Реналле или нынешней жене?
— Не знаю… Возможно, обеим. С одной меня венчали в церкви, а другую я люблю.
Дорн-Куах развёл руками.
— Ну, что с тобой делать?!
— Может, принимать таким, какой я есть?
— А я что делаю?
— Потому-то я и ценю твою дружбу.
— Значит, девочку воровать не будем?
— О, стигматы святого Трентильяна! Не будем! Я не буду ломать ей жизнь!
— Будешь ломать свою?
— Кухал! Моя жизнь — это моя жизнь.
— Ты мой друг. Я не могу глядеть, как тоска точит тебя, будто ржа добрый клинок.
— Значит, ржавый друг тебе не подходит?
— Обидеть хочешь, пран Ланс альт Грегор, великий менестрель?
— Ничуть. Пытаюсь сохранить за собой право жить и умереть так, как я хочу.
Кринтиец покачал головой, потёр татуировку на щеке.
— Ты всегда был упрямым. Но ты же не будешь препятствовать моим попыткам тебя развлечь?
— Не буду! — Улыбнулся Ланс, но Кухал выглядел хитрым, будто кот, сожравший хозяйскую сметану, и поэтому менестрель решил в этот вечер держать ухо востро. Ну, по крайней мере, постараться не напиться.
— Значит, я угощаю!
[1] Стоун — мера веса, приблизительно 4,8 кг.
Глава 2, ч. 2
Повинуясь взмаху руки Кухала, к столу побежали служанки, кряхтя под тяжестью подносов с едой. Вскоре перед друзьями красовалась целая гора покрытых коричневатой корочкой земляных яблок, запечённых на противне с ломтиками сала, зеленью и несколькими пригоршнями остро пахнущих специй. Рядом появились миски с местной кашей, жёлтой от шафрана и с кусочками курятины, с обжаренными на оливковом масле улитками, тушёными трепангами с красным сладким перцем, сельдью пряного посола, кальмарами и рыбой в кляре, мягким и солоноватым козьим сыром. Сюда же добавились плоские и круглые хлебы, посыпанные кунжутом и рубленным укропом. И многое, многое другое, не говоря уже об оплетенных лозой кувшинах, где, как догадывался Ланс, плескалась отнюдь не ключевая вода.
В завершение, Кухал почти извиняющимся тоном проговорил, указывая на вяленную козью ногу на деревянной подставке:
— Понимаю, что это для простолюдинов, но, понимаешь, у нас без этого ни одна пьянка не обходится.
— Да ладно, оставь, — махнул рукой менестрель. — Пусть постоит для красоты.
Некоторое время он рассматривал изобилие, от которого совершенно отвык в тюрьме и на браккарском корабле, а потом нерешительно произнёс:
— Мы что, вдвоём это всё съедим?
— Нет, конечно! — Рассмеялся кринтиец. — Я ждал твоего вопроса! — Он обернулся к помосту. — Эй, Диглан, кончай дудеть! Кашур без дела пропадает!
Кашуром на Кринте именовали именно то вино из перебродивших плодов и ягод, о которых Ланс недавно вспоминал. На старокринтийском «кашур» означало «молот». И оно, взаправду, валило с ног не хуже удара кувалдой по голове.
Маг-волынщик оборвал мелодию на половине такта. Вскочил, насторожившись, как охотничий пёс, почуявший добычу. Махнул рукой скрипачам, чтобы замолчали.
— Их тоже бери! — продолжал воин. — И все, кто меня знает, идите за мой стол! Кухал Дорн-Куах угощает! Сегодня он встретил давнишнего друга!
Менестрель и опомниться не успел, как за их столом стало полным полно людей — не протолкаться. Мужчины и женщины. Бедные и богатые, если судить по одежде и украшениям. Привычные к оружию и избравшие мирный труд. Среди них попадались не только кринтийские чёрные волосы и глаза, но и рыжие, бледнокожие тер-веризцы, пара смуглых носатых купцов, подозрительно напоминавших трагерцев или кевинальцев. В мгновение ока наполнились кружки. Кухал поднялся и провозгласил здравицу Лансу, не называя, впрочем его имени и Дома. Просто сказал — за моего старинного друга из далёкого холодного Аркайла.
Лансу стало смешно. Уж он никогда не считал Аркайл холодным, а вот для здешнего народа они — северяне. Что же тогда говорить о браккарцах? Для них, очевидно, все народы, населяющие чужие острова и оба материка — изнеженные южане. Не в этом ли кроется причина их презрения ко всем и к каждому, постоянные войны, попытки награбить как можно больше добра у других людей?
Но развить эту мысль альт Грегору не удалось. Пришлось пить, потом снова подставлять кружку, слушать новый тост, который провозгласил седой, покрытый шрамами кринтиец с оскалившимся тигром, вытатуированным на щеке. Третий тост, как и обычно, во всех двенадцати державах подняли за присутствующих здесь женщин.
Помимо воли Ланс припомнил Иту, с которой судьба свела его пять лет назад, в Кевинале.
Тот год вообще был бурным. Весной он гостил на Айа-Багаане, закрутив увлекательнейший роман с тамошней княгиней Зохрой. Три месяца, проведённые во дворце можно было с уверенностью приравнять к пребыванию в Горних Садах, с той лишь разницей, что праведником, достойным такого посмертия менестрель себя никогда не считал.
Он катался, как сыр в масле, если использовать поговорки черни. Но, видимо, долгая беззаботная жизнь на одном месте сыграла злую шутку и Ланс решил слегка отвлечься от любви Зохры, а может, просто сравнить её объятия с чьими-то ещё. Красотка, ежевечерне исполнявшая под его музыку «танец живота» пред айа-багаанскими дворцовыми прилипалами и самой княгиней, тоже была не против ухаживаний великого менестреля. Против была только княгиня. Вот с тех пор путь на южные острова был ему заказан. Зохра пообещала украсить головой альт Грегора самую высокую башню белостенного и златокупольного дворца. Чудом спасшись, он нашёл утешение в вине в компании собутыльников из Роты Стальных Котов — лейтенантов Пьетро альт Макоса, Марцеля альт Родера и Сергио альт Табаска. Недели две залечивал душевные раны, «про себя» поминая с каждым кубком тот полновесный мешочек золотых монет, который оставил, удирая в одних шоссах.
Ланс грустил, пока не встретил Иту, танцовщицу из Кранала. И снова танцовщицу! Может, то был год танцовщиц для него?
Несмотря на то, что она выступала в Кранале и прославляла своим искусством столицу Кринта, Ита была наполовину тер-веризкой. Как и наёмный убийца Коло, с которым Ланс сдружился в застенках герцогского замка. Но, если друг по темнице унаследовал мало черт от матери, то танцовщица поражала зрителей гривой огненно-рыжих волос и сапфирно-синими глазами. Когда она поднималась на помост, сбитый из крепких досок, в своих туфельках, подбитых двумя плашками прочного дерева, и начинала танец, все присутствующие мужчины задерживали дыхание, чтобы не пропустить ни единого движения. Любимый кринтийцами танец буэльринк очень скоро завоевал признание в Кевинале. А прихотливая его мелодия прочно завладела сердцем менестреля, что однажды он решительно потребовал допустить его к скрипкам и флейте. Его новая музыка на шесть восьмых изобиловала триолями и прочими укр