Осенний бал… Мечта любой девицы, чья семья живёт даже неподалеку от главного города державы, не говоря уже о провинциалках, которым нужно трястись в карете пятнадцать-двадцать дней. Так сложилось, что в Аркайле отцы семейств впервые вывозили в свет дочерей именно на осенний бал, приуроченный к осеннему равноденствию. Здесь они могли познакомиться с возможными женихами. Потому большая часть свадеб в Аркайле приходилась на начало зимы. Зачастую в державе браки заключали исходя из целесообразности Домов, а не по любви, но иногда интересы молодожёнов и их родителей совпадали. Именно благодаря празднику с музыкой, танцами, угощением, неспешными беседами. Осенний бал и дальше оставался любимым развлечением подданных аркайлской короны. Сюда являлись дворяне постарше вместе с жёнами. Здесь флиртовали, заводили интрижки, случались и серьёзные чувства, которые приводили к супружеским изменам, а иногда и трагедиям в семье. Частенько бал сопровождался скандалами, в прежние времена ни единого дня не обходилось без дуэлей. На осенний бал возвращались уже со своими детьми, а то и с внуками, и круг замыкался.
Реналла старательно готовилась к осеннему балу. Выбирала покрой и цвет платья, помогала служанкам шить его. Придумывала причёску. Радовалась — едва ли до потолка не прыгала, когда матушка позволила ей выбрать серьги и колечко из своих украшений. Бал обещал быть незабываемым. Ещё за два месяца до его начала по Аркайлу пошёл слух, что его светлость пригласил выступить самого известного менестреля двенадцати держав, великого Ланса альт Грегора. Из разговоров выяснилось, что музыкант и герцог Лазаль несколько лет назад серьёзно повздорили и альт Грегор во всеуслышание заявил, что ноги его в Аркайле не будет… Подумать только! Повздорил с самим герцогом! И менестрель честно держал слово, пока его светлость собственноручно не написал письмо-приглашение. Не извинения, конечно, но для правителя подобная записка равносильна извинениям и признанию вины.
Всё дворянство Аркайла ждало приезда Ланса альт Грегора. В каждом замке только и разговоров было о его виртуозном владении инструментами, небывалой фантазии и умении пробуждать чувства. И менестрель не подвёл. С первых же аккордов Реналла попала под власть чарующих звуков. Всё, что она могла — слушать, не отрывая взгляда от великого музыканта.
Потом были танцы, чопорные и строгие, как всегда в Аркайле. Перемена фигур и партнёров. Неожиданно возникшее усталое лицо менестреля с седоватой бородой. Вопрос:
— Кто вы, прекрасное дитя?
Ссора альт Грегора с браккарским юношей, сыном посланника, как выяснилось. Хмурый капитан гвардии, который поздно вечером явился к её отцу. Его убедительные слова, что менестреля нужно спасать. И негромкий голос Ланса:
— Я же говорил вам, мужчинам иногда свойственно совершать глупости. Но самая большая из них не стоит и самой малой вашей слезинки, прана Реналла.
С тех пор мужчины, встречавшиеся ей в жизни, успели наделать столько глупостей, что никаких слёз на них не хватило бы. Счастье и тихая мирная жизнь были и вдруг растворились, как утренний туман над заливным лужком под порывом ветра… Её саму сорвало, будто сухой лист с дерева и понесло в путешествие по Аркайлу.
Тогда, осенью они передвигались в карете медленно и неторопливо. Часто останавливались на постоялых дворах. Иногда матушка уже в полдень решала, что нужно отдыхать. Особенно, если гостиница, попавшаяся на дороге выглядела привлекательно или, по воспоминаниям, там была хорошая кухня. В пути Реналла смотрела в окошко кареты, иногда вышивала. Изредка ей удавалось уговорить отца позволить ехать рядом с ним на спокойной лошадке почтенного возраста, которую даже хлыстом не легко было принудить бежать рысью. Путь до Аркайла занял две недели, и к концу его девушка уже начинала с ума сходить от скуки. Возвращались ещё дольше — начались холодные и обложные осенние дожди. Колёса кареты вязли в раскисшей грязи, то и дело приходилось обращаться к жителям придорожных деревушек, которые за пару медяков помогали выталкивать повозку из грязью. Безрадостные дни хотя бы немного скрашивались мечтами о Деррике, с которым они познакомились на том же балу и молодой гвардеец обещал просить её руки у прана Вельза. Именно по этой причине она толком не помнила и третьего в своей жизни путешествия — снова в Аркайл, где они поселились с мужем в «особняке с башенками». С тех пор передвижение по дорогам Аркайла остались в её памяти, как что-то бессмысленное, скучное, но необходимое.
Но теперь!
Сидевший на козлах хмурый и настороженный Бардок, в надёжности которого заверил Реналлу пран Гвен, гнал карету, сообразуясь не с удобством перевозимых им людей, а лишь с усталостью лошадей. Рысь, широкая и размашистая, одну-две лиги, а потом лигу шагом, и снова рысь. Карету подбрасывало на ухабах, которым на дорогах Аркайла не было числа. Стоявший на запятках охранник рычал и ругался в полголоса. Очевидно, думал, что Реналла его не слышит. А может, и не думал, а просто не придавал значения тому, что его словесные изыски попадают в уши молодой праны.
Несмотря на то, что пран Гвен не ручался за его надёжность, охранник тоже показал себя с хорошей стороны. Однажды карету остановили подозрительные люди, перегородившие дорогу телегой. Раньше Реналла только слышала рассказы о разбойниках и читала о них в историях о древних временах, когда по северному материку ездили странствующие рыцари, а в лесах попадались не только охотники за чужим добром, но и разные звери, сейчас сохранившиеся лишь на дворянских гербах. Ну, например, драконы, василиски, единороги, саламандры. Она испугаться толком не успела, когда услышала резкий голос Бардока, предлагающего убраться с дороги подобру-поздорову. Потом карету качнуло, это спрыгнул с запяток охранник. Он прошагал вперёд и остановился у переднего колеса — Реналла видела его в окошко, осторожно раздвинув занавески. Постоял, прислушиваясь к словам увещевавшего грабителей Бардока, а в том, что это люди, охочие до чужого добра, не оставалось ни малейших сомнений. Потом вдруг повёл плечами. Черный плащ взметнулся, как крылья хищной птицы и упал на придорожную траву, а в пальцах чуть сутулого высокого мужчины завертелись, сливаясб в два сияющих круга, два длинных кинжала. Что в это время делал Бардок, Реналла не видела, но голоса разбойников сменились с нагловато-уверенных на заискивающие и извиняющиеся. А вскоре скрип телеги и топот ног возвестил, что путь свободен. Только после этого Реналла схватила арбалет, оставленный для неё праном Гвеном, и прижала оружие к груди. Зачем? Да кто его знает? Прикосновение прохладной древесины, из которого было сделано ложе, вселяло хоть какую-то уверенность, хотя она трезво отдавала себе отчёт, что стрелять не умеет, да и не сможет заставить себе нажать спусковой крючок, чтобы причинить вред человеку.
Её новая служанка и она же нянька Брина смотрела на хозяйку, будто ожидая приказа кинуться в пропасть, и прижимала к себе малыша.
Почему новая? Потому что нянька, с которой они выбрались в ту памятную ночь из Аркайла, хмурая тощая девица по имени Нита, с ладонями, как у лесоруба, и удивительно тихим голосом, сбежала через два дня пути. Или две ночи. Просто ушла, не сказав никому ни слова, не захватив даже узелка с бельём. Охранник, просивший называть его просто Нэйф, потом оправдывался, что видел, как она тихонько открывала двери комнаты, где ночевала с хозяйкой, но и помыслить не мог, что нянька покидает их навсегда. Но искать её Бардок не позволил, сославшись на указания прана Гвена о необходимости не терять время зря. Они продолжили путь без няньки.
Вечер того же дня ознаменовался двумя событиями.
Во-первых, на постоялом дворе «Семь медведей», где Бардок решил заночевать, им повстречались двое молодых пранов из Дома Медной Медведки, если судить по гербам, вышитым на их одежде. Очень похожие друг на друга — скорее всего братья. Тот, что постарше — с остроконечной бородкой и серьгой с маленьким рубином. Который помоложе, тот — совсем мальчишка, лет шестнадцать-семнадцать, не больше. Румяные щёки и едва пробивающийся пушок там, где уважающие себя праны подравнивают бороду и усы. Оба юноши надувались осознания важности, выпячивали груди, как голуби, желающие произвести впечатление на подружек, громко бряцали оловянными тарелками и не знали, куда ещё пристроить шпаги так, чтобы начищенные эфесы были ещё лучше видны нескольким купцам и чете пожилых пранов с выводком дочерей — аж пятеро, погодки по всей видимости, с лиц которых не сходило выражение провинциального восторга перед всем столичным, хотя до городских ворот Аркайла оставалось не меньше пяти дней пути, если в неповоротливом рыдване, стоявшем во дворе. Реналла тогда ещё, помнится, подумала, что ещё и двух лет не прошло, как она сама стремилась в столицу с таким же точно лицом — широко распахнутые глаза и полуоткрытый от удивления рот.
Братья из Дома Медной Медведки громко переговаривались, нарушая правила приличия даже по меркам местного дворянства, склонного к дешёвой показухе и самолюбованию. Один из них упомянул, что пран Эйлия альт Ставос пригласил их собственноручно подписанным письмом, чтобы предложить место в гвардии. «Самое малое, патент лейтенанта у меня в кармане!» — провозгласил во всеуслышание старший, бросая напыщенный взгляд на девиц-провинциалок. Те заохали, зашептались между собой. Старшая, уже входившая в возраст, когда в Аркайле девиц начинают считать старыми девами, отчаянно стреляла глазками и даже уронила платочек в то самое мгновение, когда в обеденном зале появилась Реналла с охранниками.
Кружевному батистовому лоскутку не судилось быть поднятым рукой бравого будущего лейтенанта или его младшего братца. Они заметили Реналлу, и едва ли не затанцевали на месте, как строевые кони, заслышавшие раскатистые звуки боевой трубы. Казалось, куда уж больше можно выпятить грудь, как сильнее расправить плечи и выставить рукоятки шпаг? Оказывается, можно.
Реналла подумала, что сейчас братья кинутся к ней знакомиться, отпускать комплименты и уже подбирала слова решительные, но не обидные, чтобы отшить как любого из них, так и обоих вместе взятых. И точно, «медные медведки» пошушукались, а потом младший одёрнул алый камзол, поправил перевязь, подкрутил скорее воображаемые усы и начал подниматься из-за стола.