— Невар? Ты уже здесь?
Теперь ее голос достигал меня иначе. Он исходил от ветра, шелестевшего ее листвой, и, более интимно, от ее упавшего ствола, который мы разделяли. Я потянулся к ней и нашел ее. Мы словно бы держали друг друга за руки, но только в этом таилось и нечто большее.
— Ты наконец-то здесь. Весь ты. Окончательно здесь.
— Да. Я здесь.
Было так просто полностью воспринимать ее. Я и не догадывался, что прежде мы кричали друг другу через такое расстояние. Теперь, когда она говорила, ее мысли без напряжения расцветали в моем разуме. Она тянулась ко мне, представая в узнаваемом для меня человеческом виде. Прежде я воспринимал лишь малую часть ее истинной сущности. Теперь я видел ее всю. Лисана-дерево оказалась столь же прелестной и соблазнительной, как Лисана-женщина, а она была и той и другой. Она была такой настоящей, такой великолепно живой. Я никогда прежде не видел никого столь полно. Такова разница между садом, освещенным лишь факелом, и им же, но во всех красках и подробностях солнечного дня.
— Взгляни на себя, — велела она, польщенная потоком невысказанных похвал, адресованных ей. — Просто посмотри, каким ты становишься.
Деревце уже пустило в ход питательные вещества, собранные в моем теле. Оно отрастило новые веточки, на них пробивались почки, а те листья, которые были на нем прежде, стали больше и зеленее. Я протянул их к свету и ветру, поражаясь тому, что способен это сделать. Я наслаждался поцелуями солнца на листьях и ерошившим их легким ветерком и ощутил даже вес большой птицы, усевшейся на мою ветку. Она чуть поерзала и поскребла по стволу клювом, как будто затачивая его.
— Привет, Невар, — заговорила птица. — Я пришел получить долг.
Это был голос бога; он просочился в меня, словно холодная кровь, смешивающаяся с теплой. Орандула, старый бог. Бог равновесия, бог смерти. Он ощущался сгустком мрака в моей кроне, его когти впивались в мою кору, его тело загораживало мои листья от солнца. Меня сотрясла волна дрожи от дурных предчувствий.
Хотя, с другой стороны, что он теперь может мне сделать?
— Что я теперь могу тебе сделать? — повторил он мой невысказанный вопрос. — Снова и снова я позволял тебе выбирать. Заплати за отнятое. Ты можешь отдать мне смерть или жизнь. Я даже был готов взять у тебя мальчика. Но снова и снова ты отказывался от возможности уладить со мной дела.
— Думаю, мне уже слишком поздно угрожать, — жизнерадостно ответил я. — Я уже мертв.
— В самом деле?
Он подскакал ближе к моему стволу. Я скорее почувствовал, чем увидел, как он склонил голову набок и уставился на меня. Потом клюнул мою ветку. Мои листья дрогнули от удара.
— Ты ощущаешь себя мертвым?
— Я…
Нет, я не ощущал себя мертвым. Я ощущал себя в большей степени живым, чем долгое время прежде. Несколько кратких мгновений я чувствовал себя свободным, начинающим новое существование.
— Кем бы ты ни был, не забирай его у меня, — тихо взмолилась Лисана. — Нам многое пришлось вынести и многим пожертвовать. Магия, конечно же, не может потребовать от нас большего, чем мы уже сделали.
— Магия? — Он переступил черными птичьими ногами по моей ветке. — Меня не заботит магия. Меня заботят долги. И я о них не забываю.
— Чего ты хочешь от нас? — резко спросила Лисана.
— Только то, что принадлежит мне по праву. И я даже в последний раз позволю тебе выбирать. Выбирай сейчас, Невар Бурвиль. Выбирай, что ты мне отдашь. Или я сам возьму что захочу.
— Что он имеет в виду под жизнью или смертью? — закричала мне Лисана.
— Не знаю. Думаю, он находит забавной игру словами. Гернийцы говорят о нем как о старом боге, его уже мало кто помнит и почти никто не почитает. А прежде он считался богом смерти. Но еще и равновесия.
— Это весьма разумно, — вмешался Орандула. — Как можно быть богом смерти и не быть богом жизни? Не стоит думать, что они могут существовать друг без друга. Одна — это прекращение другой, не находите? Там, где заканчивается одна, начинается другая. — Он переступил по ветке. — Они находятся в равновесии.
— Значит, если он потребует жизнь, ты ее отдашь и выберешь смерть? — обратилась ко мне Лисана.
— Так я и предположил. Наверняка я не знаю, а он не хочет объяснять.
— Объяснение испортило бы все веселье, — рассмеялся бог. — К тому же, даже объясни я, ты все равно бы не понял.
— Только мы решили, что нам больше ничего не угрожает… — Лисана явно начинала бояться. — А что, если ты предложишь ему свою смерть? Что произойдет тогда?
— Я не знаю.
— А ты не можешь просто его спросить? — В голосе ее звучало удивление, что я до сих пор этого не сделал.
— Не думаю, что он ответит. Кажется, он находит забавным требовать расплаты, когда я не знаю, что соглашаюсь ему отдать.
Со вздохом, похожим на шелест ветра в молодой листве, она двинулась мимо меня навстречу Орандуле.
— Если он предложит тебе свою смерть, что ты возьмешь?
— Конечно, его смерть, что еще?
— И тогда ты убьешь его дерево?
Я почувствовал, как он переминается с ноги на ногу, и вдруг смог увидеть его. Это было совсем другое зрение. Я осознал его форму — и то, как он заслоняет свет от моих листьев. Он искоса глянул на дерево Лисаны.
— Нет. Конечно, я его не убью. Тогда я дал бы ему смерть, а не забрал ее. — Птица встопорщила перья, пригладила и вновь принялась их чистить. — Я не собираюсь больше ждать, — предупредил бог.
— Скажи ему, чтобы он забрал твою смерть, — решительно предложила Лисана.
— Но как ты можешь быть уверена?
— Наш единственный выбор — предложить ему твою жизнь. Мы знаем, чем это кончится. Он говорит, что ты должен решать быстро, иначе он выберет сам. Что ж. У нас два пути. Нам известно, что один из них плох. Выбери другой. Он может тоже оказаться плохим, но так, по крайней мере, остается какая-то надежда.
— Только не с этой птицей, — с горечью ответил я.
Орандула зашелся громким каркающим хохотом:
— Итак, что же ты выбираешь?
Я собрался с духом:
— Орандула, давай покончим с этим. Возьми мою смерть в уплату за то, что я отнял у тебя.
— Очень хорошо, — одобрительно заключил он. — Действительно, просто замечательно.
Стервятник соскочил с моей ветки, расправив крылья. Не коснувшись земли, он тяжело захлопал ими и медленно начал набирать высоту. Поднявшись так высоко, что я едва ощущал его тень, когда она касалась моих листьев, Орандула снова закаркал. Один, два, три раза.
— Он улетел? — спросила меня Лисана.
— Не знаю.
Где-то раздалось ответное карканье. Оно донеслось издалека, но несколькими мгновениями позже повторилось уже куда ближе. Лисана не разрывала нашего общего восприятия, словно крепко сжимала мою руку.
— Он позвал других птиц, — заметила она.
— Я видел, как стервятники поступают так, когда находят падаль. Они созывают остаток стаи, чтобы разделить с ними еду.
— Падаль?
— Мое прежнее тело, должно быть.
Я ощущал его внизу, тяжестью на рухнувшем дереве Лисаны. Мои корни плотно сидели в нем. Часть питательных веществ вытекла наружу, словно вода из дырявой фляги. Не важно. Они уйдут в почву под упавшим стволом. Со временем я все равно их заполучу. Внезапная мысль заставила меня прервать рассуждения.
— Как давно это случилось? — спросил я у Лисаны.
— Что?
— Как давно мертво это тело там, внизу?
Лисану явно не беспокоил этот вопрос.
— Я не следила за временем. У тебя ушло много времени на то, чтобы перейти в свое дерево, больше, чем у меня. Но все это произошло так давно.
Я потянулся к ней и без усилий ощутил нашу общность, обжигающе сладкую, истинную и всегда свежую. Я и не представлял себе подобной близости. Она тихо рассмеялась, радуясь моему счастью. Я заметил кое-что еще. Расширяя восприятие дальше, я мог ощутить всех прочих каэмбр, хранящих мудрость спекских предков. Это была общность в той мере, какой я прежде и не представлял. При желании я мог бы найти Бьюэла Хитча, просто подумав о нем. Внезапно я обнаружил, что могу ощутить также страх и боль каэмбр, ближайших к окончанию Королевского тракта. Я отшатнулся от их муки и отчаяния. Если до сих пор я испытывал от своего исследования лишь чистейшее удовольствие, то теперь коснулся его темной стороны.
Стервятники, похоже, слетались с разных расстояний. Когда им приходилось садиться наземь, выглядели они довольно-таки неуклюже. Снижаясь, они широко расправляли крылья, но приземлялись все равно с глухим ударом и подскоком. Столь же бесцеремонные, сколь и неловкие, сев на землю, они сразу же ковыляли к еде. Отстраненно я ощутил, как первый клюв вырвал кусок плоти из трупа. Я сожалел о потере: все, что они заберут, иначе досталось бы моему дереву. Ощущение напоминало боль, но не было столь резким. Я чувствовал урон, наносимый оставленному мной телу. Приземлилась еще пара птиц и тоже набросилась на еду. И хотя там вполне хватало и места, и мертвечины, они кричали и наскакивали друг на друга с хлопаньем крыльев, толкаясь у трупа. В промежутках между потасовками они вытягивали шею и, широко разевая клюв, отрывали себе куски падали.
Новая птица упала с неба, а за ней еще три, приземляясь, словно плоды, осыпающиеся с дерева. Они с вызовом каркали на тех, кто уже приступил к трапезе. Теперь те меньше хлопали крыльями, явно намеренные урвать как можно больше мяса, прежде чем их собратья смогут им помешать.
— Вот что он, должно быть, имел в виду, сказав, что заберет твою смерть, — с сожалением заметила Лисана. — Это тело стало бы неплохим подспорьем для твоего маленького деревца. Жаль, что они его отняли.
— Жаль, — согласился я, думая о пользе, которую могло бы принести тело, а не о сентиментальной привязанности к нему. — Но если это все, чего он от меня хочет, пусть забирает.
На мой труп взобрался особенно крупный стервятник. Он деловито приступил к пиршеству, вырывая полосы размягчившихся кожи и жира из моего живота. Он потряс сочным куском, подбросил его вверх и проглотил, а затем вытер клюв о мою грудь. Солнечный свет сверкнул в его круглом глазу, обращенном ко мне.