Голос его звучал безразлично, но темные глаза так в меня и впились.
Я медленно покачал головой:
— Порой мне хотелось бы поступить таким образом. Это самое простое решение, но нечестное и неправильное. Во многих отношениях. Я всего лишь подмастерье, и мне предстоит учиться и учиться.
Гриззард пытался одновременно и работать, и подслушивать, что давалось ему с трудом.
— Бострик никогда не достигнет твоего уровня, — заметил Пэрлот.
— Со временем и с опытом он станет неплохим ремесленником.
— Может быть, — улыбнулся мастер. — Но не недооценивай себя, молодой человек. Со времени своего приезда ты сильно изменился. Кроме того, есть большая разница между качеством твоих изделий и твоей души, — он расмеялся. — Бедный Дестрин, душа у него прекрасная, но... — Пэрлот пожал плечами.
— Не думаю, что можно хорошо работать с деревом, не имея гармонии в душе, — сказал я.
— Я тоже, мой мальчик, так не думаю. Но самая распрекрасная душа не является гарантией хорошей работы. Иметь гармонию в душе и быть Мастером гармонии — не одно и то же, — он поднялся и неожиданно спросил: — А что бы ты добавил к тому креслу в витрине?
— Ничего. Это твое творение. Другое дело, если бы мне удалось сделать что-то столь же прекрасное, но свое.
— Ты и правда так думаешь?
Я кивнул.
— Ну что ж, Леррис, передай Дестрину мои наилучшие пожелания. И постарайся сделать что можешь, пока ты здесь.
Поняв, что разговор окончен, я тоже встал, но перед тем, как выйти на весеннюю улицу, не торопясь, как следует рассмотрел кресло.
Сказанное Пэрлотом насчет Бострика вызвало у меня беспокойство. Как бы ни хотелось мне этого избежать, но вскоре следовало поговорить с Бреттелем. Дестрин продолжал слабеть, и все мои усилия могли разве что продлить упадок,
XLVI
Из оливковой рощи доносятся трели незнакомой птицы. Легкие шаги пересекают посыпанный гравием двор перед кавалерийскими конюшнями.
Над дверью конюшни чадит один-единственный укрепленный в держателе факел. Под ним тихо похрапывает юнец в зеленом мундире стражей самодержца.
Замедлив шаги, женщина с распущенными по плечам длинными темными волосами смотрит на спящего. На ней простая крестьянская одежда, но за спиной — солдатский вещевой мешок, ремни которого врезаются в упругие мускулы плеч.
Она тенью проскальзывает мимо часового в темноту конюшни и на ощупь считает стойла, пока не доходит до третьего.
Конь фыркает.
— Тихо, тихо, — шепчет она.
В полной темноте женщина снимает заплечный мешок и вынимает оттуда два тяжелых пакета со взрывным порошком. Проверив пустые седельные сумы, она осторожно помещает в каждую из них по пакету с порохом и застегивает все застежки.
Пройдя во тьме в дальний конец конюшни, она кладет вещевой мешок на пол. Найдут ли его здесь — не имеет значения. Поутру ее отряд выступает в поход против мятежников Фритауна.
Еще более тихими шагами она выбирается наружу. Пересекает двор и возвращается в свою комнату. Там, не обращая внимания на лежащую на узкой койке светловолосую женщину, она зажигает свечу, сбрасывает крестьянскую блузу и юбку и погружается в ванну, куда заранее набрала холодной воды.
— Кристал... посреди ночи... — бормочет блондинка, садясь и спуская ноги на пол.
— Никогда больше... ни за что.
— Ты о чем?
— Неважно. Видишь там ножницы? — темноволосая указывает на свою койку.
— Ну. А что?
— Дай-ка их мне.
— Но ты ведь не...
— Да. Как я сказала, никогда больше, даже ради всего наилучшего.
Насухо вытеревшись; она надевает линялое белье.
— Но в этом нет смысла.
— Есть. Как раз в этом-то и есть.
Отрезанные черные локоны падают на пол, и ее губы растягиваются в улыбке.
XLVII
Свежий северный ветерок и распустившиеся на клумбах цветы делали прогулку достаточно приятной, невзирая на то, что Бострик шагал так неуклюже, что я все время опасался столкнуться с ним на ходу. Казалось, будто его длинные ноги вышагивают сами по себе, независимо от туловища.
Ни на одной из улиц Фенарда не имелось таблички, хотя все они как-то назывались: Проспект, Ювелирная, Рыночная и так далее. Многие названия я запомнил, прислушиваясь к разговорам. Однако сомневаюсь, чтобы даже коренные жители Фенарда знали наименования всех его бесчисленных тупиков и проулков.
Тем паче, что названия менялись. Из разговора Дейрдре с Бостриком я понял, что в былые времена улица Зеленщиков звалась Трактирной. Лишь Проспект — единственная в Фенарде совершенно прямая и поддерживаемая в порядке улица — всегда оставался Проспектом. Возможно, это было связано с тем, что он представлял собой путь от южных ворот мимо рыночной площади прямо ко дворцу префекта.
Поскольку денек выдался на славу, у меня не было никакого настроения возиться с деталями письменного стола. У Дестрина наступило пусть временное, но улучшение. А Дейрдре, напротив, сопела носом и чихала из-за цветения цветов. Я вызвался пройтись к рыночной площади — взглянуть, не прибыли ли торговцы тканями. И позвал с собой Бострика.
Тот был рад возможности выбраться из мастерской, где я донимал его поучениями, а Дейрдре — жалобами на плохое самочувствие.
— Мы и вправду прогуляемся, почтенный подмастерье?
— Если, конечно, ты, Бострик, не предпочтешь остаться с почтенным хозяином мастерской и поддерживать огонь.
— Поддерживать огонь, должно быть, большая честь...
— Бострик!
— ...но все же я предпочел бы прогулку.
Порой мне казалось, будто Бреттель избрал Бострика именно потому, что под его откровенно ироничной почтительностью и незамысловатым юмором скрывалось нечто куда более глубокое.
Мы шли по улице, когда зацокали копыта, и мы увидели скачущего в сторону дворца одинокого гонца.
— Интересно, что за новости он привез?
— Вид у него не шибко радостный. Может быть, самодержец... — Бострик осекся, когда всадник в сером мундире войска префекта налетел прямо на нас, словно нас и не было. Солдат ехал, вперив взгляд куда-то вперед, и вид имел совершенно отсутствующий.
У него не было никакой ауры, вообще никакой, лишь глубокая пустота, в самых глубинах которой слабо ощущалась белизна.
— Что это? — Бострик посмотрел на меня. — Что это с ним?
Я покачал головой, хотя догадывался, в чем дело.
— Ему надо куда-то попасть. Так надо, что он прет напрямик, никого не замечая.
Остальные прохожие — мужчина в синих шелках, торговка с мешком, рыжеволосый подросток с выбитым передним зубом — отступали с дороги гонца, похоже, не заметив в нем ничего необычного.
По другую сторону Проспекта, между двумя серыми каменными зданиями, начиналась улочка, створ которой окаймляли две клумбы с ранними ярко-красными цветами. Мужчина в голубой рубахе и сером кожаном жилете свернул туда чуть ли не украдкой.
— Это что за улица? — спросил я Бострика.
— Которая?
— Вон та, между клумбами. Ты, вроде бы, все здешние переулки знаешь.
— Это, собственно, даже и не улица... — промямлил он, покраснев.
— Может, площадь? — насмешливо спросил я, довольный тем, что, похоже, малость его смутил.
— Не совсем улица... — упрямо повторил он, глядя куда-то в сторону.
— Что ты имеешь в виду? — настойчиво спросил я.
— Ладно. Я тебе покажу. Сам увидишь.
С этими словами Бострик неожиданно повернулся и припустил через Проспект чуть ли не бегом.
Мостовая была узкой, не более половины рода в ширину, зато ее устилали полированные мраморные плиты, не имевшие ни выщербинки, ни царапинки.
Мой взгляд поднялся к балкону, находившемуся чуть выше моей головы, и я увидел стоявшую там рыжеволосую женщину. Трудно было сказать, сколько ей лет. Всю ее одежду составляла лишь легкая полотняная сорочка. Такая тонкая, что я мог видеть все линии тела и даже темные соски.
«...два молодых человека?..»
Неудивительно, что Бострик краснел.
Не глядя на меня, он остановился и пробормотал:
— Это улица... женщин...
— Да что уж там, парнишка, говори прямо — улица потаскух. Или думаешь, мы сами не знаем, кто мы такие?
Я не видел женщину, которая произнесла эти слова, поскольку взгляд мой перескочил с рыжеволосой в сорочке на блондинку в одеянии без пояса, открывавшем взгляду маленькую, но великолепно сформированную грудь.
Почти лишившись дыхания, с затуманенными глазами, я отвернулся и увидел женщину в прозрачной юбке, которая вела к двери давешнего мужчину в голубом шелке.
В открытом незастекленном окне другого дома красовалась еще одна полуодетая женщина, с тончайшей талией и тоже обнаженной, невероятно красивой грудью.
— Желаете получить удовольствие, юноши? Могу, если угодно, ублажить обоих!
Этот голос принадлежал темноволосой красавице, чьи длинные локоны оттеняли кремовую кожу обнаженных плеч и груди. Я чуть не умер, глядя на нее.
Бострик сопел так громко, что я слышал это, несмотря на все свое возбуждение.
«...подмастерье столяра... я думаю...»
Последние слова были произнесены шепотом, так что мне едва удалось их расслышать, но они насторожили меня настолько, что я потянулся к темноволосой своими чувствами.
И охнул от изумления и отвращения. Скрывавшаяся за иллюзорным обликом красавицы низкорослая плотная женщина излучала не только хаос, но и тяжелую болезнь, свернувшуюся глубоко внутри клубком, подобно липкой зеленой змее. Переместив чувства к стоявшей на балконе рыжеволосой, я обнаружил не только ее болезненную худобу и пустую, отсутствующую улыбку, но и висевший у бедра длинный нож. Чувства утверждали, что мои глаза воспринимали морок. Внутри у меня все перевернулось, во рту скопилась горечь.
Полированный мрамор под ногами превратился в растрескавшуюся глину, заваленную хламом и нечистотами. Аромат цветов сменился отвратительным смрадом.
Бострик стоял как вкопанный, покуда я не ткнул его под ребра и не взял за локоть.
Когда мы, спотыкаясь, выбрались на проспект, он выглядел совершенно ошарашенным. Что же до меня... Если я выглядел так, как себя ощущал, то лучше бы утреннему туману быть поплотнее.