Попытался их снять. Не вышло. Лишь расцарапал кожу.
Сжал челюсти. Прогнал желание вскочить на ноги. Как учила меня Двадцатая, подавил эмоции. Представил, что слышу голос сестры, что она водит по моему лицу пёрышком. Нашел позади себя стену (из кирпича?) опёрся на неё спиной. Дышал глубоко. Ждал, когда восстановится зрение.
Светлых пятен передо мной становилось всё больше. Я смотрел на эти клочки света, стараясь разглядеть в них или за ними что-то понятное; что-то, что могло бы помочь найти ответы на мои вопросы. Моргал, прогоняя влажную пелену с глаз. Наблюдал за тем, как пятна разрастались и множились. Ждал, пока они сольются в понятную картину.
Уже понял, что нахожусь не в комнате огоньков. Во всяком случае, я точно не в корпусе лагеря клана Лизран. Никаких следов древесины из орнийского тополя.
То, что я видел вокруг себя, больше походило на тюремную камеру (только маленькую). С деревянной дверью и узким окошком у самого потолка, через которое я видел клочок забрызганного алыми отблесками неба (закат или рассвет?) и дрожавшие на ветру зелёные травинки (нахожусь в подвале?). Воздух в камере пропитан неприятными запахами, часть которых исходила от моего тела.
Едва окинув взглядом комнату, принялся осматривать себя. Склонил голову, стал осматривать кожу на груди, чтобы понять, не появился ли там рисунок знака подчинения. Но не увидел даже царапин.
Из одежды обнаружил на теле только штаны и сандалии (халат исчез, как и пояс с кошелем и ножами). А ещё: покрытые налётом ржавчины браслеты на руках и ногах. Они соединялись между собой короткой цепью. И со скобой на стене. Такая привязь не позволит отойти от места, где я сидел, и на пару шагов. Уж тем более — не подпустит к двери.
В порыве возмущения я вскочил на ноги… и не сумел распрямиться. Соединявшая браслеты на руках и ногах цепь помешала мне поднять запястья выше колен. Вспомнил, что о подобных украшениях упоминали огоньки из моего отряда (многие из них побывали в тюрьмах). Вот значит, как выглядят те самые кандалы.
Они стесняли движения. Но это не знак подчинения. От кандалов можно и нужно избавиться.
И я даже знал, как это сделать. Без чужой помощи. И относительно быстро.
Здравствуй, боль!
Ногами наступил на звенья цепи, соединявшей браслеты на руках. Набрал в грудь воздух, сжал зубы. И изо всех сил рванулся вверх, высвобождая руки из объятий железных колец.
Захрустели кости и суставы. Из ран на руках брызнула кровь, а из глаз — слёзы. Кожа на запястьях порвалась, приспустилась, точно чехлы на ножах. Затрещали сминаемые браслетами пальцы.
Изувеченные кисти рук выскользнули из браслетов, позволив тем с глухим звоном упасть на каменный пол.
Я выпрямился в полный рост.
Улыбнулся.
Чтобы терпеть боль, нужно её любить.
Поднёс к глазам кровоточащие руки. Моргнул, стряхивая с ресниц влагу. И ощутил, что телу пробежала волна тепла — я начинал обращаться.
Пока избавился от браслетов на ногах, обращался дважды. Одной силой обойтись не получилось — пришлось пустить в дело зубы охотника. Но не для того, чтобы грызть металл.
Когда отбросил в угол комнаты кандалы, чувствовал себя уставшим, точно провёл ночь в Лесу: загонял добычу, убегал от преследователей. Видимых ран на теле не осталось. Но я продолжал о них помнить и терпеть боль.
Боль никогда не исчезала сразу.
И притуплялась не так быстро, как мне бы хотелось.
Прислушался. Не услышал ни шагов, ни голосов. Лишь за окном шелестела невидимая из моей камеры листва деревьев.
Я прошёлся по комнате, обследовал стены и дверь. Дверь прочная. Выбить такую изнутри не получится. Если только сломать: грызть древесину — можно, но не хотелось.
Вздохнул.
Снова потрогал дверь.
Разве я куда-то спешу?
Вернулся в угол, где оставил кандалы, присел. Голод я пока не ощущал (чудилось, что на языке всё ещё присутствует привкус моей собственной плоти). Да и жажду терпеть пока мог. Уверен: не вечером, так утром кто-нибудь явится проведать пленника. Откроет дверь. И я смогу отсюда выбраться.
Подожду.
Время у меня есть.
Глава 29
Едва успело потемнеть за окном небо, как я услышал скрежет металла, словно кто-то открыл замок в двух-трёх десятках шагов от моей камеры. Потом раздался скрип, а следом и шарканье ног по каменному полу.
Шёл человек; один. Бубнил себе по нос бессвязные фразы, шмыгал носом. Через щели в дверном проёме я увидел свет; тот становился всё ярче — приближался.
Повернулся к двери спиной, замер. Чтобы тот, кто заглянет ко мне, не заметил, что я избавился от цепей. Очень надеялся, что посетитель направляется именно к моей камере.
И тот не обманул моих надежд.
Сперва приоткрылось смотровое окно. Свет ворвался в комнату. Я махнул рукой, точно закрываясь от него — показал, что очнулся. Звякнул цепью кандалов. Повернулся на свет, щуря глаза. Рассмотрел в окошке мужское лицо. Уловил запахи пива и чеснока.
По ушам резанули резкие громкие звуки — дверь камеры распахнулась. Сутулый мужчина чихнул, сплюнул на пол. Подвесил над дверным проёмом фонарь. Наклонился, поднял с пола два деревянных ведра. Шаркая ногами, вошёл в комнату.
— Ишь, очухался, — сказал он.
И тут же заявил:
— Жрать сегодня не получишь. Нету у меня для тебя лишних харчей. А может, и вообще больше никогда не пожрёшь — как хозяин решит. Слышал, он собирался определить тебя в мою пыточную. Так что помрёшь ты не с голодухи. Это я тебе обещаю. Скоро сам станешь едой. Буду отрезать от тебя помалёху, да кормить тобой собачек.
Шмыгнул носом. Снова плюнул. Поставил рядом со мной вёдра.
— Вот, гляди сюда, — сказал он. — Тут водица. Из этой кадки будешь пить. А в эту — гадить. Слышишь, кусок дерьма? Не перепутай!
Мужчина хрюкнул, запрокинул голову и засмеялся над собственной шуткой. На мои действия он среагировать не успел. Я прервал его смех, ударив мужчину по шее.
Треснули позвонки.
Подхватил обмякшее тело, уложил его на пол. Выглянул из комнаты.
Увидел широкий тёмный коридор. Тот тянулся на десятки шагов в обе стороны от меня и упирался в запертые двери. Рассмотрел с десяток дверей в его стенах — должно быть, за ними скрывались такие же камеры, как та, в которой я очнулся. Единственным источником света в коридоре служил тот самый фонарь, что висел на железном крюке около моей головы. Около него уже собрались насекомые — кружили, отбрасывали на стены тени.
Прислушался. Ни голосов, ни шагов не услышал. С удивлением заметил на потолке с интервалом в пять шагов похожие на наросты светильники. Почему сутулый их не включил? Почему явился ко мне с фонарём? Ответ на эту загадку от него уже не узнаю.
Вернулся в комнату. Позаимствовал одежду сутулого: штаны оказались короткими и широкими, халат — тесным в плечах. Но решил, что в такой одежде привлеку на улицах города меньше внимания, чем без неё (денег в карманах не обнаружил — значит, буду добираться до трактира Ушастого Бити пешком).
Фонарь я поставил рядом с телом мужчины. Свет в коридоре мне не понадобится — я прекрасно видел и в темноте. Где искать выход не гадал: пошёл в ту сторону, откуда явился сутулый. В конце коридора заметил приоткрытую дверь. Не уверен, что выход за ней. Но я решил, что именно её открывал мужчина, прежде чем направился ко мне — узнаю, что за ней скрывается.
Я крался по коридору, прислушивался к шорохам. Различал крысиный писк и топот крохотных лапок, шуршание, даже позвякивание цепей (похоже, в этом подвале я не единственный узник). А ещё я глубоко вдыхал, ловил запахи.
И один из них заставил меня остановиться.
Сперва подумал: мне почудилось. Находка показалась невероятной. Я тряхнул головой и стал водить из стороны в сторону носом, точно был в облике зверя.
Наваждение не пропадало.
Я и правда чувствовал этот запах! И очень отчётливо. Он не плод моей фантазии. И я не мог его спутать ни с каким другим.
Я уловил в воздухе запах Двадцатой!
Попытался понять, где тот усиливался, где ослабевал. Женщина прошла по коридору или находилась где-то рядом? Быть может она в одной из этих камер?
Запах привёл меня к запертой двери. Я открыл смотровое окно… И тут же отодвинул засов, ворвался в комнату.
Женщина сидела в дальнем углу. На полу. Прижимала к груди ногу. Съёжилась, словно оглушённая моим шумным вторжением. Смотрела в мою сторону, силилась что-либо рассмотреть в темноте.
Я понял, что она не привиделась мне тогда у ресторации. Я действительно её там встретил. Такую же: с короткими волосами и широко открытыми глазами.
— Двадцатая? — сказал я.
Женщина вздрогнула.
— Кто это?
Её голос показался мне охрипшим.
А сама женщина растерянной.
Это удержало меня от того, чтобы броситься её обнимать. Сдерживая эмоции, я поднёс руку к голове. Зажёг на ладони огонёк, позволил тому осветить мне лицо.
— Вжик?!
— Да.
Я шагнул к Двадцатой, упал перед ней на колени. Пламя моего огня отражалось в глазах женщины. И в слезах, что заскользили по её щекам.
— Откуда ты здесь? — спросила женщина.
Разглядывала моё лицо, волосы.
— Отдыхал в соседней камере.
Взял Двадцатую за руку. Её пальцы оказались холодными. Мне показалось, что они дрожат.
— Замёрзла? — спросил я.
— Нет. Не знаю. Не ожидала, что увижу тебя. Это правда ты, Вжик? Или… я вижу сон?
Мне не почудилось. В голосе женщины действительно звучали хриплые нотки. Словно та простыла или много разговаривала (кричала?).
— Ты не спишь. Я нашёл тебя.
Я коснулся губами её руки. Поцеловал или попытался согреть? Наверное, хотел сделать и то и другое. А ещё — желал сгрести Двадцатую в объятия. И унести подальше от этого подвала.
В голове метались бесчисленные вопросы.
Но задавать большинство из них здесь, в тёмной комнате, показалось неуместным.
Я сказал:
— Собираюсь отсюда уйти. Ты со мной?